Василий Сиповский - История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1

• Название: История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1
• Автор: Василий Сиповский
• Жанр: История

Новая русская литература (Пушкин. Гоголь, Белинский). Издание третье. 1910.

Орфография сохранена.

---

Сторченко.

Еще по дорогѣ домой въ деревню, познакомился онъ съ сосѣдомъ своимъ по имѣнію Сторченкомъ. Этотъ помѣщикъ представлялъ собою полную противоположность Шпонькѣ: рѣзкій и грубоватый въ обращеніи, ругатель[115] и порядочный плутъ, онъ, въ то жо время, не былъ обдѣленъ добродушіемъ. Въ лицѣ его Гоголь изобразилъ словно прообразъ Ноздрева, отчасти Собакевича. Своей рѣшительностью онъ совершенно поработилъ робкаго Шпоньку, между тѣмъ Шпонькѣ нужно было вернуть одно завѣщаніе, припрятанное Сторченкомъ. Видя, что прямо завѣщанія не вернуть, тетушка рѣшила женить племянника на сестрѣ Сторченка, въ надеждѣ получить завѣщаніе въ качествѣ приданаго. Съ ужасомъ узналъ объ этомъ рѣшеніи робкій Шпонька, но онъ не осмѣлился спорить съ тетушкой и ограничился тѣмъ, что впалъ въ полное смущеніе и отчаянье, — даже сны стали видѣться ему все "про жену". Съ будущей супругой своей онъ не зналъ, о чемъ говорить.[116]

Повѣсть кончается разсказомъ объ одномъ такомъ "снѣ", и читатель остается въ неизвѣстности, женился ли Шпонька, получилъ ли онъ свое завѣщаніе, или нѣтъ.

Значеніе повѣсти.

Но отъ этого цѣнность повѣсти не проигрываетъ. Передъ нами мастерской набросокъ нѣсколькихъ лицъ изъ того круга, изъ котораго вышелъ самъ Гоголь. Съ юморомъ и безъ всякой злобы, даже съ чувствомъ симпатіи, нарисовалъ онъ намъ этихъ провинціальныхъ «существователей», цѣль жизни которыхъ ничтожна, но жизнь которыхъ полна содержанія: они тоже волнуются, страдаютъ, y нихъ свои интересы…

Отношеніе Гоголя къ крѣпостному праву.

Любопытно, что въ этой повѣстушкѣ Гоголь коснулся и крѣпостного права, но ничего безобразнаго въ мудрыхъ расправахъ тетушки и въ отношеніяхъ Сторченка къ лакеямъ онъ не замѣтилъ. Онъ, несомнѣнно, одобрялъ «тетушку» за то, что она своей властной дворянской рукой сдѣлала пьяницу «золотомъ»; въ ругани Сторченка и колѣнопреклоненной просьбѣ оффиціанта "взять стегнышко", онъ увидѣлъ только комическое.

Происхожденіе этихъ повѣстей

О происхожденіи этихъ повѣстей пришлось уже говорить выше. Гоголь занялся ихъ сочиненіемъ потому, что ему хотѣлось въ Петербургѣ пожить впечатлѣніями дѣтства и юности — вспомнить Малороссію, ея жителей и природу;[117] къ этому примѣшались и матеріальныя соображенія, — въ разгаръ романтическихъ настроеній русской литературы интересъ къ Малороссіи, и поэтическому содержанію ея жизни былъ въ русскомъ читающемъ обществѣ очень великъ, — и Гоголь рѣшился эксплуатировать его въ свою пользу.

Народный мистицизмъ.

Матеріалы для своихъ повѣстей Гоголь почерпалъ изъ воспоминаній дѣтства, — очевидно, ему самому приходилось не разъ слышать различныя народныя сказки, преданія и веселыя, и страшныя ("страховинны казочки").[118] Эти дѣтскія воспоминанія освѣжалъ онъ, какъ мы видѣли, разсказами и матеріалами, которые, живучи уже въ Петербургѣ, собиралъ на родинѣ при помощи матери и знакомыхъ.[119] Въ результатѣ, источники его матеріаловъ оказались очень разнообразными — народная малороссійская фантазія въ сказкахъ и преданіяхъ, въ суевѣрныхъ представленіяхъ жизни, дала ему богатый матеріалъ для созданіи типа чорта, вѣдьмы, колдуна, оборотней. Увлеченный этой фантазіей, Гоголь, одаренный и самъ богатымъ воображеніемъ, весь ушелъ въ своеобразный міръ народныхъ суевѣрій. Ho y народа къ этому міру замѣчается двоякое отношеніе — съ одной стороны, ужасомъ мрачной вѣры вѣетъ отъ многихъ народныхъ преданій и суевѣрныхъ представленій, — съ другой стороны, очень часто народъ умѣетъ съ юморомъ относиться къ этимъ созданіямъ своей фантазіи. Оттого и народныя произведенія фантастическаго содержанія распадаются на двѣ группы: въ одной этотъ міръ народныхъ представленій рисуется съ трагической стороны, въ другихъ — съ комической. Въ народныхъ сказкахъ герои не разъ за панибрата обращаются съ "нечистой силой", надуваютъ ее, обыгрываютъ въ карты, даже поколачиваютъ. Такое двоякое, чисто-народное отношеніе къ "нечистой силѣ" встрѣчаемъ мы и y Гоголя. Его дьяволъ, колдунъ, вѣдьма, являются мрачными (напр. чортъ и вѣдьма въ "Вечерѣ наканунѣ Ивана Купалы", колдунъ въ "Страшной Мести"), то глуповатыми и смѣшными[120] (напр. чортъ въ "Ночи передъ Рождествомъ", Пацюкъ, вѣдьма въ "Пропавшей Грамотѣ").

Значеніе народной пѣсни для повѣстей.

Народная пѣсня малороссійская тоже оказала сильное вліяніе на эти повѣсти, главнымъ образомъ, на лирическія мѣста, монологи любящихъ, или тоскующихъ героевъ, на описаніе красавицъ и красавцевъ. Приводя ихъ разговоры, Гоголь иногда прямо перифразируетъ слова пѣсни, пересказываетъ ее своими словами, удерживая самое типичное, характерное.[121]

Вліяніе легендъ на повѣсти.

Кромѣ сказокъ и пѣсенъ, воспользовался Гоголь широко и полуцерковными легендами, которыя явились результатомъ скрещенія творчества церковнаго съ народнымъ.[122] Иногда онъ нѣсколько легендъ и сказаній соединяетъ въ одно; иногда самостоятельно ихъ развиваетъ.

Очевидно, и лирическія преданія, богато окрашенныя народной фантазіей, тоже вдохновляли Гоголя на сочиненіе нѣкоторыхъ повѣстей.[123]

Литературныя вліянія (иноземныя и русскія). Новалисъ, Гофманъ. Жуковскій. Марлинскій. Пушкинъ.

Наконецъ, несомнѣнны надъ повѣстями Гоголя и литературныя вліянія. Нѣмецкій романтизмъ, какъ мы видѣли выше, выдвинулъ цѣлую группу писателей, которые особенно охотно разрабатывали фантастику народнаго творчества. Такъ, Новалисъ, особенно Гофманъ, модный y насъ во времена Гоголя писатель, дали въ своихъ произведеніяхъ образцы, которымъ подражали и русскіе романтики. Изъ нихъ Жуковскій, съ его колдунами, вѣдьмами и дьяволами, оказалъ на Гоголя несомнѣнное вліяніе.[124] Модный, въ то время, Марлинскій нѣкоторыми своими произведеніями (напр. "Страшное гаданіе") тоже могъ поддержать стремленіе Гоголя творить въ этой же области романтической фантастики. Даже y Пушкина найдемъ мы нѣсколько произведеній такого же рода: баллада «Утопленникъ» и «Гусаръ» являются, въ этомъ отношеніи, типичными. Въ польской литературѣ, хотя бы въ сочиненіяхъ Мицкевича, Гоголь тоже могъ встрѣтить разработку такихъ же фантастическихъ народныхъ преданій. Въ русской литературѣ ближайшимъ предшественникомъ Гоголя надо признать Даля ("Сказки казака Луганскаго"), который подошелъ къ произведеніямъ народной фантазіи съ той же точки зрѣнія, что и Гоголь.[125]

Источники Гоголевскаго реализма. Квитка. Нарѣжный.

И реализмъ первыхъ гоголевскихъ повѣстей тоже имѣетъ за собой богато-разработанную почву. Малороссійская сказка дала ему ярко-обрисованные типы упрямаго, лѣниваго хохла, богато надѣленнаго и хитростью, и юморомъ. Эта же сказка дала ему живой образъ сварливой бабы-сплетницы. Оба эти характервые типа еще въ ХVІІ в. изъ сказки попали въ народную комедію ("интермедіи" и "интерлюдіи", "вертепъ"), a затѣмъ и ту комедію, которую усердно разрабатывали малороссійскіе писатели въ родѣ Гоголя-отца, Котляревскаго, Квитки-Основьяненко, Артемовскаго-Гулака[126] и др. Кромѣ того, большое значеніе для повѣстей Гоголя имѣли и такіе талантливые бытописатели, какъ Нарѣжный. Его умѣніе рисовать жизнь Украйны и ея типы отразилось на повѣстяхъ Гоголя. Въ русской литературѣ, конечно, ближайшимъ предшественникомъ и учителемъ Гоголя былъ Пушкинъ, который сумѣлъ въ своихъ произведеніяхъ нарисовать жизнь разныхъ слоевъ русскаго общества, — между прочимъ и захолустнаго, провинціальнаго, не безъ юмора обрисовавъ интересы и идеалы русскихъ деревенскихъ дворянъ. Въ своей "Полтавѣ" онъ набросалъ яркую картину малороссійской жизни и природы.

Рылѣевъ.

Рылѣева тоже называютъ учителемъ Гоголя; для своихъ историческихъ «Думъ» онъ очень часто бралъ сюжеты изъ жизни Малороссіи; въ ея прошломъ онъ сумѣлъ найти немало героическихъ образовъ, высокихъ проявленій патріотизма и гражданской доблести.

Погодинъ.

Наконецъ, русскіе критики указываютъ на Погодина, какъ на писателя, котораго тоже, съ нѣкоторымъ правомъ, можно назвать предшественникомъ Гоголя. Среди русскихъ литераторовъ своего времени онъ былъ "одинъ изъ первыхъ, который попытался въ "картину нравовъ" включить описаніе быта низшихъ слоевъ нашего общества. Онъ сдѣлалъ больше; онъ не только описывалъ, но изображалъ этихъ намъ тогда мало знакомыхъ людей, изображалъ ихъ чувствующими и думающими, a также разговаривающими и при томъ довольно естественною рѣчью. Содержаніе повѣстей оставалось въ большинствѣ случаевъ романтическимъ, но въ выполненіи проступалъ наружу довольно откровенный реализмъ"[127] (Котляревскій).

Въ разсказахъ своихъ онъ рисовалъ драмы маленькихъ людей, — драмы, которыя разыгрывались въ купеческомъ быту ("Суженый", "Черная немочь"), мелкопомѣстномъ дворянствѣ ("Невѣста на ярмаркѣ"), опускался онъ даже до вертепа людей падшихъ, чтобы показать читателямъ, что и въ сердцахъ воровъ и мошенниковъ теплятся искры добра; касался онъ и жизни крѣпостного люда. Наконецъ, есть y него повѣсть изъ малороссійскаго быта, — это трогательный разсказъ о томъ, какъ Петрусь-бѣднякъ любилъ Наталку, какъ гордый ея отецъ не хотѣлъ отдать дочь за бѣдняка, какъ Петрусь отправился зарабатывать деньги, но, вернувшись съ деньгами, засталъ свою Наталку замужемъ зa другимъ, но больную и разоренную. Петрусь отдалъ ей всѣ свои деньги.