Михаил Яворский - Поцелуй льва

• Название: Поцелуй льва
• Автор: Михаил Яворский
• Издательство: Пiрамiда
• Жанр: О войне
• Год: 2006
• ISBN: 966-8522-64-8

Автор на фоне своей жизни обрисовывает украинские реалии Второй мировой войны. С патриотическим запалом молодого человека он выходит на дорогу во взрослую жизнь из оккупированного Львова; как член тайной националистической Организации проходит ее торными дорогами Центральной Украины и вдруг… все порывы останавливают в тюрьме. Сначала для политических заключенных на ул. Лонцкого во Львове, затем — краковская Монтелюпа.

Война глазами главного героя далеко не такая, как ее описывают учебники истории. Борьба маленького человека ― вот о чем эта книга, борьба за жизнь, за свободу, за завтрашний день, за лучи солнца, которыми оно каждый день целует его лицо.

---

Михаил Яворский Поцелуй льва (Роман)

«Each of us inevitable,

Each of us limitless…

Each of us here as divineli

as of any is here»

Walt Whitman

«Каждый из нас неизбежный,

Каждый из нас бесконечный…

Каждый из нас неповторный,

как и будь-кто сущий»

Волт Витмен

«Мир — это просто слово. На самом деле, по законам природы, каждый полис пребывает в состоянии необъявленной войны с другими полисами».

Платон

«Это не мир, это только перемирие на двенадцать лет».

Предвидение маршала Франции Фердинанда Фока после окончания Первой мировой войны 1919 года

СЛУХИ И ЗАГОЛОВКИ

Лето 1939 года. Мне четырнадцать лет. Я только что окончил первый класс Первой государственной гимназии во Львове. До Первой мировой войны город принадлежал Австро-Венгерской империи. Теперь, после окончания войны, с 1919 — 1920-го года он принадлежит Польше. Языком моей мамы этот город звучит как Львів. Официальным польским языком — Lwów. В летописях он имеет название — Leopolis. Во всех трех случаях это означает — город Льва. Только немцы дали ему другое имя. По ихнему он был — Lemberg. Значение этого названия мне непонятно.

Считают, что этот город основал в XII столетии король Данило Галицкий для своего старшего сына Льва. Городом, в современном понимании этого слова, Львов стал только потом. Началось всё с окружённого оградой деревянного замка на вершине холма, который высился среди разлогой равнины. В низине жили так называемые смерды. Они обрабатывали землю, разводили скот, свиней, овец. Это были крепостные князя Льва. А воняли (смердели) они навозом.

Конечно, деревянного замка уже давно нет. Его сожгли монголы. Отстроили. Опять сожгли турки. Отстроили из камня. Потом, когда искусство войны усовершенствовалось, его полностью разрушили пушечными ядрами. Только холм с остатками оборонных стен и сегодня высится над городом. Его называют Высоким Замком. Внизу, там, где когда-то жили смерды, раскинулся парк, где в солнечные воскресные дни прогуливаются элегантно одетые граждане. Теперь к Высокому Замку можно доехать четвёртым трамваем, а от остановки до вершины придётся идти пешком. Пан Коваль, мой опекун, любит там прогуливаться. «Это место, ― говорит он, — где создавалась история». Стоя вместе с ним на вершине холма, я вижу весь город и необозримые равнины за ним. Иногда, когда я всматриваюсь на юг, мне кажется, что видно контуры родных гор.

Это мой пятый год во Львове. А родился я в Явóре, карпатском селе, свыше ста километров отсюда. Живу с паном Ковалем в каменном доме, построенном в начале ХХ столетия, на углу улиц Задвирнянской и Ожешковой. Дом принадлежит пани Шебець — вдове протестантского пастора. Я и не слыхал про протестантов, пока не приехал во Львов, знал только про греко-католиков, римо-католиков и евреев.

В тот год июнь выдался особенно щедрым. Парки и скверы пахнут ароматами цветов сирени и акации. Немного раньше чем обычно, расцвели каштаны. Их роскошные белые соцветия свечечками поднимаются вверх между густозелёными листьями. Для меня каштаны такие необычные! Глядя, как они выстроились вдоль нашей улицы, я доволен, что нахожусь во Львове. В горах, откуда я приехал, растут только ели и пихты.

Львов для меня как будто разноцветное полотно. Кто тут только не живёт! Наибольше тут поляков, евреев и украинцев. Каждая их этих общин имеет свою футбольную команду. Состязания между ними обычно яростные, как настоящая война. Живут тут также немцы, армяне, грузины, болгары, сербы и даже греки. Нетрудно догадаться, какой народ живет в которой части города ― про это рассказывают названия улиц, звучащий вокруг говор, одежда граждан, вид церквей и синагог, даже запахи еды. Запахи на узких, извилистых улочках возле Армянской церкви и часовни Боимов, как на меня, слишком экзотичны. От этого сладковатого, как дым ладана на службе в соборе св. Юра, острого запаха у меня аж слюни текли, а в животе бурчало так, словно я уже месяц не кушал. Мои нюхательные рецепторы чувствовали себя спокойнее в польской, еврейской и украинской частях города, где воздух пронизывали более земные запахи чеснока и лука. Прожив четыре года во Львове, я привык к этому городу, хотя иногда он напоминает мне Вавилонскую башню.

Я люблю прогуливаться улицами города. Каждый раз мои глаза улавливают что-то незаурядное. Припоминаю, какое оказал на меня впечатление памятник королю Яну Собесскому. Глядя на эту личность с высоко поднятой булавой, верхом на коне, который казалось вот-вот кинется в бой, я словно переносился в те времена, когда Собесский защитил Вену от турецкого нашествия. На памятнике была надпись, которую я когда-то видел в учебнике по истории: «Veni. Vidi. Vici» ― «Пришел. Увидел. Победил».

Но наиболее меня удивило то, что я увидел, подняв глаза ― выше головы Собесского. Там, на выступе, под крышей углового дома, сидела копия статуи Свободы. Как она попала в город Льва было для меня загадкой. Казалось, что чувствовала себя не в своей тарелке. Ведь в отличие от своей американской сестры, которая гордо стояла с факелом свободы, она сидела, наверно изнурённая длительным путешествием или утомившись держать факел. Иногда во время таких прогулок у меня возникает ощущение, будто я в логове львов. Эти резные львы живут везде ― гордо стоят на просторных площадях, выглядывают с фасадов домов, лазят закоулками. Самые величавые скульптуры этих зверей установлены перед Пороховой башней. Вырезанные из белоснежного мрамора их массивные туловища лениво растянулись вдоль ступенек к башне. Они кажутся удовлетворенными, сонными, но одновременно готовыми моментально дать отпор любой опасности.

Мои прогулки часто заканчивались на площади Рынок, в центре города, южнее средневековой стены. Каменные дома, которые окружают площадь, построены несколько столетий назад. В её центре возвышается Ратуша, вход в которую охраняют два огромных льва, что придает величие и так высокому сооружению. На крышу башни ведет узкая лестница. Смотритель Ратуши — знакомый пана Коваля, поэтому разрешил нам подняться на верх. У меня аж дух перехватило, даже забыл счёт ступенькам.

Июньскими вечерами, после работы пан Коваль сидит на веранде, читая газету «Дело».[1] Я присоединяюсь к нему незадолго до ужина. Иногда газета полностью поглощает его внимание, тогда я тихонько сижу, наслаждаясь ароматами сирени и акации, которые долетают в раскрытые окна. Случается, что он пересказывает мне прочитанное, так как хочет, чтобы я знал «что делается в мире». Мир, по его мнению, «становится все более тесными, соответственно, более паскудным». «Наш народ слишком мирный, нам надо научиться постоять за себя». Он тщательно подбирает слова, кратко высказывает свои мысли, однако очень часто то, про что он говорит, для меня слишком заумно.

С недавнего времени пан Коваль читает меньше. Это из-за цензуры. Много колонок в его газете просто не печатают. Однажды первая станица была пустой с единственной надписью ― «ЦЕНЗУРОВАНО».[2] Это не очень беспокоило пана Коваля, потому что, как он говорил: «Не напечатанная страница говорит читателю, что власть пытается что-то спрятать. Однако народ видит, что чинят власть имущие, и новости об этом распространяются из уст в уста среди большего количества людей, чем напечатанные страницы».

Он всё таки был прав. Чуть ли не ежедневно можно было стать свидетелем издевательств над меньшинствами со стороны эндеков ― не очень молодых тупоголовых, которые взяли монополию на польский патриотизм. Они ненавидели каждого, кто был непохожий на них, вели себя так, словно город принадлежал им.

Свою деятельность они начали несколько лет тому назад с надписей на стенах: «Bij Żyda».[3] А этим летом они ворвались в Государственный университет и избили украинских студентов. Среди них был и мой дядя Михаил, младший брат матери. Опасаясь за свою жизнь, он убежал из Польши в Германию.

Впрочем, с начала этого лета эндеки немного забыли про евреев и украинцев, направив свою злость против немцев, или «швабов», как их называл польский простолюдин.

По городу распространялись тревожные слухи. Их можно было услышать везде ― на базаре, в парикмахерской, даже в церкви. Бульварная пресса обсасывает и раздувает их, как может. Вот, например, несколько дней тому в «Dzienniku Wieczornym» опубликовали статью под заголовком «Скоро война! Гитлер готовит нападение на Польшу!». Безоблачное спокойствие июльских вечеров нарушили пронзительные выкрики продавцов газет: «Сенсация! Экстренный выпуск! Скоро война!».

Нашу хозяйку пани Шебець, которая жить не может без вечерних газет, действительно волнуют все эти слухи о войне. Подростком ее захватил водоворот Первой мировой войны. Наверно, это были не самые лучшие времена, потому что вспоминая их, она говорит только одно: «Это было страшно, ужасно, бесконечный ужас― москали убивали, насиловали, грабили».