Михаил Забоков - Беседка. Путешествие перекошенного дуалиста

• Название: Беседка. Путешествие перекошенного дуалиста
• Автор: Михаил Забоков
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 5-94851-157-Х

И какой же россиянин не любит путешествовать! А вот любопытно, — вам известны особенности национального туризма? Вернее, одна, самая главная, так сказать, наиособеннейшая? О ней писал еще незабвенный Веня Ерофеев, повествуя о своем путешествии из Москвы в Петушки. Она определяет целый литературный жанр — «Записки российского пьюще-философствующего путешественника».

Так о чем эта книга? Ее автор, «перекошенный дуалист» Миша Забоков, говорит так: «…Обремененный грузом тягостных раздумий о судьбах демократии в России, герой мучительно ищет ответы на бесконечно волнующие его вопросы: какой магический смысл заключен в астральном числе „три“? где с наименьшими потерями для внешнего облика пьется русскому человеку — в постылом, но родном Отечестве или за его рубежами?., можно ли битый час сидеть втроем и бутылку только ополовинить?., в конце концов, кто мы такие и чего нам ждать от самих себя?» И другими столь же мудреными вопросами задается автор. Хотите знать ответы? Так вперед, читатель! Наливай!

---

Горько и обидно! Даже себе в убыток Европа не желает с нами связываться. Там нас абсолютно не уважают, нисколько не понимают и терпят из последних сил. Ну так нужно нам их уважение! Нас и дома-то едва терпят, всё сокрушаются, что мы не швейцарцы, ну и мы в свою очередь платим государству той же монетой, мол, нашлось, понимаешь, правительство консерваторов во главе с Маргарет Тэтчер. На взаимопонимание — тоже никто не претендует. А вот что касается уважения друг к другу на Руси, то тут уж, брат, говорю я себе, шалишь, этого у нас не отнять, это бережно выпестовано в нас всеми предыдущими поколениями. И португальская продавщица далеко не первая, кто попыталась поколебать в нас неистребимую веру во взаимоуважение. Еще задолго до нее подобные безуспешные попытки предпринимались готами, гуннами, аварами, уграми, хазарами, печенегами, половцами, татарами. Нет, этого мы без боя никому не отдадим. Взаимоуважение — это свидетельство нашей жизнеспособности как нации.

И если вдруг я чувствую, как запас моего жизнелюбия иссякает, как сердце мое наполняется тоской и печалью, а разум одолевают кощунственные сомнения — а существуем ли мы вообще как единый народ, как суверенная нация? — тогда за ответом я выхожу во двор, в скверик, что рядом с домом. Конечно, было бы куда лучше развеять эти сомнения в глухой деревне Тверской области, сидя возле баньки под высокой березой и мелким орешником в компании закадычных приятелей, алчно сглатывающих слюну, пока я раскупориваю бутылку. Но обстоятельства порой сильнее нас, — уж больно далеко туда добираться, да и гриб растет больше к осени, а сердечная грусть — она круглый год. Ведь не могу же я приказать ей замолчать, как это лихо наловчилась делать Франсуаза Саган. Вот оттого-то утром, дабы не откладывать разгадку этой мучительной головоломки на более поздние часы, я и выхожу во двор, сажусь на лавочку и просто жду. К счастью, недолго, потому что уже через несколько минут я замечаю, как нетвердым шагом в мою сторону направляется некий гражданин, подсаживается ко мне на скамейку и, будто всю ночь напролет терзаемый треклятым вопросом, осмеливается наконец-то произнести его трепетно вслух: «Слышь, мужик! Как думаешь — принимают сегодня водочные бутылки с винтом?» — «Думаю, принимают», — отвечаю я, тревожась единственно мыслью о том, чтобы сохранить в человеке хоть какой-то, пусть даже призрачный, лучик надежды. Тогда он смотрит на меня долгим недоуменным взглядом, тщательно стараясь что-то важное, потаенное постичь во мне, и, не находя должного объяснения моему потерянному виду, осторожно спрашивает: «Ну а коли принимают, отчего же в таком случае, мой чуткий незнакомец, в твоем томном взоре затаилось столько щемящей печали? Никак, жена бросила? Иль за те две недели, что я квасил, наши успели Курилы сдать? А может, не приведи господь, тебе опохмелиться нечем? Так ты взбодрись — кое-что у меня всё же припасено!» — «Душа ноет, — мрачно отзываюсь я, — кощунственные сомнения ее гложут». — «Надо же — вот ведь горе-то какое! — участливо соболезнует он мне. — Совсем до ручки довели нашего брата! Стоит лишь глаза продрать, как разом сомнения и одолевают. — Он делает короткую паузу и задумчиво прибавляет: — Эх, знать бы еще — берут ли сегодня фугасы из-под портвейна?» Потом надолго умолкает, собирается с мыслями, а затем, накопив их до кучи, сотрясает воздух пустопорожними вопросами: «И кто же во всей этой хреновине виноват! И что же прикажете делать, если и без винта не возьмут?» Ввиду риторической сущности — отвечать на эти извечные на Руси вопросы нет никакой необходимости. У нас к этим вопросам настолько притерпелись, настолько велика стала их самоценность, что искомые ответы никого уже больше не волнуют. Зато от третьего вопроса, заданного ровно с такой заминкой, какая потребовалась моему случайному знакомому, чтобы допить бутылку до конца, — естественно, лишь после того, как он заручился моим аргументированным отказом, — отвертеться я уже не вправе, потому что всей своей злободневностью этот вопрос обращен лично ко мне — «ты меня уважаешь?» И когда я слышу это проникновенное обращение, то, невзирая на неблагоприятный диагноз, понимаю: страна — я тут же стучу по деревянной лавке и трижды плюю через левое плечо — по-прежнему здравствует! С первого раза мой ответ может показаться не вполне убедительным. Но я не отчаиваюсь, потому что знаю: он меня обязательно переспросит. Вопрошающий меня человек, преодолев робость и некоторое смущение, и даже на всякий случай извинившись, не преминет повторить свой вопрос, чтобы уж окончательно расставить все точки над «i». «Нет, ты всё-таки скажи мне, скажи как на духу, — ты меня уважаешь?» Такая искренняя заинтересованность в моем мнении и немигающий, направленный точно в переносицу взгляд испрашивающего гражданина вызывают во мне ответную реакцию, — меня начинают распирать чувства, подступает умилительная слеза, я готов дружески обнять этого первого встречного, всё во мне говорит само за себя: «Друг ты мой сердечный! Я тебя не просто уважаю. Я тебя сильно уважаю. Даже где-то нежно люблю. Молчи, побереги силы, не трать их зря, они тебе еще понадобятся, когда ты переступишь родной порог и нос к носу столкнешься со своей милейшей супругой, ведь я и так знаю, что ты хочешь мне сказать: „А уж как я тебя уважаю… о, если бы ты только знал!“

Ровно в 18 часов по местному времени пробили склянки, и под звуки марша «Прощание славянки» наш белоснежный лайнер… — нет, после сражения под Лиссабоном — линкор с зачехленными орудиями («Мы мирные люди, но наш бронепоезд…») — направился по широкой и полноводной реке, которую гордые португальцы называют Тежу, а не менее гордые испанцы — Тахо, в Атлантический океан. Недавние мятежники высыпали на палубу и под капитанский коктейль дня «Americano» (50 г кампари на 50 г мартини) с радостным гвалтом победителей отшумевшего боя при аэровокзале мило переходили на «ты», желая друг другу сорок футов под килем и попутного ветра в паруса. Мы допивали с Мирычем вторую бутылку заслуженной контрибуции, наложенной нами на португальскую продуктовую лавку. Праздник только начинался. Кстати, опасения Мирыча были вполне обоснованными — вино оказалось крепленой мадерой.

Глава 2 В море

Мы в Атлантике. Идем на порт Фуншал — административный центр португальских островов под общим названием Мадейра.

Настроение такое, словно мы только что побывали в подвалах массандровского винзавода. Несмотря на то что посещение поселка Камача, славящегося производством всемирно известного вина, назначено только на завтра, народ уже пребывал в хмельном виртуальном состоянии в предвкушении халявной дегустации настоящей мадеры. Мадера — «издавна изготовляемое на острове Мадейра крепкое виноградное вино с характерным дубильным вкусом и ярким букетом в тонах каленых орешков, образующимся в результате длительной выдержки вина — для лучших сортов более 10 лет в бочках — в условиях естественного солнечного нагревания». Другими примечательными особенностями указанный административный центр не располагал. Да и нужны ли этому центру, лежащему на важнейших путях из Европы в Америку, Африку и Азию, какие-то другие примечательные особенности, когда у него и так уже есть первоклассная мадера? И будучи представителем искренне пьющей нации, с опаской относящейся к интенсивному транспортному движению, которое только мешает гражданам повсеместно, непрерывно и без оглядки по сторонам выражать друг другу знаки уважения, я не мог не поразиться тому — какая же требуется безопасность судоходства на столь оживленной развилке в окрестностях подобного рассадника безобразия!

Блуждающим просветлением были отмечены лица даже несовершеннолетних подростков. Между прочим, видели ли вы когда-нибудь лица своих сограждан, полные невинной чистоты и блуждающего просветления? Если нет, то сию же секунду бросайте стирку, кончайте отслеживать динамику девальвации курса российского рубля и тотчас же отправляйтесь теплоходом на Мадейру. Сразу же по выходе в Атлантику снова всё бросайте и немедленно бегите на палубу, переведите дух после такой беготни, и как только пройдете 15 градусов западной долготы по Гринвичу, тут же неотрывно и пристально начинайте всматриваться в лица своих соотечественников. И вы увидите в них то, чего никогда не замечали прежде: легкомысленную беспечность прожигателей жизни, достоинство и благожелательность, живость и непосредственность, открытость и улыбчивость, в женщинах утром — игривость и милое кокетство, вечером — роскошную куртуазность, утром в мужчинах — щедрое великодушие и готовность подчиниться любой женской прихоти, вечером — учтивость и благородство, выдающие в бывших смутьянах неизбывную тоску по внезапно утраченным светским манерам и природному аристократизму, про ежечасную идеальную выбритость щек и говорить нечего, наконец, простодушную убежденность в том, что завтра будет лучше, чем сегодня, тем более что завтра состоится халявная дегустация мадеры. А вы думали, будто угрюмая насупленность лиц и согбенность наших скелетов под тяготами каждодневных забот генетически присущи нам с рождения? Нет, мое твердое убеждение — человек рождается совершенно голым и свободным, а уж защитные покровы и приспособительные навыки, необходимые ему для выживания в условиях российской социально-экономической неволи, он приобретает по мере возмужания, в процессе которого настолько благодатно матереет, делается таким закаленным бойцом, что к моменту своего совершеннолетия уже полностью утрачивает невинную младенческую чистоту и блуждающее просветление во взоре. Итак, успели зафиксировать эти неповторимые мгновения? Ну прекрасно, теперь и на Родину не стыдно возвращаться, будет что вспомнить и рассказать своим внукам. А еще лучше — запечатлеть всё это на пленку, ведь иначе могут и не поверить.