Валерий Попов - Третье дыхание

• Название: Третье дыхание
• Автор: Валерий Попов
• Жанр: Современная проза

“Я забыл, пузыри на лужах – это к долгому дождю или к короткому?” С этого вопроса начинается повесть Валерия Попова “Третье дыхание ”. С этого вопроса начинаются мытарства главного героя. Точнее, продолжаются. Алкоголичка-жена, маразматик-отец. Два полюса отчаяния. Герой между ними. Хаос, безвыходность, мука. Вопрос о дожде в данном случае метафизический. Это не короткий или длинный дождь, это дождь навсегда.

…Главный вопрос, который решает для себя герой (зовут его, кстати, так же , как и автора) – как найти в каждодневной мороке повод к радости, найти в себе силу почувствовать себя счастливым, высвелить безнадежную ситуацию? И в повести есть не то чтобы ответ, а подтекстовый намек, отсвет ответа. Напрямую ничего не сказано – признак настоящего искусства.

Нужны безграничное терпение и безграничная доброта. …Это и есть “третье дыхание ”.

---

– Садитесь, – произнес он.

Я втиснулся между двумя столами.

– Как раз хотел с вами поговорить, – сказал он без всякого энтузиазма. Начало не предвещало ничего хорошего – конец, думаю, будет совсем плох. Хочешь – ну так говори! Вместо этого он долго сосредоточенно играл в бирюльки – поднимал с магнитной черной тарелочки гирлянду скрепок, любовался ею, опускал и вытягивал снова.

Совсем, видно, выдохся – рта не может открыть! Открыл-таки.

– Ну что… – Стас произнес.

– Ну что? – я повторил как эхо.

– Состояние, в общем-то, стабилизировалось.

Вопрос только – какое состояние?

– Острый алкогольный психоз, опасный для окружающих, удалось, к счастью, снять.

Я кивнул, соглашаясь.

– Могу вам сказать теперь – стоял вопрос о буйном отделении, и довольно остро. Один голос перевесил – чтобы лечить ее здесь.

Я всегда был за демократию.

– Ну а теперь… вы видите, – он гордо сказал.

Я кивнул. Одобряюще. Понимающе. И с оттенком признательности, я надеюсь?

– А до бесконечности мы ее держать не можем. У нас ведь здесь не клиника, а НИИ. Научные кафедры. Нас в первую очередь интересуют больные… подтверждающие, так сказать, наши теории! – Он улыбнулся.

– А она – не подтвердила? Никакой теории? – Я натянуто улыбнулся.

Скоро кожа лопнет от этих улыбок! Уж не могла подтвердить какую-нибудь теорию! Даже в сумасшедшем доме оказалась глупее всех!

– Ну почему? Подтвердила, – продолжал улыбаться Стас. – Но старые.

Давно известные.

Что дура дурой и останется! – самая старая и самая верная теория.

– Вы хотите забрать ее? – Стас как-то опередил не только мои слова, но и мои мысли.

– Да, – быстро произнес я. А что мне оставалось.

– Но вы осознаете… – проговорил он.

Осознаю. А куда денешься?

– Но… от тяги к алкоголю… вы ведь избавили ее?

Помолчав, Стас покачал головой.

– Если вам кто-то скажет, что лечит алкоголизм, бегите от такого человека немедленно. Это шарлатан! – Он произнес это, видимо, гордясь своим глубоко научным… бессилием.

– Значит… – проговорил я.

– Значит, – подтвердил Стас. Мы молчали. – У вас есть на что опереться? Заставить ее сопереживать чему-то… за что-то почувствовать ответственность? Отвлечь ее, хотя бы чуть-чуть, от постоянных мыслей об алкоголе?

– Ну… всякие… семейные притчи, – улыбнулся я.

– Слова, слова, слова! – вздохнул Стас. – К сожалению, это не то!

Ну почему же? Словами как раз удавалось мне держать наш мир в гармонии. Такая работа.

– Мне кажется, у вас нет… морального веса, чтобы влиять на нее! – произнес Стас. Второй раз. – Другой вариант, – сказал он, поняв, что подавил меня полностью, – интернат.

– На сколько?

– Как правило, навсегда. Там они становятся… тихими. И никого уже не беспокоят.

Знаю. Теща, ее мать, была там. И теперь уже нас не беспокоит. Совсем.

– Нет. Спасибо, – сказал я. Хорошо, что не сказал “нет уж, спасибо!”. Держи моральный вес-то!

– Ну что ж. Я уважаю ваше решение! – Стас поднялся, протянул руку. И я ее пожал. – Значит, оформим все. Выпишем лекарства. Желательно нам до комиссии успеть. Там люди пожилые как раз, старой советской закваски, – усмехнулся. – Сторонники изоляции хронических больных в интернатах.

Это на вольном Западе, я повидал, сумасшедшие по улицам ходят!

– Так что я вам позвоню, – сказал он.

– А когда… комиссия?

– В принципе, может быть хоть завтра. Когда освободится Евсюков.

Хоть бы он никогда не освобождался!

Мы смотрели со Стасом друг на друга. Похоже, одну его прогрессивную теорию я все же подтвердил – “о бесстойловом содержании нервных больных”! Что ты несешь? Опомнись. Человек сделал все, что мог.

Держи моральный вес-то.

– Ну, всего вам доброго! – раскланялся я.

– Всего! – Стас рукой помахал. Впервые со мной дружелюбно простился.

В предбаннике я постоял, “делая лицо”. Хорошо, что он есть, этот предбанник. Может, вернуться, отыграть все назад?.. Не принято это… Ну – выходи, Дед Мороз!

Радостно вышел. Она, сияя, шагнула ко мне.

– Ну, все нормально, – сказал я. – Скоро тебя выпишут.

Она боднула меня лбом в грудь, обняла.

Ради этого момента можно все перетерпеть!

Она подняла мокрое лицо.

– Неужели я окажусь в моей квартирке? – мечтательно проговорила она.

– …Отец, конечно, со своей банкой меня встретит!

Это уже казалось ей счастьем!

– …Пошли. – Она вдруг ухватила меня за ладонь.

– …Куда?

– Пошли. – Она мотнула головкой.

Втянула меня в столовую. Там сидели последние обедающие. Седая краснолицая нянечка скребла половником по дну большой кастрюли.

– Дай ей денег. – Сияя, Нонна указала на нее. – Она хорошая…

– Чтоб этого не было! – рявкнула та. И добавила добродушно: – Уж садитесь – покормлю вас.

– Ешь, Веча, ешь! – приговаривала Нонна.

– …Сладко на вас глядеть! – вздохнула нянечка.

На крыльце я стоптал снег, открыл парадное. На лестнице повстречал нашу соседку сверху, Лидию Дмитриевну.

– Как там Нонночка? Поправляется? Мы все так любим ее тут, ждем!

– Поправляется! – бодро сказал я. – Скоро появится… наше красное солнышко.

– Замечательно!

Лидия Дмитриевна прошла. Я поднялся… Придется так и сделать, как сказал… Тяжело с моральным весом-то!

Глава 14

Об этом, вспомнил я, Нонна мечтает, но пока что отец встретил меня с банкой жидкого золота. Специально ждал? Да нет, думаю. Все рассыпалось. Раньше это как-то регулировалось ее приходом, теперь – ничем. Отец рассеянно брел, не замечая меня. Все рассыпалось. Вокруг страданий ее, пока они были здесь, все держалось. Но ничего. Скоро опять этот стержень появится. Нонна придет. Подготовились? Духом воспряли? Конечно! А как же еще?

Первый бастион, который одолеть надо, – холодильник. Открыл. Прежняя наша жизнь, дикий хаос, – в замороженном виде, чтоб сохранить навсегда. Помню, как она плакала однажды, что ее от КБ в колхоз посылают, картошку из-под снега убирать. “Вот, – открыла холодильник в слезах, – я уже и курочку в дорогу купила!” Я глянул, помню, захохотал: курочка – точно ее напоминала: такая же тощенькая, синенькая, с тонкими лапками! Умела она умиление вызвать и смех. А в колхоз, кстати, так и не поехала – проспала. Устроил ей скандал от лица всех колхозников. Вот еще – комочки счастья ее, мутные маленькие пакетики с тухлой капустой, с рынка принесенные доказательства любви к ней со стороны колхозниц – любви, впрочем, небескорыстной, оплаченной мной. Сил ее лишь на это и хватало, совала их вглубь и навсегда забывала – о щах, например, и речи не могло быть. Выкинуть? А чего ждать? Появится – новые принесет!

Народная любовь не иссякнет, пока деньги не кончатся у меня. Выкину пакетики эти, отведу хоть душу, пока она не пришла. Дальше – один восторг нас ждет: “Смотри – и огурчик в пакетик кинула!” – “Не может быть!” Завидуешь? Тебя-то никто не любит так, даже корыстно.

Кстати, напротив в окне – затишье, тьма. Не вяжется там кино… хотя душа вложена. Часть души.

Из того, что конкретно можно съесть, – сардельки обледеневшие, боюсь даже вспоминать, из какой они эпохи обледенения. Не важно. Главное – качество. Кинул в кипяток. Батя, конечно, мог бы что-то получше купить, пока я по больницам шастаю. При его-то пенсии! Но считает кухонные дела недостойными своего интеллекта. Зато для меня они – в самый раз. И когда он явился, с вымытой, сияющей банкой в руках, – на ужин его пригласил, отведать что бог послал. Суровый у нас бог. А что делать?

– Сардельки жесткие у тебя! – покусал, отодвинул.

– Обледеневшие.

– Какие?

– Обледеневшие.

Мрачно усмехнулся, задвинул задребезжащий стул под стол, удалился.

Вот и ладно. Ужин удался.

Теперь к окну повернулся. Главное, что надо отрегулировать, – это

“кино”. Почему-то думал, что все теперь в моих руках. Как бы не ошибиться! Рядом с тем окном на стене намалевано черным спреем:

“Анжелка. Саяна”. Титры, можно сказать! Надеюсь, Нонне приятно будет увидеть, чего я тут достиг без нее! Ее бред на свой заменил. Саянку я, кстати, не прописывал. Сама прижилась. Мой бред тоже выходит из-под контроля? Управлюсь ли с ним? Скоро счастье встречи пройдет, и Нонна уставится в то окно. Что увидит она там? Снова – “мыльную оперу”? Или – мультик? Что захочет, то и увидит. Нет уж – то, что я захочу! А что ты можешь-то? Может, последний вечер твой остался? С

“моральным весом”, я чувствую, у меня полный завал. Смотрел на темное окно напротив. Вот та черная дыра, куда провалится наша жизнь! И что делать?

О! И Анжелка появилась. Подошла вплотную к стеклу, увидела меня и пальчиком поманила. Б. Р. Бред реализованный. Впрочем, еще не совсем. Надо реализовывать? Лучше все-таки по-своему, чем втемную.

Вышел во двор без пальто. Чего тут одеваться: все близкое, родное, свое! Двор весь завален навозом. Дворничиха, красавица, как раз за этим окном жила. Теперь там живет наездница. Повторяется жизнь – но как-то с меньшим к ней интересом. По навозу пошел, как по шелковому ковру.