Владимир Кораблинов - Жизнь Никитина

• Название: Жизнь Никитина
• Автор: Владимир Кораблинов
• Издательство: Центрально-Черноземное книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1976

Владимир Александрович Кораблинов (1906—1989) известен читателям как патриот своего Воронежского края. Не случаен тот факт, что почти все написанное им – романы, повести, рассказы, стихи – обращено к событиям, произошедшим на воронежской земле. Однако это не узко краеведческая литература. События, описываемые в его произведениях, характерны для всей России, нашей великой Родины.

Романы «Жизнь Кольцова» и «Жизнь Никитина» также рассказывают о людях, которыми гордится каждый русский человек. Они – о жизни и вдохновенном творчестве замечательных народных поэтов, наших земляков А. В. Кольцова и И. С. Никитина.

---

Судебная волокита тянулась давно, конца ей не предвиделось. Его поездка по делу едва ли была необходима. Вернее всего, ехал он отдохнуть от безалаберной воронежской жизни, от утомительных клубных ночей с картежной игрой, до которой стал большим охотником и которая дурно сказывалась как на здоровье, так и на порядком уже отощавшем кошельке. Ехал окунуться в столичную сутолоку, послушать итальянскую оперу, пофланировать по Невскому проспекту, скушать порцию пирожков у знаменитого Дюссо и, разумеется, обнять незабвенного Николая Иваныча, отвести душу в спорах о журнальных новинках, о последней статье Щедрина, пылким почитателем которого заделался сразу же после появления в печати его «Губернских очерков».

Перед отъездом забежал к Ивану Савичу.

– Вот что, – сказал строго, – знаю все, о чем вы тут с Курбатовым толкуете, что замышляете… Послушай, побойся бога, Савка! Не губи талант! Не меняй поэзию на медные копейки! Пусть книги – да ведь торговля же, пойми!

– Бог с вами, помилуйте, – успокаивал его Никитин, – откуда вы взяли? Да у меня и капитала нету, чтоб начинать собственное дело.

– Вот это единственно меня и утешает, – сказал Придорогин, – что капитала нету.

Уехал милый Иван Алексеич, и «субботы» совсем захирели.

Каждый вечер стучался к Ивану Савичу Курбатов. Живой, общительный, хорошо образованный, отлично воспитанный и хотя немного барин – он был приятным, легким человеком. Кроме всего, он искренне любил литературу, скрытно, кажется, сам пописывал и судил о делах литературных хоть и не всегда разумно, зато современно. И даже, может быть, слишком, чересчур современно, перегибая палку в отрицании высокой поэзии и красоты, в преклонении перед науками естественными. Он говорил: «Народу что нужно? Хлеб и кабак. А вы толкуете о каких-то – ха-ха! небесных красотах!»

Такие суждения несколько коробили Ивана Савича, но, как человек умный, он сразу заметил, что Николай Павлович не столько верит в то, о чем говорит, сколько кокетничает своими крайними воззрениями, кокетничает наивно, по-мальчишески, красуется. И он с улыбкой выслушивал Курбатова, не придавая особого веса его разглагольствованиям. Болтовня, словесные фонтаны – вот что такое были курбатовские декларации.

Впрочем, Никитина радовало, что у него в доме вместо отвратительного, грязного семинарского профессора живет веселый и образованный человек.

Легкий. Вот именно легкий человек.

Пустоватый? Может быть. Но помилуйте, господа, кто нам дал право измерять глубину чужой души? И какими нравственными аршинами, позвольте спросить?

Что-с?

Постучится, войдет и сядет. Смешной случай расскажет, анекдот. Обругает прочитанную книгу или статью. Схватит гитару и довольно приятным тенорком споет новый романс. Потешно передразнит кого-нибудь из знакомых (тут Мишелю доставалось порядочно), целую сценку иной раз разыграет. А не то и просто смирнехонько посидит, помолчит. Даже, кажется, задремлет в стареньком, скрипучем кресле. Иван Савич пишет, поправляет поэму, перебеливает ее на чистые листы, а он сидит, помалкивает. Плохо ли?

Однажды вот так постучался, весело крикнул, входя:

– Эврика, Иван Савич! Эврика!

– Нуте? – улабаясь, обернулся Никитин. – Что еще такое придумали?

– Да как же! Мы с вами бьемся, гадаем, где взять две тысячи, а оказывается, очень просто!

– Вот как? Каким же образом?

Никитин ожидал услышать очередной анекдот, но розовое, круглое лицо Курбатова было серьезно, даже таинственность какая-то словно бы в нем проглядывала.

– Каким образом? А вот – извольте…

На цыпочках, оглядываясь, как заговорщик, приблизился к Ивану Савичу и гулко, с придыханием шепнул:

– При-за-нять!

– Но у кого же? – удивился Никитин. – Вы что, имеете кого-нибудь в виду?

– Имею-с! – хихикнул Курбатов. – Некоего Гаруна аль-Рашида…

– Ну-у, – разочарованно протянул Никитин. – Я так и знал, что шутите.

– А вот и не шучу нисколько! – Курбатов плотно уселся в кресло, как бы приготовясь повести длинный разговор. – Про Кокорева Василья Александрыча слышали?

Разумеется, слышал.

Столичный коммерсант, преуспевающий делец, сумевший за короткое время нажить миллионное состояние, Кокорев принадлежал к новому типу образованного купечества, появившемуся на Руси в предреформенные годы. Он одевался по-европейски, брил бороду, грамотно писал, посещал концерты приезжих знаменитостей и сам вполне порядочно играл на фортепьянах модные вальсы знаменитого Штрауса.

Эти превосходные качества не мешали ему широко вести торговые и откупные дела, и хищник в его натуре жил никак не меньший, чем в господах Разуваловых и Обираловых, а может быть, даже и несравненно больший. Впрочем, он был приятен в обхождении и покровительствовал искусствам.

Никитин впервые услышал о нем от Второва.

– А у вас, знаете ли, уже и в столицах поклонники завелись, – сказал как-то Николай Иваныч после выхода в свет никитинского сборника.

– Это вы что же, – усмехнулся Никитин, – на прытких рецензентов намекаете?

– Нет, вполне серьезно. Извольте взглянуть, – Второв подал Ивану Савичу письмо, написанное на дорогой почтовой бумаге. – Вот-с, намедни получил из столицы…

Кокорев, знавший Николая Иваныча еще по Петербургу, писал о книге Никитина с восторгом, похвалы расточал неумеренные: «народный певец», «талант божьей милостию», «второй Кольцов» и прочее.

Никитин поморщился: еще один благодетель, – еще доброжелатель. После жестокой критики в «Современнике» он доброжелателей как огня боялся. Письмо настораживало обилием комплиментов.

Год, другой прошел, кокоревские похвалы позабылись, как и сам господин Кокорев. А нынче Курбатов, человек в Воронеже новый, вдруг напоминает о нем. Не странно ль?

Курбатов сидел, преважно скрестив на груди руки, тщательно причесанный, чистенький, головка набочок, – поглядывал на Ивана Савича.

– Идея? – спросил торжествующе. – Просите две… нет, три тысячи, даст. Как бог свят, даст!

– Ох, демон-искуситель! – с улыбкой сказал Никитин. – Так и подмывает сорвать яблочко… Одно только, – задумчиво добавил, как бы рассуждая сам с собою, – долги для меня всегда словно камень на шее, не люблю их и боюсь. А этакий должище – и вовсе. Но подумать надо. Крепко подумать…

– Да чего ж думать-то? – Курбатов так и взвился. – Голубчик, Иван Савич! Тут и думать нечего, ей-богу!

– Нет, нет, – твердо сказал Никитин – Подумать надо обязательно С Михайловым посоветоваться, с Михаилом Федорычем. Легкое ли дело – три тысячи!

Все расписания, все домашние уставы летели к черту.

Бедная Таиса Николавна уже второй самовар доливала, чаепитие принимало размеры устрашающие.

Синий табачный дым наводил на мысль о сражении или пожаре. Порядок был нарушен безжалостно. Стулья как попало сдвинуты с мест. На зеркальном полу, на столе, на диване – бумажный буран: листы, осьмушки, просто клочки, испещренные цифрами.

Возбужденные голоса спорщиков, разделившихся на две партии – за и против. Партия Михайлова высказывалась за и рисовала радужные картины процветания. Партия де-Пуле, которую возглавлял дух отсутствующего Придорогина, была против и предрекала безнадежность дела и погибель никитинского таланта.

Тут же, на листках бумаги, набрасывались сметы: одни – процветания, другие – погибели.

В бумажном буране завихрялись те и другие.

К полуночному часу наметилось согласие: торговлю открывать, но без фантастических выдумок, без кондитерских с литературными пирожками, без фарфоровых Амуров и Пастушек.

Курбатов зарывался, строил воздушные дворцы, кричал громче всех. Милошевич витал в облаках. Михайлов и де-Пуле разрушали курбатовские дворцы, с неба на землю волокли отчаянного артиллериста.

Заем решили просить через посредничество Николая Иваныча, памятуя его дружеские отношения с Кокоревым.

Никитин слушал, записывал, подсчитывал. Выходило, что, вопреки всем возражениям, ежели к собственной тысяче приложить кокоревские, – дело можно начинать безбоязненно.

И полетели письма из Воронежа в Петербург – на Бассейную, в дом Аничкова.

Его высокоблагородию статскому советнику Н. И. Второву в собственные руки.

На Дворянской, в доме Соколова

Пошлет ли мне бог счастья? Я так долго мучился!

Из письма И. С. Никитина

Третий месяц шел, как Иван Алексеич прохлаждался в Питере. Гулял по Невскому, разглядывал огромные окна магазинов с роскошными приманками. Прикидывал – что бы этакое купить, повезти в тихий Воронеж на удивление приятелям.

Предметы попадались редкостные: часы весом в двенадцать пудов с органной музыкой, коллекция бабочек из тропических стран в стеклянном ящике, чернильный прибор из тридцати восьми фигур, в виде средневекового замка с рыцарским турниром.