Михаил Яворский - Поцелуй льва

• Название: Поцелуй льва
• Автор: Михаил Яворский
• Издательство: Пiрамiда
• Жанр: О войне
• Год: 2006
• ISBN: 966-8522-64-8

Автор на фоне своей жизни обрисовывает украинские реалии Второй мировой войны. С патриотическим запалом молодого человека он выходит на дорогу во взрослую жизнь из оккупированного Львова; как член тайной националистической Организации проходит ее торными дорогами Центральной Украины и вдруг… все порывы останавливают в тюрьме. Сначала для политических заключенных на ул. Лонцкого во Львове, затем — краковская Монтелюпа.

Война глазами главного героя далеко не такая, как ее описывают учебники истории. Борьба маленького человека ― вот о чем эта книга, борьба за жизнь, за свободу, за завтрашний день, за лучи солнца, которыми оно каждый день целует его лицо.

---

Имея на уме только «Наполеон», я был не готов к вопросу, но ответил:

― Я к нему никогда не принадлежал.

Не уверен, что мой ответ прозвучал убедительно, я делал всё что мог, чтобы думать о вопросах, а не о пирожном.

Он сверлил меня взглядом, словно пытался прочитать мои мысли.

― Ты один из тех, кто отрицает свою вину, потому что виноват. Такие всегда так поступают. Без исключений.

― Почему ты отпираешься? ― повернулся он ко мне с папкой в руках. ― Тут сказано: член бандеровского движения, задержан вместе с другими походными группами на окраине Киева, вблизи линии фронта.

Снова впился в меня взглядом.

― Ты отрицаешь, что был вблизи Киева?

― Нет, но я там был по иной причине.

― Забудь о других причинах, басни мне не нужны.

― Я был там с другом, с Богданом, он наверно вам говорил. Мы искали его брата. Я говорил об этом на допросе в Лонцьки, но они не поверили и приписали нас к бандеровцам. Разве Богдан не рассказал вам нашу историю?

Не следовало мне употреблять слово «история» ― следователь криво улыбнулся и сердито крикнул:

― Ну-ну, какая там у тебя «история»?

Я рассказал ему то, что мы с Богданом столько раз повторяли. Его старшего брата арестовали за надругательство над статуей Сталина. Незадолго до войны его перевели из Лонцьки в Киев. Мы хотели быть там, когда немецкие войска освободят Киев, чтобы найти его или его тело. Ведь россияне, обычно, перед отступлением, убивали заключённых. Так они поступили во Львове.

При воспоминании о теле брата Богдана я смутился, потому что вероятнее всего его с товарищем арестовали за наш с Богданом поступок. И в Киев их не переводили, а убили в Лонцьки, как и всех заключённых, перед отступлением российских войск. В газетах был снимок его тела на горе трупов. Нас с Богданом всё время мучила его смерть, но мы старались не говорить об этом.

Я надеялся, что следователь не заметит моего смущения, поэтому повторил:

― Мы находились недалеко от линии фронта, ждали, когда немецкая армия освободит Киев.

Кажется ему понравилось, что я назвал нападение немцев освобождением. В его глазах зажглись искорки. Изменив тему, он спросил:

― Сколько тебе лет?

― Во время ареста было пятнадцать с половиной.

― Ты ходил в школу?

― Да, в среднюю школу во Львове.

― Каким ты был учеником?

Я не собирался изображать из себя скромнягу:

― Одним из лучших.

Теперь я снова чувствовал себя уверенно. Не ожидая следующего вопроса, я рассказал, что хорошо знаю математику и физику, но больше всего люблю немецкую литературу, знаю на память стихи Гёте и Шиллера.

― Знаешь стихи Гёте и Шиллера…― сказал он задумчиво, и явно, заинтересованно. ― Какие именно стихи Шиллера ты знаешь?

― «Рукавичку», ― ответил я и начал декламировать.

Какое представление! Комнату заполнил мой глубокий голос. Я имел склонность к декламированию стихов. В школе меня часто просили читать стихи из-за моего голоса.

Я вёл рассказ о даме, которая кинула свою рукавичку в львиное логово и велела рыцарю доказать свою любовь ― принести эту рукавичку. Он пошёл, доказал и отдал свою жизнь.

Оваций не было ― когда я закончил, господствовала глубокая тишина. Я надеялся, что следователь отпустит меня. Собственно, я был уверен в этом, когда заметил, что он кивнул и подморгнул гестаповцу. Я думал, что это сигнал забрать меня в Монтелюпу. Впервые после ареста я гордился собой и был обязан этому своему таланту чтеца. Я уже почти встал со стула, чтобы идти, но подумав, решил подождать решения следователя.

Тем временем ко мне подошёл гестаповец. Остановился в пару шагах левее от меня. Я почувствовал на себе его взгляд. Я искоса взглянул на него. Он презрительно смотрел на меня. Наступила невыносимая тишина. Но вот он её нарушил. Говорил лукаво и ехидно.

― Ты врождённый врун! Встать, когда я с тобой разговариваю ― заорал он.

Я вскочил на ноги.

Он так долго смотрел мне в глаза, что я аж задрожал.

― Богдан сознался! Почему ты отрицаешь?!

― Мне не в чем признаваться…

Он не дал мне окончить. Дал пощёчину по левой щеке, по правой, а потом врезал кулаком в лоб, почти свалив меня с ног.

― Что ты теперь скажешь? ― выплюнул он, держа наготове руку для нового удара.

Я молчал, ещё растерянный от ударов, но к удивлению, осознающий, что должен и сопротивляться.

― Что скажешь? ― снова спросил он. Он снова хотел меня ударить, но я отклонился и закричал со всех сил:

― Мне не в чем признаваться! Я не виноват!

Сам себе удивляясь, я ожидал наихудшего. В тишине, которая охватила теперь комнату, я чувствовал быстрое биение своего сердца.

Следователь встал из-за стола и что-то сказал гестаповцу, я не понял что именно. Гестаповец вышел.

Следователь пригласил меня сесть. Углом рубашки я вытер кровь со лба. Перстень гестаповца рассек мне кожу над бровью.

Следователь, как мне показалось, сочувственно поглядел на меня. А может это было только игра моего воображения? Он расспрашивал меня о школе, о моей семье. Как называлась моя школа? Есть ли у меня братья и сёстры? Где жили мои родители? Чем они занимались? Спокойно записывал мои ответы, а потом сказал: «Попробуй Kremschnitte» ―по-немецки «Наполеон».

БУКЕТ РОЗ

Октябрь 1942 года был не по сезону холодным. Сквозь щель в доске мы видели густые туманы над крышами, один раз даже игриво кружащиеся снежинки. Люди на вокзале были одеты по-зимнему. Нищий возле входа на вокзал был похож на кучу лохмотьев. Просиживать целый день на деревянном ящике, на холоде и сквозняках было нелегко, но я ему завидовал и с удовольствием бы присоединился к нему.

В нашей камере тоже было холодно, холоднее чем в прошлом году зимой. Тюрьму отапливали только один час утром. Некоторые допускали, что война продолжается до сих пор и немцам необходимы запасы топлива для армии. Однако, по крайней мере, нам разрешали пользоваться одеялами. Завёрнутые в них, мы были похожи на каких-то двухголовых чудовищ, потому что одно одеяло было на двоих. Из-за холода у нас было меньше лекций и больше физических упражнений. Мы ходили шеренгой: десять шагов вперёд, десять назад ― больше нам не позволяли размеры камеры.

Недавно мы пережили ещё одно нашествие вшей. Наверно из-за холода их привлекало тепло наших тел. А может по другим причинам. Мы больше не получали дополнительную порцию хлеба, и поэтому не было стимула уничтожать их, как раньше. Нашу одежду чаще забирали в вошебойку, но вши, скорее всего, приобрели иммунитет. После каждой обработки одежды они разве что быстрее размножались.

К тому же, у нас появились «розы» ― на груди некоторых из нас высыпали красные пятна, похожие на маленькие розы. Через два дня во время переклички старший в камере доложил надзирателю: «Камера № 59; пятьдесят четыре заключённых, присутствуют все, девять больных, не могут стоять в строю».

Сначала надзиратель начал подозревать их в симуляции, но увидев их груди, с озабоченным выражением лица ушёл прочь. Через несколько дней прибыла медицинская комиссия в составе четырёх докторов. В безупречно чистых офицерских мундирах, начищенных чёрных сапогах, они выглядели как опереточные персонажи. Чтобы случайно не заразиться, они расспрашивали о симптомах из коридора. Двух больных подвели к дверям. Вытянув шеи, доктора издалека осматривали их.

Тем временем наш надзиратель стоял ко мне спиной около полушага впереди. Это был Франц, новый надзиратель, Volksdeutscher из Румынии. Несколько дней назад он дал затрещину нашему старшему за то, что тот заметил, что даже в тюрьме люди имеют лица, а не рыла ― это слово надзиратель употреблял относительно нас. Тогда мне показалось, что Франц за это ещё дорого заплатит.

И вот, кажется, наступила подходящая минута. Во время «вшивого часа» я поймал две огромные вши ― самца и самку. Я не убил их лишь потому, что хотел увидеть как они размножаются. Когда прибыла медкомиссия, я ещё держал их в руке. Глядя на спину Франца, я решил выпустить на него этих вшей. Сначала они вроде как растерялись, но скоро исчезли у него под плащом. Я представил себе, как они залезут в его пах, будут заниматься любовью, потом проголодаются, вгрызутся в его светлую кожу и опьянеют от его крови. Интересно, подумал я, но вшам национальность безразлична.

Одного взгляда на лица членов медкомиссии было достаточно, чтобы понять, что это был не просто не просто недомогание. Приговор не задержался ― Fleckfieber, сыпной тиф ― болезнь, которую переносят вши.

В тот же день, после захода солнца, больных забрали из камеры. Всех волновал только один вопрос: куда их отправят?

Ночь тянулась, словно упрямый вол. Иногда наша камера была настоящей храповней. Сегодня не храпел никто ― пару раз пукнули, хриплое дыхание, стоны и всё. Обычно, такими бессонными ночами я путешествовал по миру, подальше от Монтелюпы. Я посещал хижину дяди Тома, вместе с Тарзаном искал приключения в джунглях, терялся с Верном в далёких экспедициях. Иногда я плавал по морям вместе с пиратами, хотя плохо чувствую себя на воде. Часто помогал маме по хозяйству или ходил с ней в Кропивник за малиной и орехами. Один раз я целую ночь раздумывал о Волке ― собаке деда, которая потерялась вблизи Киева, но за год нашла дорогу домой. Я шаг за шагом старался проследить сложный путь Волка.