София Дубнова-Эрлих - Жизнь и творчество С М Дубнова

• Название: Жизнь и творчество С М Дубнова
• Автор: София Дубнова-Эрлих
• Жанр: Русская классическая проза

---

Юношеская страсть к книгам, к общению с мыслителями, близкими по духу, осталась жива и в период зрелости: изменились только ее объекты. Теперь "властителями дум" стали Ренан и Толстой. С Ренаном роднила писателя общность духовной эволюции: питомец католической семинарии, блестящий французский мыслитель пришел от догматической теологии к научной философии, а затем к исследованию религиозных движений. Под покровом философского скептицизма жила в его душе тоска по утраченной вере юных лет. "Это привлекало меня к Ренану пишет автор "Книги Жизни" - ... и в то же время к Толстому, как творцу этического Бога... Я тогда с глубоким волнением читал рукописные копии запрещенных цензурой книг Толстого "Исповедь" и "В чем моя вера". Меня, конечно, больно задевали нападки на науку и на социальную борьбу, смущал... принцип (70) "непротивления злу", но общий дух... был близок моему собственному настроению. Неодолимо влекли к себе раскрытые художником-мыслителем глубины верующей души". Своеобразно сочеталась в сознании стоящего на распутьи позитивиста меланхолическая утонченность наследника многовековой культуры с моральным максимализмом одного из величайших сыновей молодого народа, сравнительно недавно выступившего на авансцену духовной жизни Европы.

Вскоре приверженцу гениального гуманиста пришлось проявить свою преданность на деле. В печать проникли злостные слухи о юдофобии Толстого; источником их явился какой-то нелепый сатирический фельетон. С. Дубнову нетрудно было в еженедельной "Хронике Восхода" опровергнуть клевету: цитаты из трактата "В чем моя вера" служили явным доказательством того, что отношение Толстого к евреям находится на уровне его этического учения. Автор статьи в "Хронике" ссылался также на беседы Толстого с его еврейским учителем, московским раввином Минором: великий писатель неоднократно высказывал ужас и возмущение по поводу того, что люди, воспитанные на Евангелии, принимают участие в еврейских погромах. Вскоре в той же "Хронике" появилось опровержение клеветнических слухов, сделанное по поручению самого Толстого: писатель подтвердил мнение о несовместимости его учения с расовой и национальной ненавистью и заявил, что не может понять, как мыслящий человек может быть антисемитом.

Журнальная работа не давала С. Дубнову возможности сосредоточиться на большой исторической теме. Работать приходилось напряженно, нервно; когда уставали глаза, писатель брался за свои переплетные инструменты или уходил на прогулку со старшей дочерью. Редкие посетители пустынного городского бульвара привыкли встречать в самые ненастные и морозные дни неразлучную пару смуглого человека в очках и высокой меховой шапке и круглую, как шарик, румяную девочку в синей шубке и капоре. Решив воспитать дочь по системе Милля, отец пытался во время прогулок внедрять в ее мозг начатки естествознания, но это ему быстро надоедало, и он принимался с воодушевлением декламировать любимые стихи. Трудно сказать, интересовало ли крошку популярное изложение законов природы; но в ритм (71) непонятных стихов она вслушивалась с несомненным удовольствием, а отдельные строчки даже повторяла.

Писатель вел в эту пору обширную переписку; одним из постоянных его корреспондентов был Шолом-Алейхем. Лишь теперь узнал С. Дубнов настоящую фамилию своего литературного собрата. Шолом-Алейхем писал о своих планах и жаловался на презрительное отношение к народному языку со стороны многих писателей; даже Фруг, сам писавший стихи и фельетоны на "идиш", в то же время осмеивал этот язык в "Хронике Восхода". Под влиянием этой переписки С. Дубнов написал для "Восхода" статью "о жаргонной литературе", в которой доказывал, что обиходный язык еврейских масс имеет неоспоримое право стать орудием литературы, ибо трехъязычие навязано евреям историей. Редактор "Восхода" снабдил статью примечанием, в котором говорилось, что жаргонные сборники обычно наполнены "разной дребеденью"; тем не менее, он продолжал печатать в своем журнале систематические обзоры литературы на "идиш".

Ощущение общественного безвременья не переставало волновать С. Дубнова. Одна из записей в дневнике гласит: "Меня постоянно гнетет сознание, что на мою долю выпало жить в эпоху самой ужасной реакции, которой конца не видать. Попрание всех идеальных стремлений, господство грубой силы, царство солдата и полиции, преследование мысли, угнетение совести... Приближается годовщина величайшего исторического события (французской революции), а пол-Европы встретит ее с презрением и со штыками наготове". Накануне юбилейного 1889-го года в душе молодого историка возникла потребность погрузиться в атмосферу героических лет, и он с жаром принялся за работу над большой статьей "Великая французская революция и евреи".

Статья появилась в "Восходе" с подписью С. Мстиславский. Редактор выбросил из заголовка слово "великая", чтобы не возбудить подозрения цензора, что автор превозносит революцию. Тем не менее, - говорит "Книга Жизни" - революционный пафос сквозил во всем изложении, в обширных цитатах из речей ораторов Национального Собрания и Парижской Коммуны, выступавших в защиту еврейской эмансипации. Под исторической оболочкой удалось провести много политической пропаганды".

После каждого отступления писатель возвращался к своей (72) любимой теме. В "Восходе" появился цикл статей под названием "Возникновение цадикизма". Следующая серия очерков, напечатанная в 1890-91 г.г., носила название "История хасидского раскола". Эти статьи писались с большим увлечением. "Никогда еще вспоминает их автор - не ощущал я в такой степени и муки, и радости творчества, как в эти долгие месяцы труда в моем провинциальном уединении. Некогда было предаваться ни личной тоске, ни мировым вопросам".

Чем больше углублялся он в изучение религиозных движений 18-го века, тем шире становились его горизонты: в мозгу возник новый огромный план - собирание материалов по истории евреев в Польше и России на протяжении ряда столетий. Открытия, сделанные Владимиром Дубновым в архиве Мстиславской общины, навели на мысль о собирании общинных хроник (пинкосов) и в других местах. Эта задача, непосильная для одиночек, могла быть осуществлена только общественной организацией - Историческим Обществом. Работа в таком Обществе стала мечтой молодого историка. Он понимал, что она требует атмосферы большого культурного центра, и всё росла в нем потребность вырваться из духоты захолустья. Новые попытки переселиться в столицу, однако, терпели фиаско одна за другой. Тем временем стало известно, что в Одессе, южном университетском городе, при одной из еврейских общественных организаций возник фонд для работ по истории русских евреев. Одесса была по сравнению с Петербургом культурной провинцией, но перспективы научной и литературной работы были там шире, чем в глухом белорусском городке. С. Дубнов решил еще раз сделать попытку переселиться в Петербург, а в случае неудачи уехать на юг.

Незадолго до его отъезда в Мстиславле разыгрались события, всколыхнувшие сонное провинциальное болото. Гнет реакции, крепчавшей с каждым годом, ощущался во всех глухих углах; рука об руку с ним шел рост еврейского бесправия. Полицейские власти в ряде городов "черты оседлости" стали заявлять, что евреи держат себя вызывающе и не проявляют должного почтения к начальству. Могилевский губернатор Дембовецкий предписал подчиненным ему полицейским чинам следить за тем, чтобы при встрече с начальственными лицами евреи снимали шапки и вообще держались почтительно. Мстиславский крупный (73) чиновник князь Мещерский, получив циркуляр от начальства, пригласил к себе представителей еврейской общины и в грубом тоне потребовал, чтобы они искоренили в своей среде "неуважение к властям", пригрозив в случае ослушания телесным наказанием. Это наглое заявление вызвало крайнее волнение в еврейском населении города. С. Дубнов, узнав, что оскорбительные слова не встретили протеста со стороны растерявшихся членов общины, сорганизовал новую депутацию, но Мещерского не оказалось в городе. Резкая статья в "Хронике Восхода" дала огласку безобразному поведению мстиславских властей; ее перепечатали многие русские газеты, даже консервативные; сведения о скандале проникли и заграницу.

Литературная кампания, которую повел С. Дубнов, сильно подняла его престиж среди местного еврейского населения. Накануне окончательной разлуки с родным городом отщепенец получил амнистию. Один из самых ярых фанатиков, считавший молодого историка бесспорным кандидатом в ад, применил к нему талмудический афоризм: "иной приобретает царство небесное в одно мгновение". Особенно тронуло "апикойреса" горячее сочувствие, проявленное дедом Бенционом, стоявшим уже на краю могилы. С волнением вспоминает автор "Книги Жизни": "85-летний старец, в последнее время почти ослепший, сидел за столом. Белая голова, подпертая сбоку ладонью, как будто была погружена в видения прожитого столетия. Лицо старца осветилось радостью, когда он услышал мой голос. Тихо текла речь деда: