Иван Чигринов - Свои и чужие

• Название: Свои и чужие
• Автор: Иван Чигринов
• Издательство: Мастацкая літаратура
• Жанр: О войне
• Год: 1988

«Свои и чужие» — продолжение эпопеи известного белорусского писателя Ивана Чигринова, в которую вошли романы «Плач перепёлки» и «Оправдание крови». В новой книге прослеживаются дальнейшие события — соединение небольших партизанских групп на территории Белоруссии в единый ударный кулак во время наступления Красной Армии под Москвой.

---

Значит, уладил он все наилучшим образом, хоть не перекинулся и словом с хозяйкой.

Угрызения в душе были от другого. Об этом теперь можно было подумать. В полутора километрах от партизанского лагеря ему стало наконец ясно, что все-таки зря он сегодня пошёл в Мошевую. Не завтра, например, или послезавтра, а именно сегодня. Потому что отправился он в дорогу наугад, будто с завязанными глазами.

В самом деле, кого он знал там хоть приблизительно, чтобы завести речь о важном деле и вызвать доверие в ответ? Никого. Правда, он не раз встречал мошевское начальство за эти годы в Крутогорье — и председателя местного колхоза Ефременко, и председателя сельсовета Рыгайлу. Но где они нынче? Зная, что многие из председателей в последние дни перед отступлением Красной Армии отправлялись в эвакуацию, можно было предположить, что и эти не остались в Мошевой. По крайней мере, уверенности, что мошевское начальство не тронулось с места и что он застанет в деревне и Ефременко в Рыгайлу, у Чубаря не было. С другой стороны, могли ли вообще обойтись без них, местных партийцев, создавая подполье в Мошевой? Конечно, таких людей не много, прямо сказать, раз-два — и обчёлся. Тем более когда все лучшие, отборные кадры были мобилизованы.

Рассуждая так, Чубарь и совсем уверился, что в этом деле — искать связь с районным партийным подпольем — окончательная и верная надежда оставалась на Зазыбу. И ему, Чубарю, надо бы только наведаться в Веремейки, потому что за это время Зазыба, видать, уже успел побывать в Мошевой.

И, устраиваясь вчера на ночлег в палатке, которую показал ему командир отряда после возвращения из Кулигаевки, Чубарь готов был назавтра поступить именно так, — пойти в Веремейки, — и это было бы самое правильное, однако утром промолчал, словно постыдился признаться, что ему не к кому обратиться в Мошевой.

И все-таки теперешние Чубаревы хлопоты оказались напрасными. В конце концов, что бы нам оставалось в жизни, если бы не всемогущий случай? Не иначе половина добрых и дурных дел на земле осталась бы втуне.

Чубарь никогда раньше не задумывался, насколько он, его судьба и то дело, которое надо было делать, зависели от случая. Но теперь не стал бы отрицать понапрасну, что частенько случай не только влиял на некоторые обстоятельства, а и переиначивал ход жизни.

Так и тут.

Уже на кочковатой лесной дороге, когда околицами были обойдены одна, вторая и третья деревеньки, которые лежали за гатью на пути в Мошевую, издали послышался грохот колёс. Он все нарастал. А вскорости Чубарь узнал и возчика, Федора Поцюпу из Озёрного.

Признаться, лучшего и ожидать было нельзя.

Чубарь сразу воскрес душой, потому что Поцюпа этот до войны работал в Западной Белоруссии в органах НКВД. По крайней мере, Чубарь с его слов знал об этом. Так же, как знал и о том, что в первый же день войны Поцюпе было поручено вывезти в город Лиду семьи так называемых «восточников», то есть детей и жён тех партийных, советских и других работников, которые после тридцать девятого года, после освобождения Западной Белоруссии, направлялись сюда центром на укрепление Советской власти. Поручение это оказалось весьма непростым, так как все было непросто в тот день в приграничных районах.

А главное — поезда из Лиды уже не шли ни в одном направлении. Пришлось беженцам и дальше спасаться от врага на гужевом транспорте: кто отправлялся на лошадях к знакомым в окрестные хутора, кто продолжал путь вдоль железной дороги, пытаясь добраться до какой-нибудь действующей станции. Поцюпа несколько суток ехал с этими последними, пока не остался совсем один.

В середине июля он наконец привёз свою семью в Крутогорье, потом устроил жену и детей у родственников за Беседью.

За то время, как фронт стоял на Соже, Чубарю пришлось несколько раз видеть Поцюпу в разных обстоятельствах. Однажды они даже возвращались из Крутогорья вместе. Провожал их председатель колхоза из Гончи Захар Довгаль. Тогда Чубарь и узнал все о Поцюпе.

Теперь и Поцюпа тоже без труда признал Чубаря.

— Тпру, — остановил он рыжую, с раскормленным задом лошадь, которая сразу же как-то по-волчьи повела ушами, словно настораживая их на человеческие голоса.

— А я думал, кто это громыхает, — с обочины сказал навстречу ему Чубарь, потом подошёл к телеге и торопливо, словно боясь, что Поцюпа передумает и уедет, ухватился руками за подугу, а ногу пристроил на ступицу колёса.

— А это что за люди с тобой? — грубовато спросил Поцюпа, показав кнутом на Чубаревых попутчиков.

Вопрос был неожиданный, задан был, судя по всему, слишком поспешно и как бы даже некстати, поэтому Чубарь на короткое время смешался.

— Да вот идём, — сказал он неуверенно.

— Сам вижу, что не едете, — засмеялся Поцюпа. — А куда и зачем?

— Ну это другой вопрос, — махнул рукой Чубарь. — Подвези.

— Или по дороге?

— Лошадь есть — можно напроситься. Тем более что дорога тут, сдаётся, одна.

— И то правда, — согласился Поцюпа, переставая разглядывать незнакомых людей. — Только не много ли нас на одну лошадь будет?

— Она у тебя крепкая.

— Тогда садитесь, — разрешил Поцюпа, словно ждал этих слов.

Спутники Чубаря кинулись к телеге, стали устраиваться на голых досках. Вёрткий, будто пустой изнутри, Патоля быстро вскочил в телегу с ногами, а Севастьян Береснев, несмотря на то что двинулся к телеге вместе с Патолей, устраивался без лишней суеты, сразу заняв место в самом задке. Сел, конечно, и Чубарь. Вышло так, что они с Поцюпой оказались спинами друг к другу.

От этого места оставалось ещё немало ехать до Мошевой, но беседа на телеге завязалась не скоро. Четверо седоков несколько раз начинали её, и всякий раз она, словно сама собой, обрывалась. «Вот что значит — люди между собой незнакомые», — наверно, думал про себя каждый. Судя по всему, никто не имел желания поддерживать её, общую беседу, потому что возникала она через силу, без душевного зова. И только когда Севастьян Береснев углядел намётанным глазом охотника лису в густом вереске, который давно уже глушил по обе стороны дороги боровые поляны, путники в один голос заохали, закачали с напрасным сожалением головами, мол, не успели прицелиться из винтовки. А между тем этого-то порыва как раз и не хватало, чтобы оживить их вялый разговор.

— Сюда бы моего беркута, — почмокал совсем по-восточному Севастьян.

— Кого? — недослышал Патоля.

— Беркута.

— А что это — беркут?

— Ну, птица такая. Тогда Патоля сказал:

— Навряд ли взял бы её и беркут в таких зарослях.

— Точно, — поддержал его Поцюпа. Но Севастьян Береснев возразил:

— Взял бы! Как миленький взял бы! Я это дело знаю, потому что сам охотник. Когда-то в голодный год кормил в одиночку целый аул.

— Где это?

— Под самым Тянь-Шанем.

— Ты что, родом оттуда?

— Нет, родом я из-под Мурома. Но долго жил с казахами. Оттуда и в армию призывался. У нас там много у кого есть свои беркуты для охоты. Ну и я завёл себе. Джейранов брал без труда, лисицу тоже.

— А как это выходит, что хищная птица слушается во всем человека?

— Так и выходит. Главное, чтобы беркут почуял в тебе хозяина. Господина. А для этого надо науку преподать ему. Недаром же говорят — чтоб было кем владеть, надо его сперва помуштровать.

— Ну, это известно, — кивнул головой Поцюпа. — Но ведь орлу в небе не прикажешь.

— Надо на земле приказывать, чтоб в небе слушался. В небе поздно уже будет приказывать.

Поняв, что попутчики настроились слушать, Севастьян продолжал:

— Ловят казахи беркутов обычно при помощи сетки. И сразу надевают невольнику на голову кожаный колпачок. С этого часа для беркута света больше нет. Ни лучика Света, сплошная темень. Но и этого мало. Что делает казах, — сажает птицу на канат, перекинутый с одной стены дувала на другую. И вот с этого момента ослеплённая, но ещё не укрощённая птица только и думает, только и старается, чтобы на канате удержаться. Но и в таком положении хозяин не оставляет беркута в покое. И сам часто дёргает за канат, и других, кто приходит на двор, подбивает делать это.

— Как в той песне: кто не едет, тот не идёт, — сказал Поцюпа.

— Но вот проходят сутки, другие. Наконец казах надевает большую кожаную рукавицу, кладёт на неё кусочек мяса, которое перед этим вымочил хорошенько, подходит к обессиленному беркуту, гладит его, чтобы показать первую ласку, а потом снимает с головы колпачок, открывает на некоторое время мир вокруг и рукавицу с кусочком мяса. Голодный невольник, конечно, сразу замечает этот кусочек, летит с каната на руку. Но напрасно. Не успеет беркут даже разок клюнуть наживку, как человек снова надевает ему на голову колпачок. И снова для беркута продолжается жизнь в мучениях, в бессоннице, с одним желанием — не упасть с каната, за который теперь дёргают ещё сильней.

— Настоящая муштра.

— И пытки.

— Но вот невольнику даётся новая передышка. Снова он видит при дневном свете рукавицу с кусочком мяса, а над ней — ласковое лицо человека, который уже кажется ему избавителем.