Олег Юлис - Прозрачные звёзды. Абсурдные диалоги

• Название: Прозрачные звёзды. Абсурдные диалоги
• Автор: Олег Юлис
• Издательство: Информационно-издательский центр МНИИПУ
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1996

Зачем придумана эта книга? Видимо, не для того, чтобы читатель полюбил сильнее собранных здесь знаменитостей. И уже конечно не затем, чтобы после чтения хотелось повторить за Чеховым: «Скучно вы живете, господа!» Зачем они вообще — эти или всякие другие интервью? Не рождаются ли они желанием перелить из пустого в порожнее?

И все же, сравним эту книгу с несбывшимся сном, в котором некая правда выступает вперед и с детской уверенностью, что ее услышат, негромко говорит нечто умное и ясное и тебе, и всем, и каждому Я. Только шумно вокруг, а голос негромкий, вот так никогда и не узнаешь, в чем, собственно, дело и чем оно кончилось… Даже начало книги (венчающее несуществующее дело) — странное. Сей парад должен был возглавить Фазиль Искандер. Но в какой-то гиблой деревне от столкновения с непросыхающим тридцать лет Виталием Никитовичем…

Дело в том, что добрая невменяемость нашего пьяницы соперничает с отрешенностью Искандера (и даже по очкам ее побеждает). К тому же нам почудилось, что Виталий Никитович единственный среди персонажей книги, кто инстинктивно и всем проспиртованным сердцем следует совету знаменитого священника: «Когда считаешь себя вправе осудить какое-нибудь возмутительное явление или чей-то поступок — проверь, нет ли в тебе личной злобы, раздражения, ревности, зависти, враждебности к людям, желания унизить, осмеять: почти всегда найдешь, что есть».

Так или иначе, но нам кажется, что чем абсурднее назначение этого сборника, тем скорее он «коснется позвоночника» читателя, тоскующего об осмысленности человеческого существования. И нам остается произнести: «Верую, ибо абсурдно».

Книга иллюстрирована художниками И.Салатовым, А.Назаретяном.

---

Трагизм — биологическая неизбежность(?). Тристан и Изольда становятся Филемоном и Бавкидой. Верно ли это? И как опровергнуть? Жаркий длинный день, уже торгуют абрикосами.

Когда живут другие, — есть Человеческое, и сверх того — ничего нового невозможно выдумать.

Всякая мысль — не изобретение, а открытие из области Человеческого. И более изощренный, изысканно субъективный изгиб все же непременно принадлежит не только мне. А еще и другим (неведомым). Мое есть лишь форма. Не более, чем форма. Не менее, чем форма. Но в форме — возможность свободы, искусства, красоты.

Ревность — быть вездесущим, зависть — познать. Зависть к рассвету: проснуться до света, быть в дне от начала до конца, до ночи и сна. Во сне видеть сны.

Вторник.

Из всех человеческих способов выражения музыка ближе всего истине, то есть меньше лжет, потому что ее форма не связана и не ограничена понятием. Музыка родственна молчанию. Метерлинк, говоря о молчании, слишком болтлив. Случай болтливости в музыке: Гайдн (симфонии, «Времена года»), — жаркий торопливый август.

Здесь пахнет под дождем сырой землей и листьями, так было на Урале, 20 или 22 года назад, еще до начала памяти. (Но уже было обоняние и предчувствие тревоги.)

Дождь прекрасен запахом и воспоминанием. Об этом есть: «Песни об умерших детях». О прекрасном и жестоком, печальном, но нельзя плакать.

Сначала слышу только исходящую от музыки молитву и обещание красоты. Потом — усилие, увлекаюсь, верю — и раскрывается.

Четверг.

Точка — изображение настоящего без прошлого и будущего. Смерть наступает, когда забудешь самого себя. Смерть — это забвение.

Один человек всю жизнь страдает от того, что ему не хватает четырех времен года. Он с детства подозревает, что есть пятое время года, возможно, между летом и осенью, — а может быть, между осенью и зимой? Он задается целью найти пятое время года, посвящает всю жизнь этой прекрасной цели. Только перед смертью он понимает, что выбрал неверный путь, — разгадка в том, что времен года нет или, что то же самое, есть пятое время года — ожидание: весной — лета, зимой — весны и всегда — осени. Он умирает веселый и счастливый тем, что нашел себя. (Не был ли он безумцем? — Да, этот человек был безумцем, потому что он ничего не хотел знать и ничего не боялся.) Воля к познанию — мужское начало. Воля к невежеству — женское начало. Чрезмерное стремление к совершенству, которое есть завершенность, — воля к смерти. Погасите свет, у меня устали глаза.

Суббота.

Жалкое и скучное в человеке, от чего чувство скучного снисхождения: думать, что бывшее с ним и в нем не необходимое и не неизбежно. О, какая скучная скука от этого человека. Много случайного, много привычки, много разочарований — гробы повапленные. Если я перестану верить вам, я умру. Потому что после такого падения нельзя жить.

Яблоки поспевают к Яблочному Спасу, к 19 августа. В двадцатых числах августа начинается осень. Ночью зябко. Первые холодные дожди. По скошенному полю пройти к церкви. Последний урожай желтых одуванчиков. Сыплют желтые листья березы и осины. Смиряюсь с мыслью о зиме, однажды вспоминаю о Новом годе, вижу во сне елку. Но все — только призраки, напоминания. Покамест лето! В начале сентября еще будет жарко. Торгуют арбузами. На Ломоносовском проспекте в конце октября снег пах арбузами.

Всякий день и каждую ночь я помню, что не считаю дни и не считаю часы.

Перехватило дыхание.

Воскресенье.

Несмотря на мои усилия, жизнь идет кое-как, и направление ее смутно, загадочно смысл от меня сокрыт. Но случайное не от меня — от мелочных обстоятельств. Как преодолеть мелочность? Как быть, если этот блокнот уродлив, куплен в отчаянье найти хорошую тетрадь?

Постоянно на втором плане сознания плывут видения леса, холмов, поля. Я постоянно одержима потребностью уходить, но свободы еще не было. И куда нам бежать, уедешь ли к морю или уйдешь в лес — все собака на подвижной привязи: все дома, на предназначенном месте, нанятые тащиться от рождения к смерти:

Когда в один из дней, в тоске нечеловеческой,
От суеты устав, под шелест якорей,
Мы входим на корабль, и происходит встреча
Безмерности мечты с предельностью морей.

Друг мой. Как трудно найти друг друга. От детских снов через тоску и случайности долго до первой встречи. Как легко потерять друг друга. Немного неверия, немного бессилия достаточно для предательства. Но можно верить, что нет одиночества и невозможно предательство.

Я не люблю разлюбить — и боюсь разлюбить. Многое я любила увлеченно, а после выросла и теперь не горю. Я боюсь и не люблю этой своей холодности.

В Донском монастыре. Светло и просторно. Говорили с И. о биологическом. Мгновенное узнавание мужчины, даже в темноте (как у меня осенью в театре). Чувственное соответствие, таинственная звериная какая-то искра. Она это знает, и она в такой момент пойдет, если позовут, а я — нет.

Ощущать себя частью вселенской мистерии, таинственнейшей из тайн, и возвращаться к неуклюжему бытию. Но лучшее — блаженное забвение в солнечном зное на берегу реки.

Разочарование этого лета — плен моих недостатков: несдержанность, легкомыслие, мелочность. Главный порок (свойственный также всем, кого я знаю) — придавать значение слову, разговорам. О, как я презираю эту высшую мелочность — найти важность в пустом, принести в жертву пустому дорогое. Ничтожность слова — ничтожность одежды на прекрасном теле. Быть свободной от слова.

Смешно, что я верю в странное: что всякая мысль моя и перемена в душе известны и отозвались Там, в той душе.

Отмечать мысли, чтобы много лет спустя извлечь музыку, которой они звучали во мне. О, если бы найти знак, чтобы и через 10 лет, прикоснувшись, вспомнить.

Писать только по поводу прочитанного. Желание удержать самоощущение — тщетно. Мысли слишком в потоке. Весь — не удержать.

Вторник.

Камю. Вздор, вздор. Недосягаемая мелочность. Читаешь без всякого отношения к себе. У Вагнера так слушаешь траурный марш из «Гибели богов», без скорби — недосягаемая титаничность.

Моя любовь к ребенку. Ее непостижимая прелесть. Выражение хрупкости на лице. Ее глаза и светлое лицо. Сосредоточенность, сдержанность всех проявлений. Ей для радости мало надо. Она на корточках. С серьезным лицом жадно ест пастилу. Ее узкие косточки. Как она пробует губами все вещи. Целует вещи. Лифчик и чулочки на резинках. Застиранное платьице и душа на лице. Хочу плакать, видя эту так обнаженную душу. Эта девочка была у меня в животе, я носила ее, я — причина ее.

Среда.

После концерта 9-й симфонии Бетховена. Как связать величавую безмятежность Адажио с грязью, мелочной неуспокоенностью жизни. Где в жизни поместятся заклинания финала — «все друзья и братья»? И отчего жестокость жизни близка и на глазах, а верится в иное.

В электричке Хаксли. Много справедливого. Животное состояние 9/10 человечества. Ненависть к свободе интеллекта, возведенная в принцип социальной системы.

Четверг.

Когда увижу его, подымается такая безмятежная радость, ликование, словно после него ничего не будет и до — ничего не было.

И Вы, наконец, не оглядывались на прошлое и будущее. Ах, сколько впереди. Только бы не умереть случайно. Как ясно все — и печаль, и страдание, и жизнь. Только жить. Помнить. Не потеряться. Уехать. Всегда уезжать. Просыпаться без муки, в ясности.

Про Марию. Лицо неустойчивое, одухотворенное. Улыбка неловкая. Внешнее устройство может сформировать внутреннее. И печалюсь, что она похожа на меня. Славянские лица прелестнее уверенностью. Скулы и развитый подбородок придают им устойчивость. У Марии нет скул. Но кроткие глаза, серые, золотистая головка. Не будет ли она глупа и покорна?

Детство — это плен. Все годы до 16-ти — утробное томление, страхи, галлюцинации. Юность нагнетает тревогу, мечешься, отчаиваешься вырваться, хочешь смерти. Только в зрелости начинается свобода и путь к ясности. Сколько заблудилось в детстве. Бесформенные, буйные, безнадежные. Страшно за всех, кто родится.

Суббота.

Во всякой личности созидается тот же космос, что творят все художники мира вместе.

Вы — удивительный, невероятный человек. Вы беспокойный, страстный и невинный. Вы умеете вызвать к жизни вещи и лица, увидев их.

Никогда вы не разучитесь и не устанете искать прекрасное лицо. Вы измучены жизнью, опустошены. Господь с вами, где бы вы ни были.

Не вспоминайте незначительные слова, сказанные между нами. Я знаю только одно — что вы найдете свой путь к радости. Я жду каждый день. Мне видеть вас и прикасаться к нерадостному невозможно. Это — предать вашу добрую природу, изменить моему призванию к ясной жизни. Мое призвание — ходить пешком, не лгать и жить ясно. Душа ваша до тех пор жива будет, пока вы будете любить, ко мне стремиться. Моя — пока я верю вам. Сколько прекрасного случится с вами — я готова не разделить. Против дурного я бы хотела отдать всю мою кровь. А сейчас я не хочу видеть вас, любимый, единственный, дальний.