Майкл Корда - Идеальная пара

• Название: Идеальная пара
• Автор: Майкл Корда
• Издательство: Покровка
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1997
• ISBN: 5-89259-012-7

Фелисия Лайл – знаменитая актриса, получившая «Оскара» за главную роль в нашумевшем фильме, и Роберт Вейн – гений театральной сцены, в течение многих лет были в глазах общества самыми известными в мире любовниками и идеальной парой.

Они играли на сцене и в жизни свои любовные отношения, не замечая или игнорируя подводные камни театра и Голливуда – мира славы и низости, таланта и грязных денег.

На какое-то время Вейн отдалился от Фелисии и она – терзаемая внутренними демонами – сорвалась и совершила ряд трагических ошибок…

---

Его пальцы были поразительно тонкими для такого приземистого, крепко сбитого мужчины, ногти были ухоженными, кожа выглядела загорелой, даже здесь в Англии, где солнце никогда не светило больше часа в день. Хотя он никогда не ходил пешком больше, чем того требовала необходимость, у него была атлетическая фигура – узкая талия и широкие плечи, и создавалось впечатление, что он по-прежнему мог бы продержаться несколько раундов на ринге.

У него была репутация мастера арм-рестлинга,[109] и однажды он одержал победу над Хемингуэем, выиграв тысячу долларов, во время импровизированного матча в «Ротонде»[110] в Париже, где судьей была Марлен Дитрих. Эту историю Фелисия всегда считала вымыслом, пока не увидела фотографию в доме Марлен в Коулдуотер-Каньон.

– Кинжал Чагрина? – переспросил Куик. – Мне он показался бутафорским.

– Это актерский эквивалент меча короля Артура, Марти. Он когда-то принадлежал Шекспиру.

– Шутишь! – Он усмехнулся. – Неужели это тот самый кинжал, который Шекспир подарил Ричарду Бербеджу? И он переходил разными путями от Гаррика к Кину, а от него к сэру Генри Ирвингу и далее? Тогда это действительно своего рода меч короля Артура. «Экскалибур»,[111] верно я сказал? – Он победно улыбнулся.

Фелисия рассмеялась.

– Ты всегда полон сюрпризов, Калибан. Как тебе это удается?

Он скромно пожал плечами.

– Читаю, детка. Я страдаю бессонницей. Если ты не можешь заснуть, когда ляжешь спать, что тебе остается делать всю эту проклятую ночь? Читать или таращиться на эти дурацкие стены.

– Я этого не знала.

– Догадываюсь. Но почему этот зазнайка Чагрин отдал кинжал?

– Робби говорит, что это был благородный жест.

– Разрази меня гром! Филип просто хочет, чтобы люди думали, будто у него больше достоинств, чем у Робби. Он не может победить Робби как актер, потому что у него не хватает мужества и таланта, поэтому он сделал единственное, что ему осталось – с достоинством сдался, чтобы все потом говорили о его благородстве. Очень умный ход, если разобраться. Подумай о другом, детка: Филипп вручил Робби этот дурацкий кинжал, верно? Это в какой-то мере ставит его выше Робби, понимаешь? Это он, Чагрин, решил, кто получит награду, будто Робби всего лишь смышленый ученик, а он – директор школы.

– Наставник. Да, я понимаю, что ты имеешь в виду. – Как обычно, макиавеллиевский взгляд Куика на жизнь был весьма убедителен.

– Наставник, директор, какая разница. Если кто-то что-то делает для тебя, ты всегда должен спросить, зачем ему это. Робби следовало задать этот вопрос, когда я заплатил его долги в Лос-Анджелесе.

– Наши долги.

– Его, Лисия. Если бы это были твои долги, поверь мне, я бы заплатил их и разорвал твое долговое обязательство. – Он перевел взгляд на дверь, где стоял метрдотель с меню в руке, стараясь привлечь его внимание. – Ленч, – сказал Марти, поднимаясь из-за стола. – Не стоит дожидаться, пока отбивные пережарятся. Нам лучше подняться в мой номер.

Несмотря на легкое опьянение, Фелисия при этих словах удивленно уставилась на него.

– В твой номер? Калибан! Я – порядочная замужняя женщина!

– Ну и что? Просто там удобнее, и можно спокойно поговорить. У нас чисто деловая встреча. Я думал, ты это поняла. Если бы я хотел затащить тебя в постель, я бы не стал этого делать в присутствии двух официантов, верно?

– Говорят, иногда случается и не такое. Все же я думаю, ты прав.

Номер Куика действительно оказался более удобным местом. Один официант придвинул ей стул, пока второй стоял рядом с графином красного вина, а метрдотель проверял, все ли в порядке.

В камине горел огонь, вся комната была заставлена цветами, а на изящном антикварном мольберте у окна стоял небольшой натюрморт Ренуара с изображением цветов, краски которого, казалось, горели ярче огня. Фелисия внезапно мысленно увидела себя ребенком в белом платьице и шляпке, украшенной полевыми цветами, бегущим по цветущему саду туда, где ее ждали отец и мать; отец был необыкновенно привлекателен в светлосером костюме, а мать была одета в платье из шифона пастельных тонов, развевающееся на ветру.

– «Ришебур 27» – услышала она голос Куика, произнесший название вина с удивительно хорошим произношением. – Я помню, тебе оно понравилось, когда мы обедали все вместе в Нью-Йорке в «Павильоне» после посещения Всемирной выставки. – Он обратился к официанту: – Надеюсь, вы дали ему достаточно времени постоять открытым?

– Конечно, полковник, – вежливо ответил официант, низко поклонившись. – Я сам открыл его сегодня утром в одиннадцать. Думаю, вы останетесь довольны.

– Надеюсь.

Она подождали, пока им подадут отбивные; аромат, наполнивший комнату, был как напоминание о прежних, счастливых днях. Фелисия пригубила вино и удовлетворенно кивнула. Официант не подвел Куика.

– Какой симпатичный маленький «ренуар», – сказала она, указывая на картину.

Куик попробовал вино и кивнул официанту.

– Нормально, – сказал он. – Перестань ухмыляться. Я выбрал вино, черт возьми, а не тебя. – Он вернулся к своей тарелке, разрезал отбивную и внимательно посмотрел на нее, чтобы убедиться, того ли она цвета. – Эх, вы – англичане! Это не «симпатичное маленькое» что-то. Это великое произведение.

– Возможно. Я не знала, что ты – коллекционер.

– Я уже давно коллекционирую хорошую живопись. Хемингуэй брал меня с собой к Пикассо, о, я не помню, в тридцать пятом или в тридцать шестом, когда я был в Париже, и я купил пару картин у Пабло, те, которые он даже не хотел продавать, так они были хороши… Нельсон Рокфеллер[112] практически стоял передо мной на коленях, чтобы уговорить меня подарить их Музею современного искусства, но мне нравится иметь их там, где они сейчас – в моей спальне в Нью-Йорке. Потом я нашел несколько работ Шагала,[113] Брака,[114] и скоро у меня сложилась настоящая коллекция. У своего дома в Лонг-Айленде я устроил сад со скульптурами, гораздо лучше, чем у Билли Роуза – Мур,[115] Бранкузи,[116] Роден.[117] Когда Олдос Хаксли[118] увидел его, он сказал, что это самое лучшее, что он увидел в Америке помимо Тихого океана. Поверь мне на слово, это очень ценный «ренуар», с безупречным происхождением. Два директора музея готовы были перерезать мне глотку, когда узнали, что я купил его. – Он усмехнулся. – Как отбивная?

– Великолепная. Что ты собираешься делать с картиной, Марти. Отправить ее в Штаты?

– Это не моя картина.

– Мне показалось, ты сказал, что купил ее?

– Купил. Но она не моя. – Он продолжал жевать и глотать, запивая еду вином, время от времени качая головой как бы от удивления, будто он думал о том долгом пути, который привел его от работы вышибалой в баре и выполнения мелких поручений для бутлегеров[119] с Кони-Айленда к шикарному номеру в «Клариджезе» и картине за тридцать тысяч фунтов. – Она твоя.

Фелисия поставила свой бокал. Крепкое вино после шампанского слегка опьянило ее.

– Моя, Калибан? Что ты имеешь в виду?

– Я купил ее для тебя. Как только я ее увидел, я подумал о тебе. Не знаю почему, но что-то в этих цветах, красках – черт! – я понял это и все. Смешно, здесь нет ничего, кроме цветов, но это очень чувственная картина, если ты посмотришь на нее подольше. Во всяком случае, она – твоя. Наслаждайся ею на здоровье. – Он поднял бокал. – Лэхайм, как говорят евреи, – произнес он, будто принадлежал к ним.

– Марти, я не могу принять ее.

– Почему, черт возьми?

– Ну, во-первых, что подумает Робби? Куик продолжал спокойно есть.

– Пусть Робби, мать его, думает что хочет. Это мой подарок тебе, вот и все.

– Но почему? Чего ради?

– Почему я не могу сделать тебе подарок без всякой причины? Просто мне так захотелось. Может быть, когда я впервые увидел тебя в Нью-Йорке, где мы с тобой и с Робби говорили о постановке «Ромео и Джульетты», я подумал, что ты – самая красивая, изысканная и талантливая женщина, какую я когда-либо встречал, и никакие последующие события не заставили меня изменить это мнение.

Он улыбнулся грустной мальчишеской улыбкой.

– Черт возьми, – смущенно сказал он, отводя взгляд, – дело в том, что я влюбился в тебя с первого взгляда, если хочешь знать, и с тех пор я люблю тебя. И наверное, всегда буду любить, кто знает? И никогда за все эти годы – четыре, верно? – я не попытался завязать с тобой интрижку или отбить тебя у Робби.

Он покачал головой, как бы удивляясь сам себе.

– Это не мой стиль, дорогая, ты меня знаешь. Если я вижу ту, что мне нравится, я добиваюсь ее, замужем она или нет. Мне говорят либо «да», либо «нет», и все. Я не привык умолять или испытывать жалость к себе. Впервые в жизни я страдаю от любви. – Он горько рассмеялся. – Марти Куик страдает от любви? Черт, если бы мне кто-то сказал об этом, никогда бы не поверил!

– Вот такая история, – закончил он и постучал по стенке своего бокала, что заставило официанта тут же прибежать из соседней комнаты. – Мы выпьем еще немного за десертом, и принесите бумагу, в которую был завернут сыр, чтобы дама могла посмотреть.