Владимир Краковский - ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ

• Название: ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ
• Автор: Владимир Краковский
• Жанр: Научная Фантастика

РОМАН

МОСКВА

СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ

1983

Владимир Краковский известен как автор повестей «Письма Саши Бунина», «Три окурка у горизонта», «Лето текущего года», «Какая у вас улыбка!» и многих рассказов. Они печатались в журналах «Юность», «Звезда», «Костер», выходили отдельными изданиями у нас в стране и за рубежом, по ним ставились кинофильмы и радиоспектакли.

Новый роман «День творения» – история жизни великого, по замыслу автора, ученого, его удач, озарений, поражений на пути к открытию.

Художник Евгений АДАМОВ

4702010200-187

К --- 55-83

083(02)-83

© Издательство «Советский писатель». 1983 г.

---

Точно, передумал. Вернее, опомнился. «Нет уж, дудки», – говорит он себе. Удивительное дело: он с детства знает это слово: «дудки», но никогда не было случая употребить, вот только теперь наконец выдался подходящий момент. «Нет уж, дудки», – он говорит про себя, а «Не пойду я туда» – уже вслух. «Вы передумали?» – спрашивает Тина. Верещагин врет: «Там работает одна моя знакомая, – он имеет в виду – в загсе. – Я только что вспомнил». – «Ну и что?» – удивляется Тина.

Ничего она не понимает. «А как ее зовут?» – спрашивает.

«Ира», – придумывает Верещагин.

«Я все поняла, – говорит Тина, поразмыслив. – Вы когда-то были в нее влюблены. Поэтому вам сейчас и неудобно», – это очень удачная с ее стороны гипотеза, Верещагин обрадованно поддерживает. «Твоя догадка где-то в окрестностях истины, – полусоглашается он. – Конечно, особенно влюбленным я не был. Но все-таки, что ни говори – роман».

«Вы целовались с нею?» – спрашивает Тина.

«Ого! – говорит Верещагин. – Еще как!»

Он даже хочет сказать «взасос», но не решается. К тому же он думает, что сказанного и так достаточно, чтоб отбить у Тины желание идти с ним в загс, но ошибается. Тина говорит: «Идемте», – и даже тянет его за рукав, – роман с работницей загса не произвел на нее должного впечатления, а Верещагин очень на это рассчитывал.

«Подожди, – просит он. – Постой. Вот какое дело: понимаешь, нас все равно сейчас не зарегистрируют. Там правило: сначала нужно подать заявление, а потом прийти через месяц. Одним словом, это такая волокита, просто голова кругом идет. Бюрократизм, просто ужас. Ты думаешь, можно вырвать из тетрадки листок и написать заявление на нем? Ошибаешься! У них есть специальные бланки. Кажется, розового цвета. Значит, сначала приходишь и просишь: дайте бланк розового цвета. А если разводиться – синего».

«Вы знаете все правила, – уныло констатирует Тина. – Вы это сейчас придумали – с бланками, или уже когда-то бывали?»

«А то, – говорит Верещагин. – Конечно, протоптал дорожку. Мне, слава богу, не восемнадцать».

Тина задумывается. Верещагин смотрит на нее с надеждой: девушки не любят женихов, уже побывавших в загсе: он надеется, что теперь-то Тина в нем хоть немножко все-таки разочаруется, но она снова тянет его за рукав: «Пойдемте возьмем бланк розового цвета».

Верещагин упирается. Он предлагает другой вариант: написать в загс письмо с просьбой выслать бланк на дом. «А вдруг не вышлют?» – сомневается Тина. «Вышлют, – убеждает Верещагин. – У них этих бланков тыщи. Им совсем не жалко, если один пропадет».

Однако Тина отвергает почту. Он говорит, что если Верещагин стесняется, то она одна пойдет в загс и попросит бланк. «А как ты скажешь? – интересуется Верещагин. – Вдруг тебя спросят: где ваш жених?» Тина ловко придумывает ответ: «Я скажу, что мой жених в командировке».

Верещагину крыть нечем, он готов уже сдаться, но тут сама судьба приходит ему на помощь. «Ничего ты уже не скажешь, – говорит он, облегченно смеясь. – Они уже закрывают. Посмотри».

Тина посмотрела и увидела двух женщин, которые запирали дверь загса, о чем-то разговаривая друг с другом.

«С какой из них у вас был роман?» – спросила она.

«Вот с той, черненькой, – соврал Верещагин. – Давай отойдем в сторону, сейчас они пойдут сюда».

«Красивая, – сказала Тина. – Ей нравилось, когда вы ее целовали? Она млела от ваших поцелуев?»

Верещагин подтвердил: «Млела. А что ей оставалось делать?» – он очень рад, что загс так вовремя закрылся.

«Я с вами никогда не буду млеть, – сказала Тина. – Мне противно, что у вас со всеми одинаково. Я даже не хочу больше выходить за вас замуж».

«Ну и чудненько, – согласился Верещагин. – Идем лучше погуляем».

«Нет, – сказала Тина. – Я буду смотреть на эту женщину, а вы рассказывайте, как с нею целовались. Я должна все это очень хорошо себе представить».

Верещагин спросил: «А ты ни с кем до меня не целовалась?» – и в душе у него что-то знакомо дрогнуло.

«С одним, – ответила Тина. – Но это было давно. Фу, даже вспомнить противно».

«Сейчас противно, а тогда млела?» – спросил Верещагин. Ему не хотелось становиться на этот опасный путь, и он не удержался от искушения.

«Нет, – ответила Тина. – И вообще, разве это поцелуи? Он меня в щеку поцеловал. Один раз».

«Зачем же ты сказала «поцелуи»?» – спросил Верещагин.

«А как надо было?» – спросила Тина.

«Коли он поцеловал тебя один раз, то это «поцелуй». А если «поцелуи», то, значит, уже не один. Он тебя не один раз целовал?»

Тина задумалась, как бы вспоминая.

«Ну, может быть, два», – сказала она и засмеялась.

«Два, не больше?» – спросил Верещагин.

Тина опять задумалась. Она молчала довольно долго – то ли вспоминала, то ли делала вид, что вспоминает.

«У тебя такое выражение лица, будто ты перемножаешь в уме трехзначные числа», – сказал Верещагин.

Тина сокрушенно покачала головой. «Кажется, он целовал меня один раз в губы», – сказала она.

События развивались по давно знакомой программе. Верещагину даже страшно стало.

«Черт возьми!» – почти прорычал он. «Здравствуйте» – неожиданно сказала ему черненькая женщина. Она проходила мимо и улыбнулась Верещагину улыбкой сообщницы. «Здравствуйте, – ответил он. – Конечно, мы в загс с тобой не пойдем никогда, – сказал он Тине. – Ты мне солгала. А у меня к лжи идиосинкразия. Брак с тобой мне противопоказан. Конечно, лучше всего разорвать сейчас и разойтись, как в море корабли. Но если хочешь, можем сначала покататься на лодке».

Тина спросила, что такое идиосинкразия. Верещагин объяснил.

«Нет, вы серьезно?» – спросила Тина. «Куда серьезней! – ответил Верещагин. – У меня от одного только запаха лжи сердечные припадки».

Тина отнеслась к этим словам очень вдумчиво. «Я не знала, – сказала она. – Я иногда немножко подвираю, но ведь никому правда особенно и не нужна. Зачем говорить правду, если в ней не нуждаются? Но вам я больше никогда не солгу, честное слово. Можете спрашивать о чем угодно, мне совсем не трудно говорить правду, это даже приятно, если вам нужно. Хотите, я чем-нибудь страшным поклянусь, что всегда буду говорить только правду?» Тут Верещагин руками замахал, громко закричал: «Ни в коем случае! Ни в коем случае! У меня к клятвам тоже идиосинкразия!» – и они пошли к реке. Уже садясь в лодку, Тина сказала: «А я, знаете, физику сдала на тройку. Противная наука. У меня к ней идиосинкразия» – вот как она хорошо усвоила это трудное новое слово, разговоры с Верещагиным пошли ей на пользу; я вообще не знаю ни одного человека, который поразговаривал бы с Верещагиным хоть одну минуту и чтоб это не пошло ему на пользу.

138

Ему позвонила по телефону женщина и сказала: «Говорит маматины», он никак не мог сообразить, что это за слово, несколько раз переспрашивал, но так и не понял до тех пор, пока женщина не сказала: «Мне стало известно, что моя дочь собирается выходить за вас замуж», – только тогда он разделил слово на две половинки, и все прояснилось, он даже подумал: какой замечательный метод – многие проблемы, наверно, кажутся неразрешимыми только оттого, что никому не приходит в голову разделить их пополам. Что же вы молчите?» – спросила мама Тины. «Да что вы, – сказал Верещагин. – Это она шутит».

«Шутит? – переспросила мама Тины насмешливым голосом. – Я нашла у нее бланк заявления в загс, заполненный на ваше имя». – «На мое имя?» – спросил Верещагин. «Интересно, откуда бы еще я могла узнать вашу фамилию?» – сказала мама Тины. Говорила она не громко и вежливо, но казалось, каждым словом желает оскорбить собеседника; Верещагин насторожился, беспокойно вслушался – нет, все нормально, спокойно, корректно, обращенная к нему речь даже чуть доверительна: это не тот брак, о котором она мечтает для дочери, говорила мама Тины, по ее глубочайшему убеждению ее дочь стала жертвой незрелой юной романтичности, что же касается чувств самого Верещагина, то, что бы там ни писали в стихах и романах, она отказывается признать их красивыми. «Вы слышите меня?» – спросила она и, Верещагин ответил, что слышит. «Никакого брака, конечно, не будет, – сказала мама Тины. – Об этом побеспокоюсь я сама. А от вас я хочу только одного: чтоб вы больше не встречались с моей дочерью. Она ведь к вам ходит?» – «Ходит», – сказал Верещагин. «Так вот, я хочу, чтоб больше не ходила». – «Интересно, кто ходит?» – спросил Верещагин. «Как кто? – не поняла мама Тины – Вы сами сейчас сказали, что она к вам ходит. Или вы хотите отказаться от своих слов?» – «Ни от чего я хочу отказываться», – сказал Верещагин. «Я требую от вас, чтоб она к вам больше не ходила», – сказала мама Тины уже несколько раздраженно. «Вы хотите, чтоб я передал ей ваши слова?» – спросил Верещагин. «Я хочу, чтоб она к вам больше не ходила!» – крикнула мама Тины. «Значит, я должен сказать ей, чтоб она не ходила? – спросил Верещагин. – Когда она придет, я ей так и скажу». – «Она к вам больше не придет», – сказала мама Тины. «А как же она узнает, что ко мне не надо ходить?» – опять спросил Верещагин. «Я ей сама скажу», – «Так зачем же вы звоните мне?» – спросил Верещагин и положил трубку.