Кирилл Чистяков - Фаза Урана

• Название: Фаза Урана
• Автор: Кирилл Чистяков
• Издательство: Факт
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-966-359-218-6

Старик, переписывающий зло, борясь с пустотой. Дом, хранящий свои тайны на протяжении десятилетий. Повязанные Домом, его обитатели подобны манекенам, выставленным в витрине магазина Судьбы. Фазы жизни не имеют значения, так как жизнь и не начиналась. В реальном мире не бывает рифм.

Роман Кирилла Чистякова совсем не похожий на современное гламурное чтиво остро обнажает внутренний мир современного человека. Главный герой или, скорее, антигерой повести Растрепин – человек без имени и без судьбы. Кто он? Ангел или Демон? Сказочник или псих? Кого-то от него будет тошнить, а кто-то узнает в нем самого себя. Безумство снов и воспоминания сплетаются с реальностью в один клубок, в котором, недосказанное сильнее сказанного.

---

…Я становился сентиментальным. С этим нужно было бороться…

Да и разговор какой-то глупый вышел.

II. Печень

Однажды, еще в школе, я увидел по местному телевидению сюжет о городской птицефабрике. В сюжете показали женщину, которая протрудилась на фабрике больше двадцати лет. С самого первого дня вся ее работа заключалась в том, чтобы на конвейере вырезать из тушек куриц печень. Делала она это одним, давно заученным движением. Чик-чик. Gallus-gallus.

Сюжет меня поверг в ужас. Неужели, думал я, человеческая жизнь может уйти почти целиком на извлечение печени мертвых птиц? Изо дня в день, из года в год, зимой и летом. Неужели, неужели подобное может случиться и со мной?

Теперь, когда я стал старше, я знаю, что именно это и случилось. Это случилось с большинством жителей нашей планеты. Я знаю, что наша жизнь проходит медленно и уверенно. Медленно и уверенно, как конвейер.

Бедная моя печень…

III. День

1.

Поезд метро, как перепуганный уж, скользил в норе туннеля. Бронированный кабель извивался серпантином и исчезал в темноте. Сырость и гранит тряслись за окнами вагона Приближение станции чувствовалось издалека, словно рассвет. Сначала далекие электрические зарницы обагряли стены туннеля, а затем и сама станция вываливалась с грохотом, наполненная светом, шестиугольными лавками и сонными перронщицами. Кастрированный голос слащавого диктора объявлял остановку и вежливо просил не забывать вещи. Двери брезгливо фыркали и открывались. Люди входили и выходили, сменяя друг друга.

Я знал эту линию метро. Знал лучше, чем наркоман знает свою исколотую вену. Каждая станция инъекцией воспоминаний волновала мозг. В метро я уже не ездил около года и теперь, смешно сказать, радовался каждой минуте под землей, будто крот, сбежавший из зоопарка.

Грязный мрамор. Влажный запах туб. Гретая резина. Поезд метро только что отбыл. Станция пуста.

«Если ты уйдешь, – то я брошусь на рельсы, и меня переедет», – повторяю я. – «Твой поезд уехал, – кивает она в сторону туннеля, – Ты опять ведешь себя, как придурок. Знаешь и себя, и меня» – «Будет следующий – они ходят каждые пять минут. Ты мне не веришь?!» – «Меня ждут, русским языком тебе говорю. Я уже опаздываю. Все, все у нас с тобой. И не кричи – милиционер на тебя уже смотрит» – «Пусть смотрит., как я умру». – Я достаю сигарету, курю. – «В метро нельзя курить», – говорит она. – «Мне все равно». – Кто-то трогает за рукав: «Потуши сигарету, – милиционер, старший сержант, темно-синий китель – Девушка, он к вам приставал?» – «Да… Ист. Хочет броситься под поезд. Мне пора. Я ухожу».

Бросаю на перрон сигарету: «Мне тоже пора» – «Пройдешь со мной», – кокарда блестит трезубцем. «Я ухожу», – держит. Надевает наручники. Толкая в спину, ведет в станционное отделение. С высоты эскалатора вижу: она садится в вагон. Холодные браслеты. Улыбаюсь.

Теперь я освободился.

На линии почти ничего не изменилось. Даже мои сегодняшние попутчики ни чем не отличались от обычных пассажиров, которых можно встретить в вагоне в это предобеденное время жаркого летнего дня. Все те же кочующие от рынка к рынку пенсионерки; невыспавшиеся клерки в пропотевших рубашках; бездельничающая молодежь; крикливые распространители, предлагающие телепрограмму, батарейки и лейкопластырь – все за 50 копеек. Быть может, только рекламные листовки сменились в своей бесконечной череде скидок, акций и распродаж.

Туннель закончился, и лучи осветили брусья поручней и лица пассажиров. Остаток пути пролегал по поверхности. Вагон уверенно набирал скорость в бетонном желобе забора. До конца линии оставался только один участок. Мимо, будто в ускоренной перемотке (FF), промелькнули рыжие дома рудничного района и зеленый массив парковой зоны. Поезд пронесся по металлической конструкции моста, оставив в синей воде канала красный размашистый след.

Диктор объявил конечную остановку «Университет» и вагоны опустели. На дисплее станционного таймера вспыхнули нули.

Выйдя из метрополитена и перейдя дорогу с пирсингом трамвайных рельсов, я очутился перед четырехэтажным зданием родного института. Двор был безлюден – сессия уже завершилась, а вступительные экзамены еще не начались. Надпись над входом «Ласкаво просимо» апеллировала к невидимкам. Голубые вузовские ели приветливо кивали мне своими макушками.

Зачитанное с бумаги напутственное слово ректора. Пыльные портьеры. Жидкие хлопки. Выпускники покидают актовый зал. В руках у каждого остался кусок синего пластика, у некоторых пластик красный. Зевота. Хочется спать – восемь часов утра.

Кто-то собирается выпить. «Ты с нами?» – спрашивают. – «Не хочется, домой пойду».

Дома по телевизору показывают фильм. Студенты Гарварда получают степень магистра. Мантии. Оркестр. Серпантин. В воздух летят черные четырехугольные шляпы с кисточками.

Выключаю телевизор и ложусь спать. Я устал. На следующей неделе нужно искать работу.

Я обогнул спортзал и столовую, двинулся в гору в сторону металлургического комбината. Поприветствовал знакомого маркера, курившего на крыльце бильярдной «Алагер». Миновал строительный техникум, кожвендиспансер и ателье по ремонту телевизоров.

Показалась площадка летнего кафе. На площадке утренняя смена рабочих распивала пиво. Брусчатку под их ногами покрывали блестки рыбной чешуи и высохшие мотки кишок. Из похожих на детские гробы колонок, раздавались ритмы латиноамериканской эстрады.

Стоя на краю тротуара, я остановил рейсовое маршрутное такси и сел в кабину рядом с водителем В кабине стоял запах нагретых кресел. Освежитель воздуха и икона «Св. Николая Угодника» болтались на шнуре под зеркалом дальнего вида, ударяясь друг о друга. Играло радио.

«Итак, у нас новый радиослушатель! Доброе утро!» – «Доброе» – «Как вас зовут?» – «Я бы предпочел, с вашего позволения, остаться инкогнито» – «Хм… Хорошо, наша сегодня тема: верите ли вы в то, что Бритни Спирс девственница?» – «Извините, но мне все равно» – «Так зачем же вы звоните?» – «Я хочу послушать песню „Риге morning“ группы „Placebo“ – „Почему эту песню?“ – „Захотелось“ – „Э-э… Может, хоть привет передадите?“ – „Мне некому передать привет“ – «Хм… Тяжелый случай… Мы пройдемся с нашим таинственным радиослушателем! До свидания! К сожалению, мы не можем поставить ему группу «Пласибо». Аля него и для всех в утреннем, эфире «Руки Вверх» с композицией «Алешка»! Хорошего всем настроения! ПООООЕХААИ!»

Настырный ди-джей задавал звонившим слушателям вопрос о том, как они проводят лето. Слушатели проводили лето на редкость однообразно: отдыхали на море или только туда собирались. Звонившие торопились передать приветы и заказывали песню. Пока я ехал в маршрутке, по радио успели спеть Кристина Агилера, Земфира, «Тату» и Робби Вильяме.

Я вышел на площади. В ее центре, на каменном постаменте застыл танк «Т-34» – по легенде именно эта машина первой ворвалась в город, оккупированный немецко-фашистскими захватчиками. Дуло танка угрожающе целилось в меня.

– Доллары, евро, рубли…! – слышался сценический шепот валютчиков.

– Летняя коллекция! Летняя коллекция! – хрипло кричал в мегафон промоутер обувного супермаркета.

Мне очень не хотелось встретить кого-нибудь из знакомых. Поэтому я, сторонясь оживленного проспекта, обогнул площадь против часовой стрелки и вступил на территорию Городской больницы.

Пару раз мне повстречались беременные женщины – рядом располагался роддом. Асфальт перед роддомом покрывали оставленные молодыми отцами надписи – наивные, трогательные и нелепые. Вислоухая дворняжка, закрывая хвостом часть сакраментального текста: «Люда! Спасибо за дочку – княгиню Ольгу!», благостно млела на солнце.

– Когда-то, – обратился я к собаке, – здесь, на месте роддома, будет фабрика по производству биороботов. Уж ты поверь.

«Мальчик, а ну слезь с гинекологического кресла. Веди себя прилично. Ты на экскурсии». – «Интересно!» – «Что интересно!?» – «У девочек ничего нет!» – «Что!?» – «Интересно!»

Дворняжка вместо ответа чихнула, поднялась и сонно потрусила к молочной кухне – туда, где нянечки в застиранных халатах разгружали пустую тару. Раздавшееся брюхо дворняжки тяготело к земле – собака тоже оказалась на сносях.

Насвистывая прицепившуюся мелодию Робби Вильямса, я вышел за ворота больницы. Мой путь пролегал вдоль узкой, поросшей камышами речки. В речке умиротворенно плавали дикие утки и пустые пэт-бутылки. Я шел теперь вдоль заднего двора театра. На следующий день заканчивался сезон, и театральная труппа уезжала на гастроли. Во дворе суетился обслуживающий персонал. Грузчики куда-то тащили старую декорацию. Из репетиционного зала доносился стук молотка. Упитанные костюмерши выносили на воздух для проветривания вешалки с реквизитом. Сарафаны, фраки, камзолы, туники, пиджаки, шаровары, сутаны, гимнастерки, хитоны, рясы, корсеты и воланы выделяли едкий аромат нафталина. В их складках за много лет сменилось сотни поколений моли.