Роберт Браунинг - Пиппа проходит

• Название: Пиппа проходит
• Автор: Роберт Браунинг
• Жанр: Поэзия

Роберт Браунинг родился в семье банковского чиновника. С детства увлекался романтической поэзией. Входил в литературный кружок Диккенса и Вордсворта, дружил с Теннисоном. Посетил Россию в 1833 г. Известность ему принесла пьеса Пиппа проходит мимо (1841) и сборник стихов Драматическая лирика (1842). Браунинг женился на поэтессе Элизабет Барретт Моултон в 1846 г. Жил, в основном, во Флоренции. Умер в Венеции в 1889 г. Похоронен в Вестминстерском аббатстве, в Лондоне.

---

Назад; отвел лицо твое руками —

Так было сладко — твоего лица

Я жаждал всей душой моей и телом!

Оттима

И я тебя принять рискнула здесь,

Прокрадываться утром заставляла —

Себальд

Я всматривался вверх, в оранжерею,

Пока не станет красный свет на стеклах

Желтей —

Оттима

Моим же знаком было солнце,

Зажегшееся на стволе каштана,

Морозом тронутого.

Себальд

Ты смеялась,

Что был я мокрым, — я в траве ступал.

Оттима

А наша завершительная ночь?

Себальд

Июльская?

Оттима

И день за ней, Себальд!

Когда колонны неба гнулись в зное

И черно-синий свод склонился низко

Над нами, чтоб толкнуть нас друг на друга

И задушить все жизни, кроме наших.

Лежали мы, когда пришла гроза.

Себальд

И как!

Оттима

Лежали мы в лесу, ты помнишь?

Вверху бежала ищущая буря,

И временами яркий белый свет

Горел сквозь крышу сосен — тут и там,

Как будто бы посланец Божий в чащу

Вонзал свое оружье наугад,

Сочувствуя виновным; и разлился

Тогда над нами гром, как море —

Себальд

Да!

Оттима

Я на тебе простерлась, руки в руки

И губы в губы, да, и растеряла

Все локоны, тебя опутав ими, —

Себальд, ты тот же ведь?

Себальд

Оттима, тише —

Оттима

Когда лежали мы —

Себальд

Не надо страсти!

Люби меня — прости меня — но, правда,

Вино нужнее ласк. Дыши спокойней —

Не опирайся на меня —

Оттима

Себальд,

Когда лежали мы так близко, близко,

Кто прошептал: «Пусть смерть придет теперь.

Ничто не завершит такого счастья,

Как горе!» Кто это сказал?

Себальд

И мы

Поднялись после? Иль мы спали?

Оттима

Сладко.

Я чувствовала, как ты заострял

Концы упавших локонов губами.

(Они опять упали — заплети их!)

Себальд

Оттима, я тебя целую снова!

Прости меня и будь опять великой

Моей царицей!

Оттима

Заплети их трижды;

Венчай меня своею королевой,

В грехе великолепной. Ну!

Себальд

Венчаю

Тебя моею белой королевой,

Великолепной —

Снаружи слышен голос поющей Пиппы:

Год у весны,

У утра день;

А утр ведь семь;

И холм в росе;

Птица летит;

Улитка ползет;

Бог в своих небесах —

И в порядке мир!

Пиппа проходит.

Себальд

Бог в небесах! Ты слышишь? Кто сказал?

Ты? Ты?

Оттима

О, — это девочка в лохмотьях!

Она сидела здесь — мы им даем

За круглый год один лишь этот праздник.

Шелкопрядильни наши видел ты?

Теперь тебе принадлежит их десять.

Она нагнулась, рвет фиалку… Шш!

Не слышит — крикни ей!

Себальд

Оставь меня!

Поди, оденься — грудь закрой!

Оттима

Себальд?

Себальд

Ты ненавистна мне теперь!

Оттима

Несчастный!

Себальд

Господь! Как сразу все в ней опустело?

Вся прелесть сразу от нее ушла,

А странная была в ней прежде прелесть!

Безжизненно ее бледнеют щеки,

И смысла нет в чертах ее лица,

Морщины лба, морщины подбородка

Все на местах — а кудри, где была,

Казалось, жизнь какая-то, мертвы!

Оттима

Со мною говори — не обо мне!

Себальд

И круг лица, где ни одним углом

Не разбивалась нега, — все разбито!

Оттима

Не обо мне — а мне! — Неблагодарный,

Трус, вор, — но все ж неблагодарный прежде!

Мой раб — о, низость льстивой, подлой лжи!

Оставь меня! Предай! Тебя я знаю —

Ты ложь, что ходит, ест и пьет!

Себальд

Господь!

Вот локонов оливковых концы:

Когда б я знал, что крови нет под ними!

Оттима

Меня ты ненавидишь? Да?

Себальд

Подумать,

Что удалась безумная попытка

Очаровать грехом и показаться

Великой. Ах, вина безмерно выше

Невинности. И голос той крестьянки

Восстановил для мира правоту.

И хоть потерян, знаю я, что лучше,

Добро иль зло, разврат иль чистота,

Природа иль искусственность, — я знаю,

Что делать мне теперь! О да, я горд

Моею мукой — мир она научит —

Я совершил проступок и плачу!

Тебе ж — проклятье! Бог на небе!

Оттима

Мне!

Убей, Себальд, но не себя — меня!

Преступна только я! Убей меня, —

Потом себя; — потом, — меня сначала. —

Всегда ждала я смерти — подожди же!

Склонись к груди — не как к груди; не надо

Меня любить, но только обопрись

На сердце! Вот — и брызнут две струи!

Себальд

Мой разум тонет: все, что ощущаю,

Есть… через небольшие промежутки

Все вниз во мне торопится, как воды,

Освобожденные, чтоб хлынуть в пропасть —

Идут — буруны огненного моря!

Оттима

Не мне, Господь, — ему, ему прощенье!

Разговор на дороге, пока Пиппа проходит по холму к Оркана.

Иностранные студенты живописи и ваянья из Венеции собрались перед домом Юлия, молодого французского скульптора.

1-й студент. Вниманье! Мой пост будет под этим окном, трое или четверо из вас скроются, если немного потеснятся, вон в той гранатовой роще, а Шрам с своей трубкой устроится на балконе. Четыре, пять… Кто же нарушил свое обещанье? Нам нужны все, чтобы Юлий не мог ударить свою невесту, когда шутка откроется.

2-й студент. Все здесь! Нет только нашего поэта — он никогда и не думал серьезно быть с нами, да разразит его луна! Какой он тон задает, этот Джиоваккино! Он был безумно влюблен в самого себя и уже надеялся на успех своего ухаживанья, как вдруг в него влюбляется женщина; и вот, из чистой ревности, он отсылает сам себя в Триест вместе с бессмертной поэмой и всем, — к чему уже прибавилась эта эпитафия, пророческая, как уверяет меня Блефокс: «Здесь лежит поэма мамонта, смертельно оскорбленного бабочками». Сам виноват, простяк! Вместо того чтоб упиваться строфами, из которых каждая словно нож в кишки, он мог бы писать, по словам Блефокса, классически и понят но. «Эскулап», эпическая поэма. Каталог лекарств: пластырь Гебы — одна полоска освежает губу. Полосканье Феба — одна бутылка укрепляет горло. Пилюли Меркурия — одна коробка излечивает…[2]

3-й студент. Тише, дорогой! Если свадьба кончилась в десять часов, Юлий с невестой будут здесь через несколько минут.

2-й студент. Господи! Только тогда муза поэта была бы всемирно признана, как говорит Блефокс, et canibus nostris…[3] и наши литературные псы знали бы Джиоваккино не хуже, чем Делию!

1-й студент. Теперь к делу! Где Готлиб, ведь он только что пришел? Слушай, Готлиб, что привело нас к этой дружеской мести Юлию, конец которой мы сейчас собрались увидеть. Заметь, мы все решили, условились обо всем, что делать, когда Юлий выскочит к нам, рассвирепевший: я парламентер — стихи, которые выведут Юлия из заблужденья, подписаны моим именем, Лутвич, — но и каждый из нас объявляет, что он также оскорблен этим заносчивым каменщиком, который пришел в одиночку из Парижа в Мюнхен, оттуда с целой толпой наших сюда, в Венецию и Посаньо, и уйдет через день или два, опять один — о, несомненно, один! — в Рим и Флоренцию. Он получит, что ему следует, от этих распущенных, озверевших, бессердечных разбойников!.. Мы знаем, что он называл так всех нас; ну, разве Шрам озверевший, хотел бы я знать? Разве я бессердечный?

Готлиб. Ну конечно, ты несколько бессердечен; потому что, если даже Юлий и нахал, как вы решили, все же только за это нахальство вы смяли — как это говорят? — цвет его жизни. Разве нельзя было устроиться иначе? Эти любовные письма, ну, как это говорят… я не могу смеяться над ними.