Джон Барт - Химера

• Название: Химера
• Автор: Джон Барт
• Жанр: Юмористическая проза

---

Все же слегка уязвленный тем, что меня потеснил Беллерофон, я возразил, что прямолинейная пассивность отнюдь не мой стиль. Постепенно в том храме сгустился мрак и стало так же темно, как и в этом; моя спутница была мне видна ничуть не яснее Каликсы. Но какой-то отзвук в ее ответе - она заметила, что до вышеозначенного момента инициативу предстояло проявлять мне - странно меня возбудил, наложившись на мои новые тревоги и замашки старого мужа; я осознал, что не только нахожусь в темноте наедине с доброжелательной и, вероятно, привлекательной молодой женщиной - все же в конце концов не Афиной, - но и не вступал на путь подобного осознания уже многие годы. Внезапно я обнял ее; Пегас прянул прочь, она тоже испуганно вздрогнула, и почему-то вздрогнул и я, хотя она не протестовала, не оттолкнула меня. Она просто напряглась; я тоже; поблагодарил ее за советы; изготовился обезоружить ее, что-либо пробубнив. Вместо этого обезоружила меня она, пробормотав, как давно ее обнимали в последний раз. Я порывисто запустил руку ей под одежду; она отстранилась; но не оскорбилась и извлекла из-за пазухи легкую золотую уздечку. "Это для Пегаса, - сказала она, - чтобы его обуздать". Улыбаясь, она немедленно повела меня во двор, где повернулась и шагнула прямо на меня, напоминая, что находимся мы не в N 'A, а в N суровой 'A. Из скромности, как она сказала, она не стала откидывать капюшон, но разрешила уложить себя на землю и задрала свою серо-коричневую хламиду до самых белых плеч. У нее было просторное и нежное юное тело, с широкими бедрами и маленькой грудью; ночь выдалась теплой, теплы были и камни пустынной дворовой мостовой; но вот я… о, меня остудил скрытый намек на Даная…

- Плюс новизна, - сказала Каликса, - плюс твой страх, что у тебя на нее не встанет, что, конечно, и произошло. Нет нужды распространяться о просторном юном теле с широкими бедрами и всем прочим; картина ясна.

- Извини.

- Не извиняйся.

- Виноват.

На сегодняшнюю ночь хватит, отрезала Каликса и отвернулась, обидчиво надув губки, а также, похоже, и лопатки, и свою тонкую талию, свою, как я заявил, худенькую, аккуратную попочку.

- Нет нужды распространяться о тонких талиях и худеньких, аккуратных попочках.

Виноват, любовь моя, и - добрый вечер. Я тут же повинился, потянулся приласкать все это и все прочее и заметил, надеюсь не без нежности, что точно так же, как Персей не единственный в Греции златокожий герой, а религия Каликсы не монотеистична, так и ей стоит признать, что худенькие или тоненькие что-там-у-нее - отнюдь не единственное знамо-тело, заслуживающее восхищения. Она крутнулась ко мне со смеющимся лицом и полными слез глазами и расцеловала так крепко, что я наконец вступил в полный рост уже в ее собственный храм - пусть даже всего на минуту, ибо в очередной раз споткнулся на пороге и расплескал все свои подаяния. Но нам было приятно.

- Ты выправляешься, - сказала она. - А теперь расскажи, что тебе известно о том, как ты встретишь Медузу - серия II, картина F, панно 1.

Я ответил, что, на мой взгляд, вполне представляю эту картину, но воздержусь от гипотез до следующего дня - когда, если я не слишком не прав, II-D (используя ее систему обозначений) покажет, как я, пресмыкаясь, волочусь на озере Тритон за Седыми Дамами.

Каликса улыбнулась:

- Посмотрим.

Не прав я не был; мы посмотрели; от этой сцены я увлек ее к ложу - почти так же стремительно, как Пегас перенес меня по маршруту Самое - озеро Тритон, и, в отличие от этого бесподобного жеребца не сдерживаемый золотой уздой, снова славно распалился, но выпалил слишком споро. Я был прав, нетерпеливо сказал я ей; как показано на стене, я был не прав, зря не отдал, несмотря на совет моей кукольницы, справедливость незрячим Седым Дамам. Но старые привычки умирают с трудом: даже пролетая по дороге в Северную Африку на высоте сорока стадий над уровнем Серифа, когда мне пришло на ум нагрянуть с неожиданной ревизией к Андромеде, я вместо этого подверг ревизии свой порыв и, обуздав его, решил застать ее врасплох не так прямолинейно - вернувшись омоложенным от Медузы. И когда Пегас зашел на посадку и приземлил меня у Тритона, я никак не мог решиться и открыто заявить моим жертвам со стажем, кто я такой. Там, на берегу, они как коростели дергались, как выпи вихляли, как цапли сутулились, слишком старые, чтобы стариться, уминая о десны свой завтрак; я изменил голос и пронзительно произнес: "Не могу ли чем-то быть полезен, сударыни?" Что за шлеп-плюх-хлюп раздался в ответ! "Фу!" - сказала Пемфредо; "Персей!" - сказала Энио; "Проткни его!" - сказала Дино, - серийно крысясь на меня по мере получения зуба.

- Вовсе нет, - сказал я, отступив на шаг от их клевков. - Зацикленный на себе Персей такой же враг мне, как и вам. Насколько я понимаю, он обронил ваш глаз где-то поблизости? Я найду его вам, если вы подскажете, где сейчас нимфы Стикса.

Вся моя надежда была на плату вперед, ибо озеро, хотя и мелкое, раскинулось, как море, широко, и я отчаялся отыскать в нем глаз, утерянный без малого двадцать лет назад. Но "Тьфу!" - сказала Пемфредо, "Кретин!" - Энио, а Дино: "Сначала найди!" С тем мы и разошлись, как лебедь, рак да щука: граи - слепо шлепая, я - размышляя, Пегас - пощипывая от нас подальше травку.

- Видишь его? - спросила Пемфредо.

- Конечно, видит! - Энио, а Дино:

- Не молчи, глупыш!

- Вижу, - сказал я. - Но не хочу нырять за ним, покуда вы не скажете, где находятся нимфы.

Увы, я все поставил на этот отчаянный обман и халатно отнесся к маскировке своего голоса. "Зубной вор!" - вскричала Пемфредо; "Глазной рвач!" - присовокупила Энио; а Дино: "Пустить его ко дну!" Не успел я и глазом моргнуть, как они спустили меня на воду. Как рыба в воде я чувствовал себя среди воздушных - коротких и длинных - волн, но среди морских был ни рыба ни мясо; я камнем пошел ко дну - и ясно увидел, что за наваждение, как на меня с заросшего тиной и водорослями дна жутко пялятся целых три глаза, один из которых - бесполезное чудо! - был лишен телесной оболочки - самой что ни на есть граин. Падший из апогея моего высокомерия, теперь он подмигивал из глубин. Я ухватил его, зажмурился и сам, оставив всякую надежду, не зная, что моя жизнь…

- Продолжение в следующем выпуске, - вставила Каликса. - Теперь ты вспомнил, что тогда произошло?

- Три дня назад, - сказал я, - я сказал бы, что меня доставили сюда утонувшим на Два-D, если бы сумел это припомнить. Но Один-Е наводит на мысль, что это не так. Теперь ответь на мой вопрос: как далеко заходит эта стенопись? - Ибо я с запозданием увидел, как каждая сцена второго витка вторит своему двойнику из первого, позади которого она расположена, - но, как я ни изучал последние картины первой серии, в голову мне не приходило ничего относящегося к конечному периоду моего смертного существования. Каликса, однако, уклонилась от ответа: я проспал со своей гипотезой целую ночь, и она требует такого же времени.

И она действительно заснула или по крайней мере притворилась спящей, но я заснуть не мог: подобно складывающему свои вирши барду, который каждую ночь прокручивает в уме сочиненное за день, с тем чтобы продолжить его назавтра, я во все глаза всматривался во тьме в свои воспоминания о I-Е (выдача мне обмундирования пахучими нимфами) и воображал, какое соответствие этой сцене ждет меня поутру.

Мы степенно постояли перед II-E, столь же обширным и почти пустым рельефом, как и изображенная на нем пустыня и пустынный берег озера. Благодаря большому размаху спирали, тринадцать метров I-Е развернулись здесь почти в две сотни; и на всей этой стадии глаз, даже мой, хотя я и выхватил глаз у грай, выхватывал всего две вещи: в левом верхнем углу - улетающего Пегаса с Пемфредо верхом у него на шее, по-дамски примостившейся сбоку скалозубой Энио и злорадно косящейся назад через его круп Дино; а далеко внизу, справа, на берегу озера,- меня самого, мрачно глядящего им вслед, по соседству с просушивающей прямо у себя на голове промокший капюшон дамой.

- Та же, что в храме? - спросила Каликса. - Или нимфа со Стикса?

Я гадал, как ей ответить. "Об этом же гадал и я, когда она меня спасла, - сказал я. - Но не забывай о нашем правиле". Мы поглазели еще немного, пока Каликса не выпустила мою руку, пробормотав почти без всякого выражения: "Рисовать эту картину было совсем просто", и снова отправилась внутрь. Забегая вперед, я украдкой бросил через плечо косой взгляд на II-F-1, что подстегнуло некоторые мои робкие воспоминания и подняло со дна другие, и, поспешив следом за ней, обнаружил ее не, как обычно, пупом моего храма, а скрестив ноги примостившейся на ложе с шахматной доской на коленях.

- Мне наскучило без конца трахаться, - заявила она. - Давай играть в шахматы.

- Ты ревнуешь, Каликса?

- К чему бы это?

Но она в момент четырежды кряду меня заматовала, часто, честно и четко поясняя мне, сколь глупы мои ходы и нелепы планы, вскрывая мою позицию тяжелыми фигурами, в хвост и в гриву разнося ее конями; покуда я наконец не отложил доску с шахматами в сторону и, покрепче обхватив ее за плечи, на ней не отыгрался - уже своей, достаточно тяжелой фигурой. В этой позиции она послушно раскрылась, но смотрела, отказавшись от своих обычных откровенных обозрений наших рокирующихся органов, по большей части куда-то в сторону. Быть может, поэтому я проделал все как следует, разве что чуть быстровато, и даже извлек из нее под конец негромкий стон удовольствия. Когда мы, все еще не размыкаясь, перекатились, чтобы обсушить пот, на бок, она, накручивая на палец волосы у меня на груди, проговорила: