Генри Джеймс - Письма Асперна

• Название: Письма Асперна
• Автор: Генри Джеймс
• Жанр: Классическая проза

Виртуозный стилист, недооцененный современниками мастер изображения переменчивых эмоциональных состояний, творец незавершенных и многоплановых драматических ситуаций, тонкий знаток русской словесности, образцовый художник-эстет, не признававший эстетизма, — все это слагаемые блестящей литературной репутации знаменитого американского прозаика Генри Джеймса (1843–1916).

«Письма Асперна» — один из шедевров «малой» прозы писателя, сюжеты которых основаны на столкновении европейского и американского культурного сознания, «точки зрения» отдельного человека и социальных стереотипов, «книжного» восприятия мира и индивидуального опыта. Трагикомические поиски незадачливым биографом утерянных писем великого поэта — такова коллизия этой повести.

Повесть вошла в авторский сборник Генри Джеймса «Осада Лондона», вышедший в серии «Азбука-классика (pocket-book)».

Перевод Евгении Калашниковой.

---

— Даже сейчас, зная, что ее жизнь идет к концу?

— Может быть, когда она почувствует, что конец уже близок, она уничтожит их.

— Послушайте, мисс Тина, — сказал я, — вот я бы и хотел, чтобы вы этому помешали.

— Как же я могу помешать?

— Не могли бы вы взять у нее эти письма?

— И отдать вам?

Эти обнажающие суть дела слова нетрудно было принять за издевку, но я уверен, что у мисс Тины и в мыслях не было ничего подобного.

— Хотя бы для того, чтобы я мог просмотреть их. Поймите, не мне лично они нужны и я вовсе но хочу заполучить их ценою ущерба для кого-либо другого. Просто это было бы таким подарком читателям, таким неоценимым дополнением к биографии Джеффри Асперна.

Она, как всегда, слушала с таким видом, будто все мои разглагольствования касались предметов, совершенно ей прежде незнакомых; и я почувствовал себя ничем не лучше газетного репортера, норовящего пролезть в дом, где кто-то умер. Чувство это еще усилилось, когда она сказала:

— Один господин недавно писал к ней почти теми же словами. Он тоже хотел получить письма.

— И она ответила? — спросил я, слегка пристыженный мыслью, что Камнор действовал куда более честно.

— Только после второго или третьего его обращения. Она очень рассердилась.

— Что же она ему написала?

— Она его назвала чертом, — не задумываясь, ответила мисс Тина.

— Прямо так и выразилась на бумаге?

— Не на бумаге, а в разговоре со мною. А ответ писала я по ее приказанию.

— И что же вы написали?

— Написала, что никаких писем у нее нет.

— Ах он бедняга! — сочувственно вздохнул я.

— Я знаю, что есть, но написала так, как она велела.

— Разумеется, вы и не могли поступить иначе. Но я надеюсь, что меня не назовут чертом.

— Смотря по тому, что вам от меня понадобится, — улыбнулась моя собеседница.

— Ох, если я от вас рискую заслужить такое название, значит, дела мои плохи! Но я ведь не прошу вас красть ради меня, не прошу даже лгать — все равно этого вы не умеете, разве только на бумаге. Мне важно одно — чтобы вы не дали ей уничтожить письма.

— Но что я тут могу сделать, — возразила мисс Тина. — Ведь я ей повинуюсь, а не она мне.

— Зато собственные руки и ноги ей не повинуются. Единственный доступный ей способ уничтожить письма — это их сжечь. Но, чтобы сжечь, нужен огонь, а как ей добыть огня, если вы не принесете?

— Я не смею ослушаться ее приказаний, — сетовала бедняжка. — И потом есть ведь еще Олимпия.

Я хотел было заметить, что Олимпию нетрудно подкупить, но счел за благо не произносить это слово и выразился более осторожно: дескать, с девчонкой можно справиться.

— Тетушка с кем угодно справится, — сказала мисс Тина. И вдруг заторопилась домой, уверяя, что отпущенный срок миновал. Но я удержал ее, накрыв своей рукой ее руку, лежавшую на столе.

— Обещайте хотя бы, что вы постараетесь мне помочь.

— Да как же я могу, как я могу это сделать? — твердила она, сбитая с толку и расстроенная. Ее и удивило и испугало, что ей отводят такую значительную роль в чьих-то замыслах, что от нее требуют действия.

— Вот главное: вы должны зорко следить за тетушкой и предупредить меня, прежде чем кощунственное преступление будет совершено.

— А как мне следить в те часы, когда я отлучаюсь из дому по ее же настоянию?

— Да, в самом деле.

— Кстати, и по вашему настоянию тоже.

— Силы небесные! Уж не затеяла ли она что-то именно сегодня?

— Не знаю. Она очень хитрая.

— Вы нарочно пугаете меня? — спросил я.

Вместо ответа моя собеседница промолвила тихо, и словно бы даже с завистью:

— Она так дорожит ими, так дорожит!

Эта мысль, столь выразительно высказанная вслух, несколько успокоила меня, и, желая еще глотнуть целительного бальзама, я сказал:

— Если у нее нет намерения уничтожить перед смертью бумаги, о которых мы говорим, она, вероятно, распорядилась ими в своем завещании.

— Завещании?

— Разве она не сделала завещания в вашу пользу?

— Ей почти нечего завещать. Оттого-то она и гонится так за деньгами, — сказала мисс Тина.

— Коль скоро уж о том зашла речь, позвольте мне спросить — на какие средства вы с ней живете?

— На деньги, которые приходят из Америки; какой-то господин — должно быть, стряпчий — посылает их из Нью-Йорка каждые три месяца. Только это очень немного!

— Но должна же была она распорядиться этими деньгами на случай своей смерти?

Мисс Тина замялась, — от меня не укрылось, что она покраснела.

— Кажется, они мои, — сказала она, и весь вид ее в эту минуту так ясно выдавал отсутствие у нее привычки думать о себе, что она показалась мне почти хорошенькой. — Но однажды, что было довольно давно, тетушка посылала за местным avvocato. И еще какие-то люди приходили тогда сюда и подписывали что-то.

— Вероятно, это были свидетели. А вас не просили подписывать? Вот видите, — оживленно заговорил я в приливе надежды, — стало быть, вы наследница. Она завещала письма вам!

— Если она и сделала это, то с очень жесткими оговорками, — ответила мисс Тина, быстро встав из-за стола, и порывистость этого движения придала необычную энергию ее словам. Она как бы предупреждала меня, что наверняка завещательница потребовала, чтобы завещанное тщательно оберегалось от чужих любопытных глаз, и уж кто-кто, а она, мисс Тина, не отступит ни в чем от воли покойной, так что лучше мне на это и не рассчитывать.

— Разумеется, вам придется считаться со всеми ее условиями, — заметил я; и она ничем не попыталась смягчить суровость вывода, который я должен был из этого сделать для себя. Однако же поздней, когда мы, промолчав почти всю обратную дорогу, ступили на узкий тротуар перед домом, она неожиданно сказала: «Что могу, я сделаю, чтобы помочь вам». Ну что ж, подумал я, спасибо и на том; но среди ночи я проснулся, и заснуть снова мне не давала тревожная мысль: а ведь мисс Тина подкрепила давно сложившееся у меня убеждение, что старуха коварна, как бес.

VII

Мысль о том, не натворила ли уже старуха бед, побуждаемая этим свойством собственного характера, несколько дней не давала мне покоя. Я ждал вестей от мисс Тины, которую считал чуть ли не обязанной осведомлять меня обо всем, и в первую очередь — о том, действительно ли мисс Бордеро возложила свои сокровища на жертвенный алтарь. Но мисс Тина молчала, а терпеть дольше не было сил, и тогда я решил самолично проверить свои опасения. В один прекрасный день, после сиесты, я послал слугу справиться, не позволено ли мне будет нанести дамам визит, и посланный вернулся с неожиданным ответом: нет ничего проще, так как мисс Бордеро находится в sala, куда по ее приказанию выкатили кресло и поставили у окна, выходящего в сад. Я поспешно спустился вниз и нашел, что все именно так и обстоит: старуха перебралась через порог, столь долго отделявший ее от внешнего мира, и, казалось, была готова вступить с этим миром в соприкосновение — о чем, в частности, говорили какие-то мелочи, чуть смягчавшие обычную суровость ее одежды. Правда, нашествия извне пока не произошло; она сидела совершенно одна, и даже мисс Тины нигде на было видно, ни в sala, ни в смежной гостиной, двери которой были распахнуты настежь. Окно, у которого стояло кресло мисс Бордеро, в это время дня оставалось в тени, и в просвет между полураскрытыми ставнями она могла любоваться садом, где многое, впрочем, уже посохло от летнего солнца; могла смотреть, как ярко-желтые полосы света перемежаются с вытянутыми тенями.

— Вы, верно, пришли сказать, что желаете оставить за собой комнаты еще на полгода? — спросила старуха, когда я подошел; и что-то вульгарное в ее неприкрытой алчности заставило меня внутренне содрогнуться, как если бы я не имел случая повидать образчик раньше. Здесь упоминалось уже, что стремление Джулианы извлечь выгоду из нашего знакомства, точно фальшивая нота, искажало сложившийся у меня образ женщины, которая вдохновила великого поэта на бессмертные строки, — но должен оговориться: одно обстоятельство в значительной мере ее оправдывало, — ведь кто, как не я сам, разжег это адское пламя, кто, как не я, навел ее на мысль о средстве наживы, имеющемся у нее в руках. До меня ей это и в голову не приходило; много лет она прожила в доме, на три четверти пустовавшем без всякой пользы; объяснить это можно лишь тем, что огромное помещение не стоило ей почти ничего и что, сколь ни скудны были ее доходы, в Венеции они все же позволяли сводить концы с концами. Но вот явился я и преподал ей урок расчетливости, да еще разыграл дорогостоящую комедию с садом — как тут было не соблазниться добычей, которая сама шла в руки. Подобно всем, кому на склоне лет доведется узреть свет новой истины, она сразу же стала фанатиком и мертвой хваткой вцепилась в возможность, о которой я только намекал.