Иван Чигринов - Свои и чужие

• Название: Свои и чужие
• Автор: Иван Чигринов
• Издательство: Мастацкая літаратура
• Жанр: О войне
• Год: 1988

«Свои и чужие» — продолжение эпопеи известного белорусского писателя Ивана Чигринова, в которую вошли романы «Плач перепёлки» и «Оправдание крови». В новой книге прослеживаются дальнейшие события — соединение небольших партизанских групп на территории Белоруссии в единый ударный кулак во время наступления Красной Армии под Москвой.

---

— Поведёте меня к нему.

— Когда?

— Сегодня.

— А в Мошевую? Когда же в Мошевую?

— Завтра.

IV

Сидор Ровнягин не ждал гостей, однако удивления особого не выкачал, когда открыл дверь на Чубарев голос. Уже в хате Чубарь сказал:

— Знакомьтесь.

Карханов подал Сидору руку:

— Командир партизанского отряда.

— Ровнягин, — ответил хозяин и добавил: — Сидор Корнеевич. — Как будто наперёд чуял, что фамилии на этот раз не хватит.

— Вот и хорошо, — почему-то с облегчением вздохнул Чубарь, словно только что помирил людей, которые долго не могли столковаться, жили по соседству и чуждались друг друга, а может, даже враждовали.

Все трое — и Чубарь, и Карханов, и Сидор Ровнягин — были мужчины рослые, как говорится, под стать один одному, и в Сидоровой хате сделалось тесно, первой это почуяла хозяйка, которой и без того хватало вечерних хлопот, а тут вдобавок гости нагрянули.

Наконец пришлые уселись — Карханов на краешек скамьи, которая выглядывала из-под стола, Чубарь на дощатый топчан между печью и внутренней стеной. Тогда с другой половины отворилась дверь и оттуда вышла совсем ещё молодая женщина, зябко кутая плечи гарусной шалью.

— Племянница наша, — без особой радости в голосе объявил Ровнягин и добавил: — Замужем за моим племянником, Иваном. Лётчиком. В Белой Церкви до войны жили. А теперь к нам вернулась. Родителей нету, дак у нас живёт.

Окинув блестящими глазами гостей, сидящих справа и слева от неё, каждый на особицу, молодица помедлила слегка, какую-то долю минуты, и вышла следом за тёткой в сенцы.

— Вечерять будем зараз, — объяснил хозяин.

— Может, не стоит? — то ли возразил, то ли спросил Карханов. — Признаться, мы с товарищем Чубарем не голодные сегодня. Да и хозяйке хлопоты.

— Невелики хлопоты, —махнул рукою Ровнягин, который все не садился, стоял вплотную у занавешенного окна. — Для моей Катерины Артёмовны это дело привычное.

— А племянницу как зовут?

— Просей.

— Как это — Просей?

— Ну, Фрузой, Ефросиньей.

Карханов засмеялся, как бы заглаживая смехом своё неведение. А Сидор Ровнягин толковал дальше:

— У нас теперь всегда горшок с кашей в печи стоит И для себя немало варим, и па всякий особый случай

— Как нынче?

— А хоть бы и так.

— Что, частенько гости случаются?

— Как вам сказать? Раньше так совсем зачастили. Как фронт шёл, а потом сразу и после него. Тогда, бывало, не обходились и несколькими горшочками. Народу шло — пропасть, особенно за фронтом. Ну, а теперя…

— А вы все-таки по-прежнему кашу варите в большом горшке?

— Дак…

То ли по разговору хозяина с командиром партизанского отряда, то ли ещё по чему Чубарь почувствовал с тайным удовлетворением, что в доме устанавливается истинная человеческая приязнь, а вскоре возникнет и совсем ладная беседа, и подумал, что неплохо ему улучить время и сходить в Мамоновку. Во-первых, надо отвести туда лосёнка, который не отставал от Чубаря ни на шаг, даже сюда, в Кулигаевку, будто прикормленная дворняжка, по пятам прибежал, а во-вторых, хотелось хоть на минутку повидаться с Гапкой, чтобы не заставлять её раздумывать понапрасну, где это он столько времени пропадает.

Карханов зря отказывался от ужина — хозяйка, не слушая его, уже несла на стол большой горшок гречневой каши. Племянница тоже не осталась без дела. Войдя из сенец в хату, она процедила в гладыш из деревянной доенки молоко, а потом налила в глиняные кружки.

Чубарь не выдержал:

— Мне, товарищ Карханов, отлучиться бы минут на двадцать.

Карханов, видно, не ожидал такого заявления, поэтому недоверчиво вскинул голову.

— Куда это?

— Хочу пристроить… лосёнка.

— А-а-а, — понял Карханов.

Тогда и Сидору Ровнягину тоже захотелось полюбопытствовать:

— Что за лосёнок такой у тебя, Антонович? — И не ожидая ответа, догадался, вспомнил: — Дак это ты приголубил беднягу? А то ж веремейковские все никак не поймут — куда это подевался с суходола лосёнок? Сдаётся, был и вдруг не стало? А у нас тут намедни…— и хозяин повернулся к командиру партизанского отряда, хотел рассказать, как веремейковцы уложили в жатву возле криницы старого лося. По тот опередил его:

— Знаю, Родион Антонович рассказал уже.

— Ну что ж, — с усмешкой перевёл взгляд на Чубаря Сидор Ровнягин, — дело ты, Антонович, сделал доброе, как говорится, божеское, что не оставил сироту. Значит, теперь решил в хозяйство пристроить? Мишке Гапкиному?

— Да.

— Что ж, дело полезное, — снова похвалил хозяин и спохватился: —Садись-ка за стол. Каша стынет.

— Я все ж таки хочу пойти теперь, — настойчиво повторил Чубарь и поднялся с топчана.

— Как знаешь, ежели не голодный, — пожал в ответ плечами хозяин.

Но Чубарь медлил выходить, знал, что последнее слово за Кархановым. Наконец и тот словно бы перемог себя, хотя, с другой стороны, колебаться особо не было причин — при том разговоре, который должен был состояться у них с Сидором Ровнягиным, присутствие Чубаря вообще было бы ни к чему, и хочешь не хочешь пришлось бы просить веремейковского председателя оставить их на некоторое время наедине.

— Ступайте, — сказал Карханов, — если это недалеко. Гречневая каша в крестьянской печи упрела на славу, удалась хозяйке, потому что долго, до самого вечера, стояла на теплом поду под крышкой. Особенно вкусной она оказалась с молоком. Карханов даже пожалел, что отпустил Чубаря, пускай бы и он полакомился.

Женщины тоже почему-то не сели вечерять, даром что сам гость, по деревенскому обычаю, но просто из вежливости упрашивал их. Они поставили всю снедь на стол и вышли, затворившись на другой половине хаты.

Таким образом, управляться с гречневой кашей пришлось на пару с хозяином.

Пока Сидор Ровнягин стоял у окна, Карханов не мог рассмотреть его, лампа слабо освещала лицо, даже краем колпака отбрасывала тень. Теперь дело иное — теперь они сидели друг против друга, и Карханову ничто не мешало смотреть на этого человека. Заурядное крестьянское лицо, несколько мясистое, с седой, почти белой щетиной — не иначе как брился через день или через два. Карханов заметил, что теперь мужики, которые остались в оккупации, старались реже бриться, запуская неопрятные бороды, наверно, чтобы нарочно выглядеть старше своего возраста. Зато глаза у Сидора были приметные, хотя над ними нависали припухлые веки, и поглядывал он поэтому как-то искоса. О таких глазах местный люд обычно говорил — не нашенские, то ли монгольские, то ли татарские.

С той самой минуты, как они с Чубарем вошли в этот дом, Карханов почувствовал на себе словно вспоминающий что-то взгляд Ровнягина. В первые минуты это было понятно — хозяин присматривается к пришедшим. Но постепенно тайное, а то и открытое разглядывание стало раздражать Карханова. И когда гречневой каши съедено было вдосталь (опростать этакий горшок им вдвоём все-таки не удалось), Карханов открыто спросил:

— Что присматриваетесь, Сидор Корнеич? Иль узнаете?

Ровнягин поморгал уставшими веками и, наугад кладя круглую деревянную ложку на стол, сказал:

— Ага, хочу вот узнать.

— А не напрасно, Сидор Корнеич?

— Может, и напрасно. Но сходство все-таки есть.

— С кем?

— С одним человеком.

— С каким же?

— Ну, с тем, кого когда-то доводилось встречать.

— Тогда быстрей узнавайте, — засмеялся Карханов.

— Борода — это, сдаётся, новое. А вот глаза… Глаза те самые. Да, я их видел.

— Так говорите.

— Было это ажио во-о-он когда!…

— Все равно.

Карханов уже смотрел на хозяина с насмешливым вызовом.

— Банду Кутузова в двадцать третьем брали близ Поповой Горы?

— Брал.

— На хуторе?

— Да.

— Ну вот. Я тоже там был.

— В банде?

— Почему это в банде? — не слишком удивился, но пожал плечами Ровнягин. — Мы в ту зиму с плотогонами как раз вертались. Загнали по Беседи плоты в Гомель да и застряли там на всю осень в сплавконторе. Ну и добирались пешком уже в самую непогодь. Это я как теперь помню. На хуторе том собрались на ночлег проситься. Да милиция уже успела убить Кутузова. И атамана, и его подручных. Сдаётся, двух. Так они и сидели, мёртвые, у забора, а фотограф чего-то вертелся возле них с треногой, все водил перед аппаратом рукой. Видать, фотокарточки нужны были.

— Все так, Сидор Корнеич. Мы их публиковали после в «Полесской правде».

— Только милиция на хуторе в своей форме ходила, а ты будто в штатском. Это я тоже помню.

— А я — нет.

— А я — помню. В штатском. Но все равно за главного ты.

— Там нас, главных, много было.

— А все же правда?

— Правда, Сидор Корнеич. Оказывается, я тоже, как сегодня, все помню. Вы вот сказали, и я вспомнил. И убитых бандитов, и вас, плотогонов. Мы даже сперва подумали, что и вы из атамановой шайки. Хотели оружие у вас под кожухами поискать.

— Так обошлось вроде?

— Да, никакого недоразумения тогда, кажется, не возникло. Значит, это были вы?