Владимир Дрыжак - Точка бифуркации

• Название: Точка бифуркации
• Автор: Владимир Дрыжак
• Жанр: Научная Фантастика

---

- Ты, мне кажется, поторопился с выводами, - сказал тогда Асеев. - А что касается Марса - это тоже Земля. Мы приближаемся к кризису - нужно менять стратегию освоения Солнечной системы. Но этот кризис будет преодолен, и все станет на свои места. Марс и Венера - это наша территория. Иное дело - Внеземелье.

- Почему? - спросил Сомов.

- Там нет солнышка, а мы - его дети, - ответил Асеев с усмешкой. - Не Земли - его. Там иной энергетический фон. Не знаю.., но мне кажется, оно чуждо биологической жизни... Но, ничего, это полезно. Посидишь на спутниках Сатурна, померзнешь, и Марс тебе покажется райской долиной.

- А там холодно?

- Не знаю.., но я там мерзну. Даже при сорокаградусной жаре... Меня больше беспокоит другой вопрос. Вот ты, Володя, принадлежишь к другому поколению, нежели, скажем, мы с Калуцей. Яркий представитель поколения, идущего нам на смену. Я сталкивался уже с многими его представителями и обнаружил, что оно делится на две отчетливо выраженные категории. Первая категория - это те, которые приняли нашу игру. Но мы сформировались в героическую эпоху освоения Приземелья, и наши традиции, стиль жизни этим обусловлены. Помнишь стартовый ритуал? У меня каждый раз комок в горле... Потому что я видел не однажды, как менялся состав экипажей на церемонии финиша. Он изменялся в сторону уменьшения, Володя... Теперь даже полет к Юпитеру - прогулка. Но мы соблюдаем ритуалы. Мы помним, откуда их истоки. А эти новички - они молоды, сильны, целеустремленны, но они уже ничего не могут помнить. Это не их вина - это проблема. Их не тревожат воспоминания, но они соблюдают схему поведения и переносят ее на другую жизнь. В результате схематизируется сама жизнь. Вот откуда истоки этой глупой игры в бумажки и начальники.

- А другая категория? - поинтересовался Сомов.

- Другая категория - это те из молодых, кто понимает, что жизнь вышла за рамки схемы, это золотой фонд цивилизации люди, которые призваны обеспечить ее прогресс. Но вот странность, - я все чаще наблюдаю у этих людей отсутствие желания что-то менять. Они не хотят брать на себя груз ответственности за судьбу цивилизации. У большей части в глазах я вижу насмешку, за которой скрывается либо цинизм, либо лень, либо беспомощность. Мне показалось, Володя, что ты из этой категории. Я ошибся?

- Да, - произнес Сомов, подумав, - вы, наверное, правы. Надо поразмыслить над этим.

- Поразмысли, - мягко сказал Асеев. - Но это, так сказать, полярное суждение. Не следует его абсолютизировать. Люди все разные, а жизнь подскажет и научит. Хотя, скажу тебе откровенно, смерть учит быстрее...

Внешняя сторона экспериментов Калуци состояла в следующем. Каждый день после завтрака они с Асеевым удалялась в отдельную каюту, оборудованную под лабораторию, садилась в кресла, напяливали на головы какие-то колпаки, после чего, оставаясь в таком положении, перебрасывались короткими фразами. Причем, Асеев сидел неподвижно, а Калуца тыкал в кнопки приборов, набирал какие-то команды на пульте дисплея, иногда вскакивал и ругался непотребными словами, а иногда замирал в кресле, выпучив глаза.

Сомов уже на третий день принял участие в эксперименте, но дней пять не проявлял активности, сидел в углу тихо, впитывал слова и выражения, выполнял мелкие поручения, но старался слиться с окружающем средой, отдавая себе отчет в том, что настроение участников - Калуцы главным образом меняется в зависимости от степени успешности реализации его планов, которая, в свою очередь, полностью зависит от того, насколько точно они соответствует проекту Всевышнего, создавшего человека таким, каков он есть на самом деле, а не таким, каким он вырисовывался в схеме Калуцы.

Сначала Калуца вообще не обращал на него внимания, но постепенно, по мере корректировки планов в сторону большего соответствия упомянутого проекта упомянутой схеме, дело, видимо, пошло на лад, и Калуца обратил на Сомова благосклонный взор, избрав его приемником откровений, прозрений и сентенций разного рода, источником которых был он сам. Кроме того, Сомов служил заземлением для разряда эмоциональных напряжений в тех многочисленных случаях, когда результаты исследований не лезли в ворота, сооруженные Калуцей на почве психологической науки. Разрядка протекала бурно.

- Что вы здесь делаете, Сомов?! - рычал Калуца в таких случаях, переходя на "вы". - Я сам бездарь, и удвоение количества не изменяет качества... Выключите хотя бы усилители!.. Что? Не знаете?.. А что вы вообще знаете?!

Постепенно Калуца отходил, менял тон с агрессивно-истерического на жалостно-иронический и принимался сетовать на судьбу, объясняя попутно в чем именно состоит бездарность его, Калуцы, по сравнению с лучшими умами человечества, которые еще сто или двести лет назад сказали буквально следующее...

К десятому дню Сомов уже в целом понимал, какую тайную цель преследует Калуца, и даже, в основном, изучил технологию обращения с аппаратурой.

- Этому агрегату цены нет, - похвастался однажды Калуца. - Я нашел Эдисона и он мне сделал абсолютно надежные комплекс. Вы можете стучать по нему кувалдой - он будет работать. Не верите - несите топор!

Сомов улыбался в ответ, но про себя. Он вообще заметил, что в периоды отдохновения и собеседований после экспериментов Калуца преображается в какого-то мальчишку хвастливого, безапеляционного, чудовищно самолюбивого и обидчивого. Он не терпел никаких возражений и любой посторонний тезис подвергал ядовитому комментированию с позиций полного или частичного отрицания. Порой это было совершенно нетерпимо, причем Асеев, изредка принимавший участие в постэкспериментальных разговениях и разговорах, получал в свой адрес моральные оплеухи за самый безобидный комментарий.

Но постепенно Кадуца приходил в себя, и оказывалось, что это совершенно нормальный и притом весьма здравомыслящий человек, артистичный, с изрядным чувством юмора и полновесной мерой критического отношения к собственной персоне. Его эрудиция была колоссальна. Сомов однажды затеял разговор о внутреннем строении спутников больших планет и был ошеломлен, когда услышал, что "вулканическая деятельность на Ио безусловно как-то связана с колоссальными запасами серы на планетоиде". Разумеется, о запасах серы Сомов знал, но спрашивается, откуда Калуца мог почерпнуть эти сведения, если специально не изучал планетологию?

Что касается психологии и вообще наук, изучающих человека, как существо разумное и социальное - здесь в познаниях Калуцы, судя по всему, белые пятна отсутствовали. Причем, он не просто излагал какие-либо сведения, концепции и теории с указанием слабых мест, но, одновременно, сопоставлял точки зрения различных исследователей чуть ли не со времен Аристотеля с пояснениями, почему тот или иной гений выбрал для себя именно такую позицию и какую позицию занимала его вторая супруга по отношению к первой.

- Слушай, откуда ты можешь знать, что Ницше в молодости был безнадежно влюблен в артистку оперетты? поинтересовался однажды Асеев. - Он и сам-то об этом, вероятно, не догадывался.

- Да нет, он-то, конечно, был в курсе. А я, знаешь ли, имею пристрастие к мемуарной литературе...

После очередного сеанса в креслах часа два-три посвящалось разговорам на околопсихологические темы, а потом Калуца просил всех удалиться, брал свой толстенный лабораторный журнал и принимался туда что-то записывать. Что именно, Сомов не знал. Асеев на вопрос об этом ответил с усмешкой: "Ричард, вероятно, описывает режимы и свои ощущения от этих режимов". "А вы сами испытываете какие-либо ощущения во время сеансов?" - поинтересовался Сомов. "Да, конечно. Но описывать их не берусь. Для сохранения навыков письма у меня есть бортовой журнал, но записи в него подлежат только события".

На восемнадцатые сутки Сомов впервые заменил в кресле Асеева.

Сеанс длился полтора часа и за это время он ничего особенного он не испытал, если не считать маленького потрясения.

Калуца то сидел неподвижно, как бы прислушиваясь к самому себе, то что-то бормотал под нос, а потом вдруг принимался вертеть ручки приборов, подстраивая одному ему известные амплитуды, частоты и фазы... Чего? Да Бог его знает...

Сомов отвлекся и вспомнил, как однажды в детстве они с приятелем уперли откуда-то какой-то прибор с невероятным количеством ручек и кнопок. И включили его в сеть, но он не взорвался и не загорелся, а начал урчать и трещать. И они с приятелем испугались и убежали. А потом обоим влетело... Но ручки они успели покрутить вволю!

- Володя, а ведь ты мне мешаешь, - неожиданно сказал Калуца. - Я не могу никак подстроиться. Жаль конечно, что вам влетело, мне, например, в детстве тоже влетало, но теперь это не мешает заниматься делом. Думай о чем-нибудь серьезном. Стационарно думай, без этих всплесков эмоций. Воспоминания детства слишком ярки.

- Так ведь здорово влетело! - пробормотал ошеломленный Сомов.

- Все, не мешай! - буркнул Калуца.