Евгений Пермяк - Горбатый медведь. Книга 2

• Название: Горбатый медведь. Книга 2
• Автор: Евгений Пермяк
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-270-00122-5

Роман Е. Пермяка «Горбатый медведь» — о революции, о рабочих уральского города, о коммунистах, возглавивших борьбу за власть Советов.

В центре внимания писателя — судьба молодого героя, будущего большевика Маврикия Толлина. На страницах произведения юноша проходит сложный путь духовного развития, превращаясь в убежденного борца за социализм.

---

Положим, он вырос не таким уже беспомощным, чтобы даться им в руки. Он, может быть, успел добраться до железной дороги или хотя бы до Дымовки. Не надо рисовать самое страшное и прибегать к крайностям. Когда все уляжется, она поедет разыщет и убедит Маврика вернуться в Мильву.

Успокоив себя, Екатерина Матвеевна отправилась к сестре. Любовь Матвеевна сидела запершись, с закрытыми шторами, ожидая, что красные придут за ней и маленькая Ириша останется круглой сиротой.

Когда Любовь Матвеевна оплакивала себя как расстрелянную, раздался стук в дверь. Ну, ясно. Это они. Стук повторился, в окно послышался голос:

— Люба! Неужели ты не слышишь?

Никогда Любовь Матвеевна не радовалась так приходу сестры, как сейчас. Ведь это же жена самого главного в Мильве большевика Прохорова-Бархатова. Кто при ней тронет ее. И она принялась рассказывать и смеяться над своими страхами.

— Мне всю ночь казалось, Катя, что красноармейцы сорвут с петель двери, ворвутся, а потом прикончат меня тут же в постели.

Слушая сестру, Екатерина Матвеевна хотела, чтобы она где-то между слов вспомнила о Маврике. А она говорила только о себе да о своих страхах. И наконец Екатерина Матвеевна без обиняков сказала:

— Ты бы хоть из приличия вспомнила о сыне, вместо того чтобы придумывать себе казни египетские. Кому ты нужна? — повторила она слова, сказанные перед уходом Герасимом Петровичем.

III

Прошли считанные дни. И будто и не было страшного мятежа. Будто все это привиделось в черном сне.

Давно ли хоронили на Соборной, ныне Красногвардейской площади павших в борьбе с мятежниками. Давно ли весь город говорил о Сонечке Краснобаевой, убитой сыном пристава Вишневецким. В ночь бегства за Каму он проткнул ее штыком и сказал: «За взрыв».

В ту же ночь Саламандра-Шитиков и Вишневецкий должны были прикончить Екатерину Матвеевну, но ее не оказалось дома. Ей было достаточно первого посещения Саламандры. Тогда, в день ухода Маврикия из Мильвы, Шитиков нашел Екатерину Матвеевну у Кумыниных и несколько раз перечитывал письмо Маврикия об уходе к казакам.

Екатерина Матвеевна не стала дожидаться второго визита Шитикова и укрылась с помощью татарина Рамазанова в доме муллы.

Сонечку Краснобаеву тоже хоронили в братской могиле. Ее именем была названа Ходовая улица. На этой улице стоял дом Краснобаевых, дом, в котором она родилась.

Речи отзвучали. Смолкли ружейные салюты.

После побелки потолков и покраски стен классов, после снятия решеток с окон политехнического училища ничто не напоминало, что здесь была тюрьма, что здесь удавилась забытая командованием и Саламандрой Манефа. Она покончила с собой, когда город был уже пуст. У нее была еще возможность нагнать своих. Но своих теперь у нее не было. Какие они свои, когда никто не захотел вспомнить о ней, не подали даже простой подводы. Так даже плохие хозяева не поступают и с собакой. Ей больше ничего не оставалось, как повеситься.

Все вошло в свое русло. Доктор Комаров взволнованно и убежденно говорит, что всемирная история не знала больших прохвостов, нежели штабс-капитан Вахтеров и его шайка. А Яков Евсеевич Кумынин клял на все корки охвостья царизма, которые хотели сбить с главной линии трудовой народ, а он и лучшие граждане передового Мильвенского завода раскусили этих слуг мирового империализма и повернули свои штыки против них.

Турчаковский, войдя в коллегию по управлению заводом, проявлял теперь необыкновенную активность, чтобы не дать остановиться заводу, чтобы придумать работы хотя бы половине цехов. Но завод был обескровлен, и никто не мог уберечь его от всеобщего бедствия страны — разрухи.

Работало только снарядное отделение механического цеха, да и то используя последние запасы металла. Работал электрический цех, давая свет городу. Все еще по утрам будил громкий свисток завода. Но скоро умолкнет и он.

Снова начались шепотки, а потом и разговоры погромче и, наконец, прямые нападки на большевиков, не способных справляться с затруднениями. Действовали все те же меньшевики, участвовавшие в мятеже и теперь убедившиеся, что их никто не тронет. Пускался в путаные рассуждения и Яков Кумынин. Вернее, яковы кумынины.

…Прохоров предложил поговорить с болтунами начистоту, лицом к лицу. И встреча эта состоялась в самом большом помещении Мильвы. В бывшем Общественном собрании, ныне — клубе металлистов.

IV

Зрительный зал не вместил всех желающих услышать, что будет сказано. Партер, балкон, галереи были переполнены как никогда. Стояли в проходах, сидели перед первыми рядами, на подоконниках, открыли двери в фойе. Забили всю сцену, оставив небольшое место для стола президиума.

Встречу открыл Емельян Кузьмич Матушкин. Он сказал:

— Нам есть о чем поговорить, товарищи, после вынужденной и затянувшейся разлуки. Нам придется здесь сказать прямые слова и выяснить наши отношения на дальнейшее. Предоставляю слово представителю центра товарищу Прохорову.

Иван Макарович, сидевший за столом президиума, поднялся и пошел к трибуне. С этой трибуны совсем недавно выступали мятежные заправилы. И Прохоров, брезгливо посмотрев на трибуну, стал рядом с ней. Он начал так:

— Один мой старый знакомый, оказавшийся в банде эсера Вахтерова, сказал, что виной всему этому была корова. Не он, а его корова.

В зале послышалось легкое оживление.

— И он сослался при этом на слова старейшего мильвенского большевика, организатора первого революционного кружка «Исток», на Виктора Ивановича Родионова.

Назвав это имя, Иван Макарович повернулся в сторону президиума и посмотрел на сидящего там, с повязкой на голове, Родионова, затем продолжил свою речь:

— Да, Виктор Иванович, в давние годы мильвенские рабочие, испугавшись, что завод будет остановлен, поверили добросовестным и благонамеренным заблуждениям старого судового мастера Матвея Зашеина и сами себе добровольно снизили плату. Вот тогда-то Виктор Иванович и сказал, что не Матвей Зашеин ведет рабочих на уступки и не кто-то другой, а госпожа корова. Так, Виктор Иванович? — спросил Прохоров.

— Так, — отозвался тот из президиума и негромко пояснил: — И это было в какой-то степени понятно в те темные времена, до девятьсот пятого года, когда еле-еле начинало светать.

— А теперь? — спросил Прохоров. — Неужели и теперь, когда все дороги открыты к свету и знаниям, неужели и теперь трудящиеся Мильвы сделали своим авангардом коровье стадо?

— Не надо передергивать, товарищ Прохоров, — подал реплику мастер из судового цеха Малюгин.

— Я передергиваю? Я что-то говорю не так? А разве не коровы в прямом смысле вышли на ночную демонстрацию перед городским комитетом партии, разве не они дико мычали от имени молчащих и прячущихся в темноте их хозяев? Наверно, и вы были на этом позорном коровьем мятеже, товарищ, подавший реплику.

Малюгин молчал. Прохоров повторил вопрос и сказал:

— Если мы будем отмалчиваться, у нас не получится прямого и откровенного разговора.

— Был! — промычал под нос Малюгин.

— Я так и думал. Значит, я не передергиваю. Значит, многие, и в том числе вы, — снова обратился Прохоров к Малюгину, — оказались при корове. Не корова при вас, а вы при корове.

— Не все ли равно — кто при ком… — пробасил голос с галерки.

— И очень даже не все равно. Одно дело — блоха при барине, другое дело — барин при блохе. Разные взаимоотношения между блохой и барином. Вот об этих-то взаимоотношениях между тружеником и мелкой собственностью мы говорили, говорим и будем говорить до полного ее отмирания. Что в том плохого, если рабочей семье служит корова, овца или боров? Пусть служит. Они улучшают продовольственные запасы страны. Рабочий не требует у государства того, что у него есть. Но как назвать, когда трудовой народ, поддавшись провокационным слухам, во имя своей коровы объявляет покосную войну?

— Так ведь и теперь неизвестно, за кем останутся покосы, — опять вмешался Малюгин. И Прохоров ответил:

— Такого вопроса не возникало бы, если бы вы читали ленинский декрет о земле своими, а не чужими глазами подстрекателей и проходимцев, глазами жандармских агентов и провокаторов, верных помещикам и капиталистам. Покосная земля всегда принадлежала казенному, а после Октября семнадцатого года государственному Мильвенскому заводу и не подлежала никакой передаче крестьянам. Покосные земли как были, так и остаются в арендном пользовании рабочих, имеющих скот.

— Раньше нужно было об этом говорить, тогда бы ничего не случилось, — послышался опять голос с галерки.

— Ах вот как! Значит, все произошло потому, что коммунисты скрыли от вас ленинский декрет о земле?! Не хватит ли врать, милостивый государь, прячущийся на галерке. Спускайтесь сюда на сцену и назовите, кто вас ввел в заблуждение? Кто из партийного комитета или Совдепа хотел лишить вас покосов? Назовите!