Генри Джеймс - Письма Асперна

• Название: Письма Асперна
• Автор: Генри Джеймс
• Жанр: Классическая проза

Виртуозный стилист, недооцененный современниками мастер изображения переменчивых эмоциональных состояний, творец незавершенных и многоплановых драматических ситуаций, тонкий знаток русской словесности, образцовый художник-эстет, не признававший эстетизма, — все это слагаемые блестящей литературной репутации знаменитого американского прозаика Генри Джеймса (1843–1916).

«Письма Асперна» — один из шедевров «малой» прозы писателя, сюжеты которых основаны на столкновении европейского и американского культурного сознания, «точки зрения» отдельного человека и социальных стереотипов, «книжного» восприятия мира и индивидуального опыта. Трагикомические поиски незадачливым биографом утерянных писем великого поэта — такова коллизия этой повести.

Повесть вошла в авторский сборник Генри Джеймса «Осада Лондона», вышедший в серии «Азбука-классика (pocket-book)».

Перевод Евгении Калашниковой.

---

У дальней стены стояло несколько стульев; не дожидаясь приглашения, старуху явно не заботило, буду я сидеть или стоять, — я взял один, перенес поближе и сел, после чего начал веселым тоном:

— О, сударыня, какое живое у вас воображение, какой полет мысли! Ведь я — всего лишь бедный литератор, зарабатывающий себе на жизнь каждодневным трудом. Где уж мне снимать дворцы на столь долгий срок. Существование мое не обеспечено. Полгода! Да будет ли у меня через полгода кусок хлеба? Я позволил себе непомерную роскошь — но это один раз. А на длительное время…

— Вы находите, что занимаемые вами комнаты стоят слишком дорого? — перебила Джулиана. — Ну что ж, можете прибавить к ним еще несколько за ту же плату. Нам нетрудно будет сговориться — combinare, как говорят итальянцы.

— Если уж на то пошло, сударыня, они действительно стоят слишком дорого, неслыханно дорого, — сказал я. — Вы, видно, считаете меня богачом, а я далеко не богач.

Она словно глянула на меня из устья пещеры.

— Но ведь вы же продаете написанные вами книги.

— Ведь люди же покупают их, хотите вы сказать. Да, покупают, но не так уж много, куда меньше, чем мне хотелось бы. Писание книг — самый неверный путь к богатству. Он годен разве только для гениев — и то не всегда. В наше время литературой состояния не наживешь.

— Может быть, вы неудачно выбираете сюжеты? О чем вы вообще пишете? — не желала сдаваться мисс Бордеро.

— О книгах, сочиненных другими. Я — критик, комментатор, отчасти историк. — Любопытно было, к чему она клонит.

— Кто же эти другие?

— О, те, до кого мне далеко: великие умы прошлого — философы, писатели, поэты, которые давно лежат в могиле и не могут, бедняги, сами рассказать о себе.

— Что же вы о них пишете?

— Рассказываю, например, про то, каким умным женщинам они иногда дарили свою привязанность! — шутливо ответил я. Это был риск, вроде бы достаточно хорошо обдуманный; однако, когда я сам услышал свои слова, они показались мне неосторожными. Но сказанного не воротишь, да в конце концов я и не раскаивался; быть может, старуха все же пойдет на сделку. Вполне вероятно, что ей известен мой секрет; так стоит ли по-пустому тянуть время? Но она не захотела принять мою шутку как признание и только спросила:

— А так ли это похвально — ворошить прошлое?

— Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать. Без некоторых усилий до прошлого не докопаешься. Слишком уж оно бесцеремонно затоптано настоящим.

— О, я люблю прошлое, но не люблю критиков, — объявила хозяйка дома с обычной самоуверенностью.

— Я и сам их не люблю, но ценю их открытия.

— Да ведь это все больше выдумки.

— Точней, им порой удается разоблачить выдумки, — сказал я, невольно улыбнувшись безмятежной дерзости моей собеседницы. — И довести правду до общего сведения.

— Один бог знает правду, людям не дано ее знать; и не их дело до нее доискиваться. Не нам судить о том, что правда, а что — нет.

— Да, мы бродим в потемках, — согласился я, — но если отказаться от поисков света, что станется со всем, что есть в мире прекрасного, что будет с творениями тех, о ком я только что говорил, — великих философов и поэтов? Они обратятся в пустой звук, если у нас не будет для них должной мерки.

— Что за портновский язык, — капризно сказала мисс Бордеро и тут же поспешила заговорить совсем другим тоном: — Не правда ли, это прекрасный дом? Он построен с удивительным чувством пропорций. У меня сегодня явилось желание взглянуть на эту его часть, где я давно не бывала. Вот я и приказала вывезти меня сюда. Когда пришел ваш человек с просьбой принять вас, я только что сама собиралась за вами послать, чтобы справиться, не желаете ли вы прожить здесь подольше. И мне хотелось полюбоваться тем, что я предоставляю в ваше распоряжение. Эта зала великолепна, — продолжала она тоном аукциониста; мне даже представилось, что при этом она повела вокруг скрытыми от меня глазами. — Едва ли вам часто приходилось живать в таком доме, а?

— Часто это было бы мне не по карману!

— Ну, а сколько вы согласны уплатить за полгода? Я едва не воскликнул: «Джулиана, не надо — ради него не надо!» — и страдальческая гримаса, явись она на моем лице, отвечала бы истинным моим чувствам. Но я овладел собой и спросил не столь страстно:

— А что мне тут делать так долго?

— Я думала, вам приятно тут жить, — сказала мисс Бордеро с высоты своего ссохшегося достоинства.

— Я и сам ожидал, что мне будет приятно.

На это она ничего не ответила, и я тоже молчал, предоставив ей толковать мои слова как угодно. Но при этом я был почти уверен: вот сейчас она довольно холодно скажет мне, что раз мои ожидания не оправдались, значит, больше и говорить не о чем, — а между тем я уже не сомневался в том, что так или иначе ей стали известны обстоятельства, зная которые не трудно бы отгадать причину моего разочарования. Однако, к большому своему удивлению, я вдруг услышал совсем другое:

— Если вам кажется, что вы недостаточно хорошо устроены у нас, может быть, мы найдем способ устроить вас лучше?

Я даже рассмеялся, до того это было ни с чем не сообразно, и в оправдание себе заметил, что она разговаривает со мной, точно с маленьким мальчиком, который раскапризничался и теперь без поблажки его не унять. Мне решительно не на что жаловаться, продолжал я; разве не величайшей любезностью со стороны мисс Тины было провести со мной вечер на Пьяцце всего лишь несколько дней назад? «Сами вы напросились!» — проворчала старуха. И тут же, совсем другим тоном: «Она — прекрасная девушка». Я поспешил согласиться, и она выразила надежду, что я говорю искренне, а не просто из желания быть галантным. Я все меньше и меньше понимал, к чему клонит мисс Бордеро, а она меж тем продолжала: «У нее нет никого на свете, кроме меня, покуда я жива еще». Уж не для того ли она хвалила свою племянницу и подчеркивала отсутствие у нее родни, что хотела представить ее завидной «партией»?

Я сказал старухе чистую правду: платить дальше столь баснословную сумму за комнаты мне было не по карману — я и так уже израсходовал на свое предприятие почти всю предназначенную для этого наличность. Терпения и времени у меня оставалось достаточно, но деньги я мог тратить впредь, лишь исходя из обычных венецианских цен. При всем моем интересе к незаурядной особе, с которой меня грозили поссорить денежные расчеты, я готов был платить ей в два раза больше того, что спросила бы с меня любая другая padrona di casa;[18] но в двадцать раз больше я платить не собирался. Так я ей откровенно и сказал, и моя откровенность возымела действие — ибо в ответ я услышал: «Вот и прекрасно, вы сделали то, о чем я вас просила: назначили свою цену!»

— Да, но за полгода я платить не буду. Только помесячно.

— В таком случае я должна еще подумать. — Она явно была раздосадована моим нежеланием связывать себя определенным сроком, и я чувствовал, что ей хочется и поманить меня и пугнуть, что она бы охотно сказала: «Напрасно вы надеетесь управиться меньше чем за полгода. Напрасно надеетесь даже к концу этого срока оказаться намного ближе к цели». А больше всего я опасался, не норовит ли она обманом склонить меня к согласию, тогда как сокровище уже уничтожено. В какой-то миг моя тревога достигла такой остроты, что я чуть не спросил напрямик, и удержал меня лишь инстинктивный страх разоблачить себя до конца, — а вдруг я все-таки ошибаюсь? С этой хитрющей старой ведьмой ничего нельзя знать наверняка. Решите сами, рассеялись ли мои сомнения, когда сразу же после слов о том, что ей нужно подумать, и без всякого видимого перехода она нетвердой рукой вытащила из кармана какой-то небольшой предмет, завернутый в мятую белую бумагу, и, подержав его на весу минуту или две, спросила: — Вы что-нибудь понимаете в редкостях?

— В редкостях?

— Ну да, в антикварных вещах, в старинных безделках, за которые теперь платят так дорого. Могли бы вы определить примерную цену такой вещи?

Я уже догадывался, что сейчас произойдет, но самым невинным тоном переспросил:

— А вы что-то хотите купить?

— Нет, я хочу продать. Сколько могут дать вот за это? — Она развернула бумагу и протянула мне небольшой овальный портрет. Я взял его, думая об одном: только бы мои пальцы не задрожали, выдавая силу, с которой они в него вцепились, а мисс Бордеро меж тем добавила:- Задешево я с ним не расстанусь.

Я с первого взгляда узнал Джеффри Асперна и почувствовал, что кровь прилила к моему лицу. Но старуха следила за мной, и у меня достало благоразумия воскликнуть:

— Какое удивительное лицо! Сделайте милость, скажите мне, кто это!

— Старый мой друг, человек, весьма известный при жизни. Он сам подарил мне этот портрет, но я не решаюсь назвать его имя, ведь может оказаться, что вам, хоть вы и критик и историк, оно неизвестно. Жизнь движется быстро, и новое поколение уже не помнит предшествующих. А в дни моей молодости это имя было у всех на устах.