Валентин Маслюков - Жертва

• Название: Жертва
• Автор: Валентин Маслюков
• Издательство: Время
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2005
• ISBN: 5-9691-0062-5

Вторая книга романа-эпопеи «Рождение волшебницы» продолжает историю героев, с которыми вы могли познакомиться в книге «Клад». Это роман о любви и просто роман как таковой: населяющие его пространство воины и принцессы, лукавые вельможи, ученые чудаки, мальчишки и даже оборотни — живые люди во всей их человеческой сложности. Потерявшая близких, не имеющая ни поддержки, ни руководства юная волшебница Золотинка и обреченный на одиночество княжич Юлий пытаются выплыть в житейском море, рок сталкивает их, как кажется, лишь для того, чтобы посмеяться…

---

— Владеешь ли ты искусством приятной и занимательной беседы? — с вызовом говорила Нута после заминки, которая ушла на то, чтобы справиться с завистливым побуждением.

— Нет, — отвечала Золотинка, отставив зеркало.

— Нет? В самом деле? — всплеснула ладоши Нута, искренне ужасаясь. — А я нарочно изучала искусство беседы. Меня учили лучшие ораторы Мессалоники.

— Мессалоника славится своими ораторами, — сказала Золотинка с ускользающим выражением.

Но Нута не уловила выражения, только смысл через посредство мамки-толмачки. Миролюбивое замечание Септы возбуждало в ней потребность в великодушии.

— Конечно… в твоем… в этом маленьком городке так трудно было найти хороших учителей… Но, может быть, ты изучала гармонию? — давала она Золотинке надежду.

— Что такое гармония?

— Гармония — это наука приводить в соответствие лад звучаний с приятной интонацией стихов.

— О нет! — поспешно отвечала Золотинка. — Не изучала.

— Что же тогда остается? — со сдержанным торжеством разводила руками Нута. — Какое изящное ремесло тебе за обычай? — (Так это звучало в устах переводчицы.) — Ты что же… осталось без воспитания? Потомок великих Санторинов… — говорила Нута, страдальчески сморщившись. — И ты не имела случая постигнуть искусство танца?

— Искусство? С искусством пожалуй туговато. Но вот сплясать — это другое дело. Если на палубе очертят круг и разложат яйца, я спляшу тебе между, ними, ни одного не раздавив. Насчет искусства — нет, не могу сказать, чтобы я училась танцам. Я их перенимала, где придется. Хорошенько набравшиеся моряки лихо отплясывают. Разве что совсем начинают чертить килем по грунту… но это уж ближе к ночи. Только причем тут гармония? Нестройный гул кабацкого барабана ожесточает незрелые души, Нута. Трудно привести в соответствие то, что не имеет правильного лада, с тем, что не имеет приятности.

— Что ты хочешь сказать? — Странно было видеть на гладеньком лице Нуты трудно наморщенный лобик. Вот она опять потеряла едва обретенную уверенность. Золотинка чувствовала, что без нужды нахамила.

— Я хочу сказать, Нута, — мягко говорила она, пока поднимались на палубу к накрытым столам, — что танцы моряков не отличаются правильным ладом, а песни их нельзя назвать приятными. Хотя я очень люблю и то и другое. Песни моряков тоскливые или, вернее сказать, пронзительные… задушевные… Бесшабашные. Кощунственные — какие хочешь, как угодно. Их можно по-разному называть, нельзя только применить к ним слово приятные. Единственное, что тут как раз не подходит. Бесшабашную или кощунственную песню я могу исполнить тебе хоть сейчас. Прежде, чем сядем завтракать.

Казалось, Нута обдумывала это предложение. Она частенько впадала в сомнение по самым удивительным, не стоящим того поводам.

— Нет, — мотнула она головой. — Не будем. Не нужно. Я не люблю кощунственных и… неприятных вещей. Жизнь коронованных особ, — продолжала она с недетской рассудительностью, — связана приличиями. А ведь приличия — чего тут спорить! — нередко заглушают бесшабашные движения души. И я особенно забочусь о том, чтобы всегда быть естественной. Любить неприятные вещи неестественно. Поэтому я люблю все приятное и красивое. Всю жизнь я окружена красивым и приятным, — она повела рукой, обнимая гармоническим жестом все, что охватывал глаз.

Глаз охватывал ярко-синий с меховой опушкой кафтан согнувшегося в поклоне кравчего, усыпанный жемчугом сложно закрученный тюрбан на голове дамы, бессчетные россыпи самоцветов, роскошь бархата, парчи и шелка… глаз охватывал сумятицу вздутых ветром знамен, резную корму идущего вперед насада, на котором Юлий… и стройно взлетающие весла в блеске алмазных капель… глаз охватывал плодородные берега, уютно сбежавшиеся соломенные крыши, чистеньких коров и белых барашков на изумрудно-зеленых, словно покрашенных лугах… праздничный народ, что усыпал крутой яр под деревней, крапчатую черту векового леса на низменной стороне реки и призрачные очертания гор по другую сторону. Сопровождая ход судов, бежали по отмели хорошенькие белобрысые детки.

— Я люблю все приятное и красивое! — повторила Нута.

— Я тоже, — сказала принцесса Септа, ибо это была правда. Хотя и не вся правда.

Нута оставалась одна, Нута, как она есть. А принцесса Септа раздваивалась, она помнила еще Золотинку.

Неделю назад, или сколько? полторы, думала Септа, невообразимо далек был от меня этот раззолоченный корабль, полная чаша придворных и челяди. Так далеко пребывал этот раззолоченный мир, что расстояние до него невозможно было преодолеть потраченными на дорогу годами. И вот я здесь в мгновение ока, и прошлое словно обрезало. И вот под упоительные наигрыши скрипок, труб и барабанов я повела хороводом великокняжеский двор. И вот благородные дамы одурело режут себе платья, чтобы повторить позор, котором наградил меня палач. А обиженный мною наследник надулся и не показывается на глаза… А принцесса Нута, завтрашняя великая княгиня, оказалась моя сестра. И я оказалась не я, и все самое невозможное случилось…

— Ну и что? — думала Золотинка. — Ну и что? — возражала она с обычной своей вредностью и пожимала плечами. — Что с того?

— А ничего! — отвечала Септа. — Тебя не спрашивают и не лезь! Сгинь! Пропади! И не порти мне праздника. Моя мать принцесса, а отец — принц! Вот!

Перед этим уничтожающим доводом Золотинка тушевалась и исчезала.

Каждый день и час был заполнен праздником, яркие краски, бесконечно мешаясь, сливались в сплошную золотую пелену. Чувство времени притупилось. Септа перестала ощущать его как нечто упругое, что имеет сопротивление. Упоительный день ускользал в беспамятстве и Септа не находила случая даже удивиться. Удивиться тому, откуда взялась в ней эта страсть к развлечениям. Потребность по три раза на день менять наряды. Где пряталась до сих пор неутолимая жажда впитывать в себя малейшие токи лести? Как поместилось в любящей и отзывчивой душе удовольствие постоянно удовлетворяемого и все более разгорающегося тщеславия?

В мгновения трезвости Септа ловила себя на том, что становится несносной и своевольной, еще немного и она будет помыкать служанками, безропотными и славными девушками. Однажды она сообразила с запоздалым стыдом, что прикрикнула на сбившуюся с ногу девчушку.

Сомнения появлялись, но времени не оставалось и на сомнения. Ни на что. Септа совсем не чувствовала времени, и, может быть, поэтому его не хватало даже на развлечения. Несколько часов в день уходило на наряды, несколько часов занимали долгие с переменами блюд и с музыкой застолья. И каждый день являлась необходимость встречаться с народом — Септа обнаружила, что в стране много городов. Пожалуй, их было слишком много. Каждый день она узнавала о каком-нибудь новом, более или менее значительном городе с населением в пять, десять и даже пятнадцать тысяч жителей, названия которого, однако, не задерживалось в памяти. Названия были какие-то стертые, и пять, десять или пятнадцать тысяч человек тоже были все одинаковые, безликие. Они не могли придумать ничего иного, кроме того, что уже придумали другие пять, десять или пятнадцать тысяч человек ниже по реке. Те же ковры и сукна, вывешенные на зубцах городских стен. Те же знамена. Те же волынки, барабаны и колокольчики. Тот же луг и та же толпа на нем. Тот же городской голова с той же речью. Та же давка вокруг выставленных на лугу столов со снедью. Та же истолченная ногами пыль.

И Септа почти не вспоминала о Рукосиле. Не возможно было забыть о нем вовсе, но Септа удерживала Рукосила на задворках памяти, откладывая на потом мысль обо всем том гнетущем, смутном, не определившемся, что связано было с именем этого человека. Раз или два, приметив конюшего среди придворных, Септа пряталась внизу, выжидая, когда он покинет насад — у Рукосила был и свой корабль. Но не могло же это тянуться вечно — они столкнулись лицом к лицу.

Это случилось на лугу возле небольшого, не имеющего каменной стены городка под названием Шестая Падь. Собравшиеся со всей округи крестьяне в белых расшитых свитках, городские парни и девушки, взявшись парами, ходили «ручейком» под однообразные завывания волынок. Принцесса Нута и приезжая знать наблюдали праздник с особо устроенного помоста. А Золотинка, которая не выносила бездействия, вмешалась в танцующую толпу, увлекая за собой небольшой табун молодых дворян, и тотчас же разрушила чинный порядок невообразимо растянувшегося «ручейка». Она велела всем стать в цепь, девушки между парнями, взявшись за руки.

Приготовились музыканты: волынки, четыре скрипки, погремушки и двойной барабан. Двойной барабан висел за спиной у мальчугана, которому была уготовлена участь подставки. Малыш, однако, не был в обиде, он добродушно улыбался, тогда как барабанщик стал позади него с выражением величайшей строгости на лице и принял палочки на изготовку. Казалось, сейчас в припадке вдохновенного неистовства шарахнет он мелкой дробью малыша по головке.