Тимофей Круглов - Виновны в защите Родины, или Русский

• Название: Виновны в защите Родины, или Русский
• Автор: Тимофей Круглов
• Издательство: ИнфоРос
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-903675-05-0

Эта книга о тех, кто, не сходя с собственного дивана, оказался за границей — о 25 миллионах советских русских, брошенных на окраинах бывшей империи. Эта книга о тех, кого Родина не взяла с собой. Эта книга о тех, кого не стали эвакуировать. Эта книга о совести россиян…

Как из советских становятся русскими? Ответ на этот вопрос дала новейшая история. Судьба человека снова становится главной сюжетной линией художественного произведения.

Любовь встречается с ненавистью и смертью, верность присяге — с предательством. В центре повествования Интерфронт Латвии и Рижский ОМОН, впервые описанные изнутри. Друзья и враги, победы над собой и поражение великой империи — случай, выбравший Иванова, становится точкой на графике закономерностей, частью всемирного плана, по которому русский народ стал одним из самых больших разделенных народов в истории.

---

«Пусть их!» — подумал Иванов, прекрасно видевший, что многие русские в Латвии на самом деле облатышились настолько, что сами стали подобием латышей и замкнулись в своей боли, в безвыходном безграждан-стве, в культурном и экономическом тупике. Россию же и российских русских многие русские в Латвии уже забыли и не понимали их; действительно стали бояться реальной России, начитавшись детективов в мягких обложках, насмотревшись сериалов из «русской жизни» по НТВ и ток-шоу центральных российских каналов. Многие не были в России уже со времен перестройки, но им все казалось, что они-то на самом деле помнят ее и понимают сегодня, как прежде. А в подсознании засел страх. Страх перемен, страх перед неведомой на самом деле жизнью России образца годов 2000-х с хвостиком.

Винить ли в этом одних лишь русских в Латвии, сломленных пятнадцатилетним угнетением и бесправием? Да и не латыши сломили их волю, а безразличие России к их судьбе. Не каждый выдержит такое, даже от Родины. Тем более что очень часто российские власти не просто были безучастны к русским соотечественникам, но, более того, слишком часто российская власть просто-напросто предавала их снова и снова, отдавая предпочтение не своим, а чужим. Не русским, а латышам, эстонцам, туркменам, казахам.

Короче говоря, Иванов сказал Кате: «Хватит! Хватит перевоспитывать взрослых людей! Кто хочет стать особенным — латышским русским или просто свалить дальше на Запад или ассимилироваться — пусть делает это! А мы не будем! Мы все всем объяснили, мы свою позицию не скрывали. Мы всех предупредили. Последний вагон уходит, и надеяться нам не на кого! Кто не с нами, тот пусть остается». И они уехали. Россия и власть — понятия все равно не настолько тождественные, чтобы сжигать себя ненавистью к фашистским режимам на окраинах бывшей Империи и в то же время позволять и дальше издеваться над собой.

Тот, кто понял их, тот тоже собрался в дорогу. Некоторые приезжали к Ивановым, уже прошедшим мучительный и долгий процесс переезда, просили совета, приюта, да просто моральной поддержки. Это было хлопотно; порою, чего там скрывать, просто затратно. Но перед этими людьми существовал моральный долг — никому из переселенцев в совете или поддержке Ивановы не отказывали. Да не так их много и было, на самом-то деле. Переубеждать и перевоспитывать было некого и незачем. Все взрослые люди, все самостоятельно должны были принимать важнейшее в своей жизни решение — возвращаться в Россию или оставаться в Латвии? Иванов всем говорил одно — это ваше решение и ваша ответственность за него! И никто вам не поможет, надейтесь только на себя! А потом уж помогал, если мог, конечно. А чем он мог помочь? Только советом. Но и этого многим хватало, потому что именно совета им ждать было больше не от кого.

Ивановы и сами переезжали трудно. Перетаскивали родителей. Обустраивались. Привыкать было нелегко. Одно дело — любить Родину из-за границы. Совсем другое — оказаться на другой ее стороне. Но дома и стены помогают. Дома было неизмеримо легче жить и, главное в жизни появился смысл. А Латвия становилась все дальше и дальше, и проблемы русских в Латвии — теперь уже из России — виделись тоже совсем по-другому. Да и то, что Иванов не позволял себе видеть в России из Латвии, теперь, дома, можно уже было (среди своих) и поругать, и даже попытаться изменить. Теперь все было по-другому. И к счастью! Никогда, как бы ни было трудно, не пожалели Ивановы о возвращении на историческую Родину. Но и молчать, видя, как многие, слишком многие россияне стараются изо всех сил искоренить то, что счастливо отличает еще пока Россию от Прибалтики, не говоря уже о Западе настоящем, — Иванов не мог. Правда, кто его слушал? Немногочисленная аудитория тех изданий, в которых его печатали? Да я — сосед по даче — отставной козы литератор, переваливший уже за шестой десяток.

Когда наши беседы — то неторопливые и тихие, то ругливые, то иронические — завершились столь внезапным и невероятным образом, о чем мне еще предстоит рассказать в конце книги, я ощутил в себе давно не возникавшее чувство одиночества и наступившей старости. И еще — злость. И на Иванова, и на то, что с ним в конце концов случилось. Это помогло мне снова вернуться со временем к заброшенной было однажды рукописи и понять, почему Иванов иногда менял местами хронологию событий, утаивал какие-то детали, а что-то, по-видимому, и вовсе придумывал. Главным для него в рассказах о своей жизни были вовсе не щекочущие нервы подробности приключений, о которых только и хочет обычно знать ленивый и рассеянный умом слушатель. Валерий Алексеевич не рассказывал мне свои устные мемуары, он размышлял о том, как же все-таки это случилось?

И этим для него были события совершенно не равнозначные по своим масштабам. Например, Иванова искренне волновали истоки Православия в Прибалтике, уходящие своими корнями в седую древность, в те времена, когда о немцах-крестоносцах и вообще католиках и не слышали даже балтийские славяне, впервые объединенные в государственные образования властью полоцких, псковских да новгородских князей. Явно искусственное происхождение псевдоэтносов, таких, какими по мнению Валерия Алексеевича являются латыши, эстонцы или украинцы, стояло в его размышлениях рядом с мучительными юношескими поисками любви и скрытого смысла жизни или же совершенно частными вопросами порядочности/непорядочности некоторых знакомых политиков. И конечно же, это все было рядом с личным покаянием за все поступки, совершенные в жизни, потому что, как он говорил, «сделанное не может стать несделанным». Только вера могла совершить чудо и поправить, казалось бы, непоправимое. Вера, а значит, раскаяние. Но покаяние перед Богом и народом православным вовсе не равно покаянию перед врагами Православия и

Святой Руси за то, что «наше дело правое, наша вера Православная». Вот эта тонкая грань между смирением, прощением врагов личных и неприятием врагов внешних, да и вообще «врага рода человеческого» — занимала Иванова более всего. «Нельзя молиться за царя Ирода, Богородица не велит.» — часто повторял он рассеянно, когда кто-то толковал ему о необходимости примириться со многими состоявшимися реалиями общественной жизни.

Не искал уже Иванов Царствия Небесного на земле, принял многое и в своей жизни, и в жизни Отечества, с каждым годом все лучше понимая неизменность природы человеческой и мира бренного. Но все хотелось ему познать, увязать вместе последовательность событий мистических — и политических, частной судьбы человеческой и роли личности в истории, да и вообще смысл истории. если есть он, конечно.

«Спасись сам, и вокруг тебя спасутся многие» — это он принимал, сокрушаясь о лености своей душевной и постоянно порываясь хоть чуть-чуть да сделать себя лучше — не перед людьми, перед Небом. Да не так-то просто было смириться и избежать искушений гордыни и просто плоти. Спотыкался и падал Иванов, как все мы, грешные. Поднимался и дальше шел; авось и дойдет!

«Мы — русские — хотим быть хорошими для всех и всем нравиться», — вторил Галковскому Иванов и тут же ругал Дмитрия Евгеньевича за то, что, посвятив главный труд свой Достоевскому и Розанову, напрочь отвергал последний русский философ современности Церковь и вообще Православие.

Но видимо, чем-то очень важным были для Иванова эти слова о желании «быть хорошим и нравиться». Да и кто не отнес бы это к себе, положа руку на сердце?

— Все перестроечные годы я жил на автопилоте, ведомый одним лишь компасом и одной системой координат — убеждениями, сложившимися в детстве и юности, — сказал мне как-то сосед в ответ на мой прямой вопрос о том, мучили его или нет в тот сложный период жизни вопросы поиска истины, были или нет метания и смятение чувств? — Я не сомневался в правоте того дела, которому, как мне казалось, служил. Да и почему «казалось»? Я искренне служил тому, во что верил, и сейчас не отказываюсь от сделанного и угрызений совести не испытываю. Как сказал кто-то: «Тот, кто не испытывает сожаления о крушении Советского Союза, — тот не имеет сердца, а тот, кто мечтает о его возрождении, — у того нет разума». Не помню точно, но близко по смыслу. Так вот, сердце у меня было. А сожалений. нет Тогда и сейчас — две большие разницы, Тимофей Иванович! Тогда нужно было порядочному русскому человеку быть на нашей стороне, а не на стороне Ельцина. Сегодня я Зюганову с Прохановым или Алкснису не помощник. И опять мы в меньшинстве, — грустно улыбнулся Иванов. — Но не в той привычной интеллигентской оппозиции, что лижет задницу Западу. И не в той псевдорусской оппозиции, что выходит на улицу с хоругвями, оставив дома «кипу» на всякий случай. А просто в меньшинстве… на стороне большинства. Объяснить? Думаю, не надо, ты уже хорошо меня знаешь, Иваныч.

Не было у меня в перестройку ни сомнений, ни метаний, ни рефлексии, ни смятения чувств, ни страха перед будущим. За будущее — да, волновался. Как оказалось, не зря. Я сегодня ни от одной своей строчки, написанной тогда, не откажусь, и не стыдно мне. Потому что я ни в чем себе того времени и сегодня не противоречу. Русский человек не мог быть в перестройку помощником тех, кто разделял русский народ, кто, по еврейскому примеру, пытался сделать из двадцати пяти миллионов русских «сухие ветви» — и обрезать их начисто. Сегодня, когда все, что случилось, уже случилось, русский человек не может мечтать о возрождении Советского Союза, потому что не хочет снова повесить себе на шею очередное «братство народов» и пахать на него до полного своего истощения и смерти как нации. Да ведь в РФ так и не помер «Советский Союз»! И книжные полки в Доме Зингера с надписью «Российская поэзия» — тому пример. И деньги, перекачиваемые в бюджеты национальных автономий за счет русских областей — тоже. И страх перед употреблением слова «русский» у власти и у дикторов центральных каналов телевидения — тоже тому пример. «Совок» не умер в РФ именно в худших своих проявлениях! А не в лучших.