Джеймс Джонс - Отныне и вовек

• Название: Отныне и вовек
• Автор: Джеймс Джонс
• Издательство: Издательство «Правда»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1989

В центре широко популярного романа одного из крупнейших американских писателей Джеймса Джонса — трагическая судьба солдата, вступившего в конфликт с бездушной военной машиной США.

В романе дана широкая панорама действительности США 40-х годов.

Роман глубоко психологичен и пронизан антимилитаристским пафосом.

---

— Все правильно, — сказал Пруит. — Я сам верю. У меня такие же идеалы. Но я сейчас не про идеалы. Я про жизнь говорю. У каждого человека есть определенные права, — продолжал он. — Не в идеале, а в жизни. И он их должен сам защищать, никто другой за него это не сделает. Ни в конституции, ни в уставе не сказано, что в этой роте я обязан заниматься боксом. Понимаешь? Так что, если я не хочу быть боксером, это мое право. Я же отказываюсь не назло кому-то, у меня есть серьезные причины. И если я поступаю, как считаю нужным, и никто от этого не страдает, значит, я еще могу сам собой распоряжаться и жить, как хочу, чтобы никто мной не помыкал. Я — человек, и это мое право. Не хочу, чтобы мной помыкали.

— Другими словами, не преследовали, — сказал Старк.

— Вот именно. И если я пойду в повара, я тем самым лишу себя каких-то прав, понимаешь? Я как бы признаю, что зря упрямился, что на самом деле нет у меня никакого права жить по-своему. И тогда все они решат, что это они меня заставили, потому что они правы, а я — нет. И будет уже не важно, что я пошел не в боксеры, а в повара. Главное, что они меня все-таки заставили. Понимаешь?

— Да, — сказал Старк. — Понимаю. Ладно. Но ты меня все же послушай. Во-первых, ты все переворачиваешь с ног на голову. Тебе хочется видеть мир, каким его изображают на словах, а в действительности он совсем не такой. В действительности ни у кого вообще нет никаких прав. Любые права человек вырывает силой, а потом старается их удержать. И есть только один способ получить какие-то права — отобрать их у другого. Не спрашивай меня, почему так. Я и сам не знаю, знаю только, что так. Кто хочет что-то удержать или чего-то добиться, должен помнить об этом правиле. Должен смотреть, как действуют другие, и учиться действовать так же. Самое надежное и самое распространенное средство — хитрая политика. Завязываешь нужные знакомства, а потом ими пользуешься. Возьми к примеру меня. Мне в Каме жилось не лучше, чем тебе здесь. Но я не рыпался, пока твердо не определил, куда податься. А мне, старик, было там хреново, ох как хреново. Но я терпел. Потому что знал, мне пока податься некуда. И только когда на сто процентов убедился, что на новом месте будет лучше, — перевелся. Понимаешь? Я узнал, что Хомс служит в Скофилде, поговорил с ним, и он вытащил меня из Кама.

— Тебя можно понять, — сказал Пруит.

— А теперь сравни, как ты ушел из горнистов, — продолжал Старк. — Будь ты похитрее, подождал бы, нашел место получше, чтоб уж был верняк. А ты психанул, послал все подальше и рванул неизвестно куда. Ну и чего добился?

— За моей спиной никто не стоял. У меня блата нигде не было.

— Про что я и говорю. Нужно было подождать, а там бы и блат завелся. Я тебе сейчас предлагаю хороший выход, снова заживешь как человек, а ты отказываешься. Это уже просто дурь. В нашем мире по-другому нельзя, пойдешь ко дну.

— Наверно, я дурак, — сказал Пруит. — Но я не хочу верить, что в нашем мире по-другому нельзя. Если это так, тогда человек сам по себе ничего не значит. Тогда сам он — ничто.

— В общем-то так оно и есть. Потому что главное — не сам человек, а с кем он знаком. Но, с другой стороны, это тоже не так, совсем не так. Потому что, понимаешь, старик, человек все равно всегда такой, какой он есть. И пока он жив, ничто его не переделает. Разная там философия, христианская мораль — все это на здоровье, но хоть ты тресни, а какой он был, такой и останется. Просто по-другому будет себя проявлять. Это как река, знаешь. Старое русло перекроют, она пробьет себе новое, и как текла, так и будет течь, только в другую сторону.

— Да, но зачем тогда врать? Это же только сбивает с толку. Зачем кричать, что, мол, я всего добился честным трудом, когда на самом-то деле просто женился на дочке босса и все огреб по наследству? А ты пытаешься мне доказать, что в конечном счете оба молодцы: и который обскакал других, когда женился на дочке босса, и который вырвался вперед по-честному. Хотя, ты говоришь, по-честному в наше время невозможно.

— Всегда было невозможно, — поправил Старк.

— Ну хорошо, пусть всегда. И ты серьезно считаешь, что который женился ничуть не хуже того, другого, честного?

Старк нахмурился.

— В общем-то да. Только ты неправильно рассуждаешь.

— Но если рассуждать по-твоему, то как же тогда любовь? Если один добился всего тяжелым трудом, а второй женитьбой на дочке босса, получается, что такая женитьба — тот же тяжелый труд. И любовь, выходит, совсем ни при чем. Как прикажешь быть с любовью?

— А что она такое, любовь? Вот у тебя лично была хоть раз?

— Не знаю. Иногда кажется, что была, а иногда — что я все придумал.

— А по-моему, любовь — это когда человек знает, что получит то, что хочет. А знает, что не получит, — и никакой любви.

— Нет, — не согласился Пруит, вспомнив Вайолет. — Ты не прав. Ты же не станешь говорить, что настоящая любовь только в книжках, а люди лишь воображают, что любят.

— Это я не знаю, — сердясь, сказал Старк. — Я человек простой, в таких тонкостях не разбираюсь. Я знаю только то, что тебе сказал. Ты пойми, мир катится в пропасть, и люди, все пятьсот миллионов, стараются столкнуть его туда побыстрее. Как в таком мире жить? Есть только один выход: найти себе что-то действительно свое, что-то такое, что никогда не подведет, и вкладывать в это всю душу и силы, оно себя оправдает. Для меня это кухня…

— А для меня — горн.

— …и на все остальное мне плевать. Пока я здесь справляюсь, мне стыдиться нечего. А все другие пусть перегрызутся насмерть, пусть поубивают друг друга, пусть взорвут весь наш шарик к чертовой бабушке, меня это не касается.

— Да, но ты тоже взорвешься вместе со всеми.

— И очень хорошо. Все проблемы кончатся.

— А как же твоя кухня? Ее ведь уже не будет.

— Тем лучше. Меня тоже не будет. Какая мне тогда разница? Вот так-то.

— Старк, ты на меня не обижайся. — Он произнес это тихо и медленно, потому что не хотел, чтобы получилось резко, потому что ему было трудно отказываться, потому что он-то надеялся, что Старк сумеет найти какой-то довод, сумеет убедить его, и ему не придется отказываться: пожалуй, он был даже зол на Старка, потому что тот не убедил его, а ему так хотелось, чтобы его убедили. — Я не могу. Просто не могу, и все. Я тебе очень благодарен, ты не думай.

— А я и не думаю.

— Если я соглашусь, значит, все, что я делал до сих пор, нужно перечеркнуть и забыть.

— Бывает, лучше все перечеркнуть и начать с нуля, чем цепляться за старое.

— Но если у человека ничего больше не осталось и впереди тоже ничего не светит. У тебя-то есть твоя кухня.

— Ладно. — Старк бросил окурок и встал. — Ты мне этим глаза не коли. Я знаю, мне повезло. Но я успел хлебнуть дай бог и, чтобы кухню получить, работал как лошадь.

— Я тебя ни в чем не виню. И честно, Старк, я бы очень хотел с тобой работать. Очень.

— Ладно, я пошел. Сегодня еще увидимся. Скоро сядут ужинать, мне надо проверить, все ли готово.

И он отошел от мойки все с тем же невозмутимым лицом. Лицо добросовестного полицейского, лицо добросовестного сержанта, сознательно надетая маска ревностного служаки, из которой начисто вытравлено живое человеческое любопытство, и лишь в глазах светится слабый интерес. То, что было у Старка под этой маркой, больше не притягивало Пруита. Такие много теряют, подумал он, но, наверно, как и все, приобретают тоже много, причем того, что другим недоступно. По крайней мере, таким хоть удается заниматься любимым делом.

Тут он выбросил все это из головы и снова согнулся над мойкой, потому что ужин был на подходе.

На Гавайях, как и всюду, где рядом море, темнело быстро. Весь закат — считанные минуты. Только что солнце светило вовсю, был день, и вдруг через минуту оно скрылось и наступила ночь. А в западных штатах если выйти на берег, ясно видишь, как повисшее в небе золотое круглое печенье мгновенно проваливается в глубокую глотку моря. «Золотое печенье „Риц“, — вспомнилось ему. А на Голубом хребте в Виргинии и в отрогах Аппалачей в Северной Каролине отливающие бронзой прозрачные горные сумерки длятся часами. Что ж, Пруит, ты хоть мир повидал, сказал он себе, чувствуя, как глаза у него сами собой моргают, привыкая к угасающему свету. Что ж, хоть это ты успел.

В освещенной электричеством столовой солдаты ели жареные бобы с сосисками, потом не спеша, за разговорами и шутками, пили кофе. В гарнизоне вечер — самое приятное время для солдата, потому что это время — личное, ты его тратишь, как тебе вздумается. Можешь промотать сразу, одним махом, а хочешь — рассчитывай каждую минуту, прикидывай, как ребенок в кондитерском магазине: столько-то на вафли, столько-то на шоколадку, две ириски, четыре карамельки, одна длинная мятная, и еще даже останется два цента!

Эндерсон и Пятница Кларк, выходя из столовой, заглянули к Пруиту в кухню: как насчет того, чтобы попозже собраться с гитарами и посидеть втроем? Энди сегодня дежурил, на широком плетеном поясе у него болталась сзади длинная черная кобура, от которой шел через плечо тоненький ремешок, спереди продетый под заправленный в брюки галстук. Горн, с которым дежурный горнист не имеет права расстаться ни на минуту, висел за спиной.