Михаил Забоков - Беседка. Путешествие перекошенного дуалиста

• Название: Беседка. Путешествие перекошенного дуалиста
• Автор: Михаил Забоков
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 5-94851-157-Х

И какой же россиянин не любит путешествовать! А вот любопытно, — вам известны особенности национального туризма? Вернее, одна, самая главная, так сказать, наиособеннейшая? О ней писал еще незабвенный Веня Ерофеев, повествуя о своем путешествии из Москвы в Петушки. Она определяет целый литературный жанр — «Записки российского пьюще-философствующего путешественника».

Так о чем эта книга? Ее автор, «перекошенный дуалист» Миша Забоков, говорит так: «…Обремененный грузом тягостных раздумий о судьбах демократии в России, герой мучительно ищет ответы на бесконечно волнующие его вопросы: какой магический смысл заключен в астральном числе „три“? где с наименьшими потерями для внешнего облика пьется русскому человеку — в постылом, но родном Отечестве или за его рубежами?., можно ли битый час сидеть втроем и бутылку только ополовинить?., в конце концов, кто мы такие и чего нам ждать от самих себя?» И другими столь же мудреными вопросами задается автор. Хотите знать ответы? Так вперед, читатель! Наливай!

---

В этом месте стройный ход моих размышлений о судьбах демократии в России неожиданно прервал голос стюардессы: «Наш самолет совершил посадку в столице Португалии — Лиссабоне. Температура воздуха за бортом — плюс 25 градусов…» Показания градусника вселили в меня дополнительный приток праздничного настроения и гражданского самосознания.

Итак, с гордо поднятой головой, как представитель цивилизованного Европейского сообщества, благо сопровождавшие нас с Мирычем две неподъемные багажные сумки следовали отдельно, я вместе с соотечественниками прошествовал в пограничную зону для прохождения паспортного контроля.

Часть 2. На суше

Пересечение сухопутной португальской границы, однако, всё расставило по своим местам.

Нас было человек двести, а может, и больше, и все мы шумно толпились возле барьера, сооруженного в конце просторного зала, казалось, только для того, чтобы до колик рассмешить нашу представительную делегацию, не понаслышке знающую о том, как на самом деле должна выглядеть государственная граница. Точнее даже сказать — не рассмешить, а бессовестно посмеяться над нашим уважительным, полным почтительного понимания отношением к незыблемым государственным святыням, каковыми были и остаются для нас герб, пограничный столб, холодный, испепеляющий взгляд таможенника, в котором далеко не праздным интересом застыл извечный вопрос: «Слышь, Абдулла! Не много ли товару берешь с собой? И, поди, всё без пошлины!» — а также зеленая фуражка пограничника, готового при малейшей нашей заминке с ответом на прямо поставленный вопрос: «С какой целью вы покидаете (возвращаетесь на) территорию России?» — захлопнуть перед нами турникет и поднять на ноги отдыхающих после тяжелого дозора бойцов громогласной командой: «Застава! В ружье!»

Ну разве это серьезно? Нет, друзья мои португальцы, это несерьезно! С вашей стороны — это просто свинство! При всех наших недостатках мы не заслуживали такого наплевательского отношения: с нами обращались с подчеркнутым пренебрежением. За барьером, с полным безразличием к происходившему по ту сторону границы, в непринужденных позах располагались местные чиновники, о чем-то живо беседуя под тихие звуки лившейся с потолка лирической музыки. Похоже, они даже и не думали заступать в нелегкий ночной дозор.

Эта усыпляющая бдительность атмосфера, пропитанная пьянящей свободой и чудовищным к нам невниманием, действовала столь расслабляющим образом, что по эту сторону границы люди всё больше и больше утрачивали контроль над своим поведением. Шутливо выспрашивая друг у друга: «Кто последний?» — и получая в ответ: «За мной просили не занимать, штемпельная краска на исходе», — народ неторопливо выстраивался в очередь. Так в томительном, но безмятежном ожидании прошло минут двадцать.

Руководительница круиза, ближе всех находившаяся к барьеру, в растрепанных чувствах риторически вопрошала рядом стоявшего мужчину:

— Не понимаю! Неужели они не получили наш факс? Мужчина оказался тертым калачом. Не без доли иронии он заметил:

— Им ваш факс — не указ! О невинной чистоте наших помыслов они намерены судить лишь после поименного согласования всего списочного состава по линии Интерпола.

Отсутствие какого бы то ни было движения постепенно вызывало нетерпение толпы. В бесцельном топтании на месте, нервозном общении сбившихся в стайки женщин, непрерывном курении мужчин, сдерживавших эмоции в скупых, отрывистых затяжках, в визгливых игрищах детей, напоминавших цыганят из рядом разбитого табора, прошло еще полчаса. Португальцы по-прежнему нас в упор не замечали, лишь изредка одаривая своим уничижительным пиренейским взглядом. Кто-то громко произнес:

— Да они нас просто провоцируют. Попробовали бы выкинуть что-нибудь подобное с американцами!

Беспокойство нарастало. И вместе с ним нарастала предреволюционная ситуация. Затеянная португальцами игра — а на обычный португальский бардак это было не похоже — должного отклика в толпе не находила. В таком случае, они играли с огнем, толкая нас к бунту. Темные, невежественные люди! Одним словом, португальцы. История их ничему не научила.

Поскольку мы уже вошли в воздушное территориальное пространство Португалии, но еще не пересекли ее сухопутной границы, очертания которой зримо проступали в ненавистном барьере, наше местонахождение в терминале аэропорта с точки зрения международного права можно было рассматривать как пребывание на нейтральной полосе, в равной мере принадлежащей Португалии и России, благо иностранцев среди нас не было. А в России, коль мы были на ее территории, любой бунт, и уж тем более с целью завоевания демократических свобод, — бунт бессмысленный для нас и беспощадный для португальцев.

Между тем шел второй час всенародной смуты…

Знойная женщина в золотых украшениях и каракулевом полушубке, с которым она не пожелала расстаться даже в южную атлантическую ночь, прокричала, повернувшись к ненавистному барьеру:

— Долой чиновников-бюрократов всех стран!

Этот лозунг нашел воодушевленное понимание в среде бунтовщиков, воспринявших его как призыв — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» В туже секунду от барьерной стойки, размахивая руками в сторону дамы в каракуле, отделилась фигура руководительницы круиза. Она двинулась было по направлению к подстрекательнице мятежа, но потерялась где-то на полпути, натолкнувшись на воздвигнутую во взглядах сочувствующих стену презрительного осуждения. Несколько человек в едином революционном порыве плотным кольцом обступило каракулевую женщину, выражая тем самым товарищескую поддержку и недвусмысленную гражданскую позицию. Для тех, кто мало-мальски знаком с историей смутных времен в России, стало очевидным — стихийный, неуправляемый протест масс превращался в сплоченное, организованное движение, — на наших глазах сформировался комитет восстания. Оставалось лишь выработать методы борьбы и сформулировать сообразно времени года октябрьские тезисы. Ну а дальше — колея была уже накатана: вокзалы, банки, телеграф…

На разработку концепции боевых действий ушло еще 45 минут. Заминка была обусловлена тем, что мнения зачинщиков разделились. Одни настаивали на ведении политических переговоров с противником до его полной, добровольной и безоговорочной капитуляции, другие придерживались экстремистских взглядов, полагая, что только вооруженное восстание — оружие захватываем внезапным штурмом пограничного форпоста — является единственно приемлемой формой выражения протеста масс. Кроме того, ястребы считали, что путем вооруженного восстания можно захватить заложников и привлечь внимание мировой общественности к требованиям восставших. В конечном счете, возобладала точка зрения умеренных. Постановление комитета состояло из двух пунктов: 1) вся власть на территории мятежной России переходит в руки Центрального Комитета; 2) восстание продолжать пока что мирными средствами, но выдвинуть противнику ультиматум без каких-либо предварительных условий. На рукописное составление ультиматума ушла еще одна минута. Зачитать требования мятежников было поручено одному из членов ЦК — жилистому, плотно сбитому мужчине с грубыми чертами лица, сплошь иссеченного морщинами от долгого и тяжелого труда, похожему со своими кулаками-гирями на шахтера-молотобойца.

В этот момент откуда-то издалека раздался истошный старческий вопль, принадлежавший одному из наших сограждан, кто не успел явочным порядком примкнуть к организованному выступлению масс, но сохранил порыв внести свою посильную лепту в общее дело:

— Сатрапы! Долой диктатора Франко и всю его холуйскую клику!

А вот это уже было круто! Даже шахтер-молотобоец замер в восхищении, не отказав себе в удовольствии заметить с нескрываемым почтением:

— Во дает профессор! Ну начитанный, собака!

Общее дело запахло уже нешуточным международным скандалом. Испанского диктатора Франсиско Франко роднило с португальским диктатором Антониу ди Оливейра Салазаром разве что их единое увлечение диктатурой. Сама по себе диктатура нас не пугала, слава богу, есть примеры в собственном отечестве. Но фашистская диктатура… — это, знаете ли, уже чересчур! Тем более что со смерти обоих диктаторов прошло уже немало лет, и Португалия за это время успела стать парламентской республикой. Впрочем, в эту минуту такие мелкие детали не могли беспокоить буйные головы бунтовщиков. В этот торжественный момент их светлые умы были поглощены решением ЦК предъявить противнику ультиматум. Учитывая вновь открывшиеся обстоятельства — теперь уже непосредственно диктатору Франко.

Шахтер-молотобоец, ощутив с последним воззванием дополнительный импульс энергии, твердым шагом направился к барьеру. Что это значит, надеюсь, понимают все. Лучшие люди России, защищая честь и достоинство, сложили свои головы у дуэльных барьеров. Восставший народ смотрел на героя, словно навсегда хотел запечатлеть в своем сердце его жесткое, потертое временем лицо. На этом бесконечно долгом, может быть, последнем в его жизни пути перед ним расступались бунтовщики, они с уважением заглядывали ему в глаза, будто хотели сказать: «Мы с тобой, товарищ! Завтра настанет и наш черед». А обреченный на смерть молотобоец всё шел и шел к своему пьедесталу, обрастая, подобно снежному кому, преданными секундантами-единомышленниками.