Елена Клещенко - Наследники Фауста

• Название: Наследники Фауста
• Автор: Елена Клещенко
• Жанр: Исторические приключения

Германия, 1540 год. Девушка-сирота узнает, что она дочь Фауста и несчастной девицы, обольщенной знаменитым чернокнижником (не так все было, как писал тайный советник Гете, совсем не так…). Warning: 1) стилизация под то время, 2) нет батальных сцен, персонажи — ученые и женщины, 3) много букв.

Здесь лежит роман, от которого отказались «Эксмо», «Форум», «Лениздат» и один хороший литагент. Причина мне понятна, но мое нежелание переделывать этот роман под формат сильнее желания видеть его когда-нибудь напечатанным. Лучше я его прямо сейчас выложу в Сеть.

---

Сад, однако, был порядком запущен, травяные дорожки завалены сухими ветками, и стволы упавших деревьев покоились в зарослях высокого бурьяна. Также и дом вблизи выглядел не столь роскошно. Стекла в замысловатых переплетах высоких окон были белыми от грязи; в арочной галерее, обходящей первый этаж, земля забивала трещины в полу, и влажные стены, будто дикие камни, обрастали изумрудным мхом.

Марта постучала в резную дверь. Прошло порядочно времени, прежде чем лязгнул засов. Юный студент, с такими же русыми кудрями, как у незабвенного Генриха, поклонился и тут же побежал наверх. Марта пошла за ним, наказав мне обождать. Сени были охвачены мерзостью запустения: повсюду седые клочья паутины, черная, земляная пыль, убожество случайной мебели. Скамья и два табурета выглядели так, словно их сколотил не столяр, а гробовщик, зато шкаф ладили более умелые руки. Я провела рукой по искусной резьбе, испачкав ладонь, — лакированное красное дерево было ярче вишневого сока. Листья аканта, изящная мордочка лани… «Пришли к господину профессору, ученая беседа у них, — сказала, возвратившись, Марта. — Пойдем пока, посмотришь кухню и кладовые».

Кухня меня уже не удивила. Пол перед очагом весь черен, на широком подоконнике скучают ступка и мельница, и нет в них иной пряности, кроме пыли. У наружней стены — иноземная диковина: в полу ниша, облицованная мрамором, и над ней латунная трубка для воды, изогнутая в виде клюва; впрочем, вода из трубки не идет. На полках закопченная медь, пара не совсем чистых тарелок, вертела в подгорелом жире — и серебряный кубок тончайшей работы, небрежно втиснутый на край полки, весь красный изнутри от высохшего вина. Мешок затхлой муки… «Вот тут хорошая, да ее всего горстей шесть. Я готовкой не занималась, не до того было, — говорила Марта, будто извиняясь. — Hу да ничего, ты управишься. Гляжу, не белоручка, да и господин профессор не из приверед. Ты же смотри, девонька, на твою совесть надеюсь, как следует ему служи! Он тебя не обидит, только уж и ты за добро плати добром! Серебро-то помой, ототри да прибери в сундук, слышишь?»

Hаконец она повела меня наверх, дожидаться конца ученой беседы: «Долго они не просидят, устает он еще». Полы наверху были выстланы коврами, изрядно затоптанными и потертыми, но чудной их рисунок был различим даже в потемках этого странного дома. Узор показался мне знакомым: такой же я видела на миниатюрах в книге Разеса, иначе называемого Ар-Рази. Арабские ковры. Господи, куда же это я попала?..

Дверь была приоткрыта. С удивительной ловкостью Марта протиснулась в щель и поднятым пальцем предупредила меня: не тронь, мол, створки, петли скрипят. Мы оказались в темном углу, завешанном драпировками; на полках вдоль стен поблескивало стекло, а запах пыльного воздуха заставил мое сердце забиться чаще. Hе знаю, чем в точности пахло: старой желчью из туго завязанного горлышка? кислотой, пролитой на дерево? горелыми фитилями, костным углем и горячим воском? сохнущими чернилами? травами, истолченными в порошок?.. Так пахло в единственном моем родном месте на всем белом свете, в мастерской господина Майера, где он ставил химические опыты, а я читала, спрятавшись ото всех. Hу конечно, ведь и здешний хозяин — врач…

Здесь была еще одна дверь, тоже приоткрытая. За ней говорили по-латыни; речь шла о чьем-то гороскопе.

— …Занятные эфемериды, но он напрасно пренебрег Сатурном, который должен вот-вот взойти. Взгляните сюда… — Тебе видно, Карл?

Марта глянула в щелку, затем кивком подозвала меня.

За маленьким столом, с четырех его сторон, сидели четверо. Младший — тот парень, что впустил нас, — коленками попирал скамью и всем телом нависал над столом, заглядывая в чертеж. Hапротив него — черноволосый смуглый человек с грифелем в руке; когда он заговорил, его латынь звучала как-то чудно. У толстяка, что сидел спиной к двери, я разглядела только круглые плечи да курчавую бороду. Hа выздоравливающего от болезни походил четвертый, тот, кто держал речь перед остальными, водя пальцем по чертежу. Меховая мантия, бархатный берет, натянутый на уши, — это в летний-то день! (Впрочем, нетопленая комната с каменными стенами, казалось, еще хранила остатки зимнего холода.) Лицо его было бледным и изможденным, тихий голос время от времени пресекала одышка. Hо сама речь была отнюдь не речью умирающего!

Я мало смыслила в астрономии и астрологии, и теперь не могу в точности припомнить, о чем он говорил. Асцедент и десцедент, дома и деканы, квадраты и углы были для меня пустым звуком, а Венера, Юпитер и Меркурий отзывались латинской поэмой или, по крайности, свойствами металлов, но никак не судьбоносными силами и влияниями. Господин Майер всегда утверждал, что скорее уважит алхимика, чем астролога, и что звездный свет — прескверное лекарство, не пригодное даже для примочек на ушибы. Вспомнив его слова, я почувствовала пренебрежение к этим людям, всерьез принимающим подобную ерунду.

— …Тогда все становится ясным. Мы не видим здесь никаких воспалений, никакой, упаси Господи, чумы. Вернее будет предположить меланхолию: черную желчь, обильно примешанную к крови, наклонность к пустым тревогам. По совести говоря, тревоги могут оказаться не пустыми, взгляните, какой квадрат! — поганее самого поганого, так, к слову, — но вернемся к его доброму здравию…

Подобных ораций мне еще не доводилось слышать. По всей очевидности, господин профессор обучался приемам риторики не перед зеркалом, если вообще обучался им. Он не считал необходимым сохранять во время речи благопристойную важность, а кроил самые что ни на есть потешные рожи: то вытягивал губы дудкой, то радостно скалил зубы. Но только сущеглупый не приметил бы цепкой и яростной сосредоточенности изложения: будто не логические звенья соединялись в незримую цепь, но раскаленные звенья подлинной железной цепи гнулись и клепались у меня на глазах, не успевая остыть, — то была работа, для которой потребны немалая сила и умение. Цеховое, веками скопленное, Богом дарованное мастерство было в каждом тезисе и каждом антитезисе, в движениях рук — в том, как, изогнув запястье, он удерживал пальцем точку на чертеже; и я сделала мысленную оговорку: возможно, он неправ, возможно, смешон, но не глуп. (В извинение моему нахальству напомню, что, обучаясь наукам, я беседовала лишь с книгами и наставником.)

Слушатели то ли привыкли к забавным поступкам оратора, то ли попросту не имели времени забавляться, следя за стремительными периодами. Итальянец рассеянно вертел в пальцах грифель; мальчишка внимал с полуоткрытым ртом.

— …Ну, вот. Теперь скажите мне: в чем здесь ложь? Не в толковании ли? Я ничего не имею против почтенного Хильдеберта, но его метода… скажем мягко, метода его — не единственная из ныне существующих.

— Что тебе сказать, Кристоф? Это поразительно, — отозвался итальянец, — все чистая правда.

— Он действительно не был твоим пациентом? — спросил толстяк.

— Фридрих!..

— Не кричи, Альберто, — сказал профессор Вагнер, довольно ухмыляясь. — В кои-то веки услышать такую похвалу, и от кого бы вы думали — от самого здравомыслящего человека в Виттенберге! Фридрих, дружище, клянусь, что моим пациентом он не был. Все, что я знал, — день и час рождения, как должно.

— Прости меня, — ответил толстяк. — Сболтнул пустое. Но, видишь ли, что я хотел бы понять: ты сам говоришь, что существуют различные методы, каждая из них обладает стройностью и основана на самых что ни на есть подлинных истинах. Так в чем же между ними разница?

— Должно быть, в результатах, — с невинным видом предположил мой будущий господин. — Как мы отличаем верную медицинскую теорию от неверной?

— В том-то и причина моих сомнений. Допустим, астрология не менее истинна, чем медицина, — (трое остальных обменялись ехидными улыбками), — смейтесь, смейтесь!.. Но и не более. Ни ту, ни другую нельзя поверить логикой, ибо звездное небо столь же неисчерпаемо в своих смыслах и значениях, как и человеческое тело.

— «Не удается» и «нельзя» — суть не одно и то же, — кротко заметил профессор Вагнер. — Вспомни, сколь многое называлось невозможным в пору нашего с тобой учения! А что до звезд, их движение, как-никак, легче следить, чем движение соков в человеческом теле! Светлые точки на черном, вот что мне нравится во всей этой затее.

— Ты, Кристоф, все-таки колдун, — сказал толстый Фридрих. Трое старших засмеялись, мальчишка, приготовившийся было возмутиться, тоже неуверенно улыбнулся вслед за ними. — Ты говоришь — точки, но вспомни геометрию и подумай сам, сколько фигур можно вычертить по этим точкам и сколько смыслов будет спорить между собой! Сомневаюсь, что разум способен это вместить — подобное дерзание само по себе нечестиво либо недобросовестно!

— Можно найти способ, как разрешить спор между фигурами, хотя касательно недобросовестности иных дерзаний ты прав…