Михаил Громов - В небе и на земле

• Название: В небе и на земле
• Автор: Михаил Громов
• Жанр: Исторические приключения

---

У читателя может сложиться такое впечатление, что в Серпуховской школе стрельбы и бомбометания дисциплина была не на высоте. Какова была дисциплина на самом деле - этот вопрос я полностью раскрыть не берусь, но меры к её укреплению начальством принимались самые энергичные. Особенно это почувствовалось после смены начальника школы и комиссара. Прежний комиссар действительно был «притчей во языцах». Однажды один из учлётов сумел «промазать» весь грандиозный длинный аэродром и скатился в реку Нару. Самолёт стоял как свеча, хвостом вверх на берегу. К самолёту подбежали курсанты. С ними были комиссар и Анчутин. Обратившись к Анчутину, комиссар с удивлением спросил:

– Почему он сюда попал?!

– Да у него задняя скорость не включилась, - ответил Анчутин.

Все громко рассмеялись. Комиссар ничего не понял, но очень рассердился, сказав, что здесь нет ничего смешного.

Вскоре начальником школы был назначен Астахов (Астахов Фёдор Алексеевич (1892-1966) - впоследствии - маршал авиации, начальник Главного Управления Гражданского Воздушного Флота.), человек небольшого роста, но могучего сложения, с волевым и твёрдым характером. Комиссар же - Толмачёв - появился в противоположность ему в образе болезненно-бледного, очень тоненького, но высокого человека. Немедленно в школе появилась карикатура Тихменёва - лётчика-наблюдателя и талантливого карикатуриста. На ней была изображена дуэль на кулаках Астахова и Толмачёва. Тихменёв талантливо отобразил всем известные, причём резкие, противоречия между ними в ряде вопросов.

Астахов с места в карьер начал укреплять дисциплину. Он утверждал, что о порядке в воинской части можно сразу судить, прежде всего, по состоянию уборных. Но уборных не было ни в монастыре, ни вообще в школе. Мы с Анчутиным называли нашу уборную «катапультой»: в стене, выходившей на реку Нару, были старинные узкие незастеклённые окна, в которые «содержимое» на короткой дощечке и сбрасывалось в реку посредством постукивания о подоконник.

Однако практически дисциплина внедрялась строевыми упражнениями под личным командованием Астахова. Эти упражнения производились после утренних полётов. Когда мы, инструкторы, усталые, подходили в строю к дому, и казалось, мучениям наступал конец, вдруг раздавалась команда: «Кругом, арш!» и мы снова удалялись от дома. И так несколько раз. Но конец бывает всему. Заканчивалось воспитание лётчиков командой: «Раз-з-зойдись!». После этого все обедали и засыпали мертвецким сном.

Когда я уже был зрелым испытателем, совершившим несколько перелётов, я как-то услыхал тёплые и восхищённые слова в свой адрес от маршала авиации Ф.А.Астахова (бывшего начальника Серпуховской школы). Кто-то ему рассказал, что нередко мне приходят письма с адресом: «Лётчику№1». «О, - сказал он, - этот ни в огне не сгорит, ни в воде не утонет». Постараюсь оправдать эти слова: надо же кому-то из лётчиков умереть в постели. Немногим это удавалось, особенно начинавшим летать на заре авиации. Совсем как во французском анекдоте. Одного моряка спросил знакомый:

– Где умер твой отец?

– Он погиб в море.

– А твой дед?

– Погиб в море.

– А прадед?

– Тоже в море.

– Так зачем же ты собираешься в плавание?

Тогда моряк спросил его:

– А где умер твой отец?

– В постели, - ответил знакомый.

– А твой дед?

– Тоже в постели.

– А прадед?

– И он тоже в постели.

– Так как же ты не боишься каждый вечер ложиться спать в постель? - спросил моряк.

К осени (по другим сведениям - в июне 1924 года.) «серпуховские страдания» всё же закончились. Я добился своего и был переведён снова в Московскую школу.

ЧТО ПОСЕЕШЬ - ТО И ПОЖНЁШЬ

В Московской школе у меня была полная возможность тренироваться на самых совершенных самолётах того времени. В моём распоряжении снова было лучшее в школе отделение боевого применения.

Зимой 1924 года, перед распутицей, в соседний НОА поступил из Голландии самолёт-истребитель «Фоккер» D-XI. Поступил, видимо, для испытаний с целью закупки серии. Самолёт сопровождал представитель фирмы Мейнеке, лётчик с весьма скромной лётной репутацией.

«Фоккер» D-XI долго испытывался несколькими лётчиками НОА. Они были плохо тренированы и вообще мало летали. Я чувствовал зависть и негодование, когда видел, как никто из них не мог чисто выполнить ни одной фигуры высшего пилотажа. С виражей они, как правило, срывались в штопор. При выполнении фигур из осторожности забирались на высоту не менее 1500 метров. И хорошо делали: им необходимы были эта высота и осторожность.

Я до того загорелся желанием показать, как можно летать на этом самолёте, который уже был испытан на пилотаж (его конструктор - А.Фоккер - сам был лётчиком и лично испытал этот самолёт), что надоел начальству своим желанием поменять свою работу с педагогической на испытательную. Я видел в испытаниях прогресс, в этом были особого рода романтика, спортивная страсть и все признаки творчества. Проблема надёжности полёта сохранилась на всю мою лётную жизнь, просто страсть к романтике в технике победила педагогику.

Я одолел своей настойчивостью и был переведён в НОА. Увы, к этому времени наступила дружная весенняя распутица, и полёты были временно прекращены. Я ходил как завороженный, мысленно уже ясно представив в своём воображении весь будущий полёт и то, как он будет выглядеть с земли.

Проснувшись однажды утром и выглянув в окно, я увидел ясное синее небо. Я соскочил с постели, немедленно оделся и побежал в аэродром. Посмотрев на высохшую полоску земли, с которой можно было взлететь и приземлиться, я побежал к начальнику лётной части Василию Васильевичу Карпову, по прозвищу «дядя Вася». Мы были давно знакомы и я, увидев его, как фанатик закричал:

– Дядя Вася, дай, пожалуйста, пролететь на «Фоккере»!

– Ты знаешь, - ответил он, - не могу, потому что самолёт приказано сейчас разобрать и отправить в Западный округ командующему Кожевникову.

– Дядя Вася, да ведь я перешёл в НОА, чтобы пролететь на нём. Ведь я ночами не спал, воображая, что я делаю на нём полёт.

– Тогда звони начальнику НОА.

Я позвонил и получил разрешение. Сердце моё забилось от счастья. Начальник НОА слышал обо мне и, видимо, относился благосклонно. «Дядя Вася», получив такое разрешение, с достоинством заявил:

– Сначала я пролечу сам, а затем полетишь ты.

Он взлетел, набрал высоту 1500 метров, попробовал сделать вираж и… сорвался. В другую сторону - опять то же самое. Я ходил, как тигр перед коварным прыжком. Карпов приземлился, подрулил и выключил мотор.

– Очень уж чуткая машина, - заявил он. - Чуть тронешь ручку, и самолёт уже бурно отвечает.

«Это хорошо, - подумал я. - Раз она испытана и рекомендуется в продажу серией, значит должна летать нормально. Ведь Фоккер - сам лётчик».

На мой первый полёт в новом учреждении и в новом амплуа пришли посмотреть все лётчики НОА и немец-сдатчик Мейнеке. Я сел в самолёт. Привязавшись, попросил объяснить мне назначение приборов и показать, где расположено управление системой охлаждения. Остальные данные о самолёте и моторе я знал заранее. Знакомство с машиной продолжалось не более пяти минут. Зрительная память у меня была отличная. Я хорошо запомнил назначение и места расположения главных приборов.

– Контакт?

– Есть контакт!

Мотор заработал, температура воды - 60°, можно взлетать. Даю полный газ, отрываюсь от земли и сразу ввожу самолёт в вираж с шестидесятиградусным креном, сначала влево, а замкнув круг - вправо. Снова - влево, затем - спирально, с большим креном, попеременно то влево, то вправо, набираю высоту 300 метров, чтобы доказать, что возможность выполнения чистых виражей - не случайность. Без промедления делаю переворот влево, из него - в петлю, из петли - переворот вправо, а из него - снова в петлю. Из петли - бочка влево, бочка вправо. Высота - 200 метров. Набираю спиралью 700 метров. Штопор. Виток влево, виток вправо, выход в петлю, два переворота. Высота - 100 метров. Скольжение с большим креном влево, вправо, и из него - посадка.

Когда я подрулил к ангару, то все лётчики исчезли. Меня встретил Мейнеке. Он тряс мою руку и говорил по-французски:

– C?est un pilot du monde! (О, Вы - мировой пилот!)

«Дядя Вася» с большими глазами пожимал мне руку:

– Ну, брат, ты нас поразил!

Через 13 лет, после моего полёта через Северный полюс с установлением двух мировых рекордов дальности, Мейнеке прислал мне телеграмму: «Я Вам предсказывал Ваше будущее».

Этот полёт произвёл такой фурор, что повлиял на всю мою будущую авиационную карьеру. Я его запомнил как лучшее моё дерзание на всю жизнь. Как гласит поговорка: «Qui ne ricque rien n?a rien (Без риска ничего не добьёшься» (дословно - «Кто ничем не рискует - ничего не имеет»).

С этого момента мне поручались самые ответственные и наитруднейшие задачи. Я почти всегда участвовал в облёте новых самолётов как консультант.