Сергей Мстиславский - Крыша мира

• Название: Крыша мира
• Автор: Сергей Мстиславский
• Издательство: СП «Вся Москва»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1989
• ISBN: ISBN 5-239-01048-Х

Для читателя будет несомненным открытием незаслуженно забытый приключенческий роман Сергея Дмитриевича Мстиславского «Крыша мира». Роман откровенно авантюрный, да еще с изрядной долей фантастики. Но, как свидетельствует сам автор, «в обстановке сказочного сада Пери и «Пещеры Александра» даже научный работник, антрополог, теряет на короткий момент грань между действительностью и «сказкой».

Романы эти интересно и полезно прочитать в любом возрасте.

---

— Давно Рахметулла у бека?

— С неделю или больше. Сейчас на охоте татарин; в летнем бековском дворце, в Карасу-Мазаре: отсюда таша полтора…

Мысль внезапная, острая, холодная, как сталь. Теперь же, сейчас начать. Бухара, Россия — тигровая порода одна. Кто это говорил о малом? Пусть малое. Главное — мимо не пройти, глаз не закрывать. Ведь надо же: всех!

* * *

Народ стал расходиться. Я остановил гиссарцев:

— У меня есть слово к вам.

Переглянулись. Остались. Девять человек. Молодые. В оборванных, заплатанных бешметах.

— Гиссарцы! Когда тигр режет людей и скот, когда нет от него жизни кишлаку или целой округе, что надо делать?

Ближний ко мне недоуменно поднял глаза:

— Убить.

— Так. Кто из вас едет со мною в эту ночь на Карасу-Мазар?

Горцы вздрогнули, сжались плечами.

— У нас нет коней… и оружия…

— Даже ножей?

— Ножи есть. Как можно без ножей! Но Рахметулла не ездит без стражи. Во дворце много людей.

— Из вас кто-нибудь бывал там?

— В саду, на поденной работе были Аджой и Багирма…

— И я был… Но во дворце много стражи. С одними ножами…

— Вернее оружия нет! Разве Рахметулла ждет удара? Мы пройдем!

— А кони?

— Сколько пойдет вас?

Переглянулись, пошептались.

— Будем считать — семеро.

— Девять коней у моей коновязи. Сумеете вывести восьмерых из кишлака?

Тот, кого назвали Багирмой, насмешливо свистнул:

— Здешние спят, как сурки. Любого из них я за ноги вытащу из собственной его сакли.

— Поставьте своего к коновязи на ночную охрану: старшина будет рад, что не из его сельчан. Кто едет — зачерните золою лица. Я выйду к околице, только переоденусь: во вьюке у меня и чалма и халат. Времени не теряйте. Ночь коротка. До рассвета кони должны быть на приколах…

* * *

Вскачь… Ночь безлунная, но дорога широка, чернее ночи стволы карагачей по ее закраинам. Двенадцать верст… долго ли… таким ходом!

Ведет Аджой. Он спешивает нас у высокой глинобитной кладки дворцового сада. От ворот, от дворца — далеко.

— Отсюда — в обход?

— Через сад…

Двое остались при лошадях. По аллее, крытой виноградными лозами; задевают по голове тяжелые, сочные гроздья. Прямо. Потом поворот и — огни.

Дворец еще светится окнами. Чей-то визгливый, приторный голос жеманно поет любовную, стыдную песню,

— Бача! — шепчет Аджой. — Не спит еще Рахметулла.

Крадемся на голос сквозь фиговые кусты, сквозь розовую заросль. Царапают по платью шипы. Как бы не оставить заметы…

Тусклый фонарь на террасе… Перед ней широкая расчищенная лужайка. С террасы перезвон дутора. Трава глушит шаги. Ночь безлунная: собственной руки не видно.

Высокой, дрожащей нотой кончает песню бача.

И голос Рахметуллы:

— Радость души моей, дозволь отереть пот с твоего лица: утомился ты песней!..

Вдвоем они… Нет, еще третий; изваянием застыл у самого спуска в сад. Выждать?

Еще тяжелей налегла ночь. Рядом дышит кто-то прерывисто и звонко. Кто — не видно. Тише!..

Двух около себя чувствую. А где остальные?

— Подай чилим, Рахим-бай.

Стоящий у спуска, склонившись над жаровней, раздувает уголь. Слышно, как шумит пузырями вода в чилиме.

Идет…

Следом на белой стене, озаренной углями, — три быстрые, бегущие тени.

— Кто?

Рахметулла взметывается во весь свой огромный рост. В белой рубахе — он кажется еще огромней. Рахим, хрипя, корчится у его ног: ответа не нужно…

— Люди!

Мимо меня броском к террасе один, двое… С ними… Дверь в глубине распахнулась и тотчас захлопнулась снова. Аджой бьет Рахметуллу кривым ножом под плечо, во впадину, в черный волос. Взнесшая тяжелый сандоли рука опускается плетью. Четыре, пять свившихся тел, давя виноградные кисти, рушатся на роскошный дастархан. Бача, ничком, голову в руки, в угол, на паласы. Бьется, как в судороге. Молчит.

— Горло… дай горло, Касим.

Почему по-киргизски?

За бороду, скрипя зубами, Аджой запрокидывает голову Рахметулле. Татарин хрипит. На рубахе — пятнами кровь.

— Аллах акбар… — тянет Багирма, медленно проводя ножом по надувшимся жилам. Все отскакивают: кровь высоко бьет из раны.

— Режь через кость, как козла.

— Зачем! Опознаем и так, на суде Худаи… Не встанет…

Напряжением последним — труп приподымается на плечо, бьет сведенной ногой по лицу мертвого, комком свернувшегося Рахима и тяжело перевертывается на грудь…

Багирма слизывает с синеющего клинка черную загустелую кровь.

— К коням…

А дворец молчит…

* * *

Хлещут ветви. Дорожка. Виноград. Ограда.

Все налицо. Где восьмой?

— Ахмат-бай отстал. Или отбился. Свистнуть?

— Нет, голоса не подавай… Лихой парень, выберется.

Вынырнуло из мрака скуластое рябое лицо. Смеется.

— А я-таки загнал ему палку в задний проход.

— Мертвому…

— Живому — времени не было… Какую затеял булгу! Ах, крепок был, проклято его имя. Хорошо, хоть мертвому. Отцу, по его приказу, на четыре ладони, больше, вогнали… жив был еще… А я ему — по-княжески: чубук от чилима… резной, богатый чубук…

Опять все смеются…

* * *

Не то. Не так надо было. Самому, одному, не с ними… Или — всегда так?..

* * *

Все мы без седел. На одних уздечках. Вскидываемся на-конь. Огибаем ограду.

— Погоди, надо заметку оставить. Недаром меня Касимом кликали…

Подъезжаем ко дворцу с Гармской дороги. Часовой дает окрик:

— Что за люди?

— Киргизы с Калтубинской кочевки, — гнусавит из темноты Аджой: в луче фонаря одна конская морда. — К великому, преславному Рахметулле с просьбой.

— Ополоумел ты! В ночь!

— У меня просьба ночная, — зловеще отвечает Аджой. — Не доложишь добром, сам доложу, не спрошуся…

— Ах ты, паршивая собака! Откуда тебя шайтан несет?.. Пошел! Не то ссажу тебя с седла, верблюжья падаль!

Щелкает курок мултука.

— Ладно, сочтемся! — поворачивает коня Аджой. — Мултука твоего не боюсь. Про кочевку — сказал псу на забаву. Нас здесь с полсотни барантачей: на каждого холопа Рахметуллы — по два клынча будет…

Караульный ударяет в гонг. Мы пускаем коней галопом по Гармской дороге, в темноту, в ночь…

До моста. Спускаемся в ручей, топчемся у брода: закрепляем след, идем вниз по течению, оступаясь на каменистом дне, с версту, должно быть. И — кругом, межою, — гуськом на старую дорогу. Опять вскачь. Кишлак спит. Долго выводим коней у околицы. Обтерли насухо попонами. К месту. У коновязи свои: стерегут Аримана. Его не брали: очень уж приметен.

— Следа не оставили?.. Ничего не обронили по дороге?

— Обронил, — смеется Багирма. — Касим-баеву шапку. Киргизскую. Выменял когда-то на кочевьях. Не пожалел отдать за горло Рахметуллы.

Смеется. А у меня на душе темно и стыдно. Надо было самому, одному. Все было бы иначе.

* * *

Прячу во вьюк бешмет, чалму. Ложусь рядом с Жоржем на спину, руки за голову. Теперь и до свету недолго.

Мысли бегут, торопятся в обгон. По-детски. Не уложить их ученым строем. А ведь надо…

Как теперь дальше?

…Не здесь… Здесь — кончено. Нет, у себя, когда вернусь. Ведь сейчас я — у начала пути. Только у самого начала…

Искать уже не нужно. Путь — знаю. Нарушителем сделала меня Тропа… Теперь — только идти… Это для меня твердо. До конца идти — Нарушителем…

В нарушении — правда. Но Правда — одна: Красота.

О Красоте — знаю твердо. Только сказать об этом не сумею: пока нет еще у меня, у нас — настоящего слова: о Правде-Красоте, Единой Правде. Нет — до времени…

Вечно не скованным будет

Меч, что Деве даст имя…

Как может Азис жить с такими мыслями?..

Красота — в Нарушении. Потому что она — живая: она — против заповедей.

Сколько их — заповедей! Но одна — я знаю верно, твердо — главная; ее первой надо сломать. Заповедь «тигрового закона»…

«Тигровый закон». Это слово Восток придумал: Бальджуан, Белый князь. На Западе по-другому: «пауки и мухи»…

«Тигровый закон» — звучит лучше: подлинно — закон борьбы. Хорошо. Ясно. Человек против тигра.

Ломать тигровый закон…

Только вот… Я и себя — только теперь, на Тропе, стал узнавать, а там, дома, я никого ведь не знаю: ни своих, ни чужих…

Неужели опять придется Тропой… одному…

Может быть… Не все ли равно: ведь «за себя» — значит «за всех». Иначе идти нельзя. Будет ложь, красоты не будет. Стало быть, не будет жизни.

Вот так я и пойду…

Знаю. По-детски это. Но ведь мы только что убили Рахметуллу.

* * *

На душе опять стало тихо. И солнечно. Значит, решил верно.

Повертываюсь на бок, засыпаю. Крепко, до позднего утра.

За утренним чаем пишем письмо старому беку Каратегинскому: о нашем прибытии, с пожеланием счастья. Я в Гарме только одну ночь хочу провести, а прибудем мы в Гарм вечером. Значит, уедем без бековского приема. Надо это объяснить ему, надо ласковые слова какие-то написать, не то обидится старик понапрасну. Но его, б е к а, не хочу я видеть…