Сергей Эфрон - Переписка

• Название: Переписка
• Автор: Сергей Эфрон
• Жанр: Прочая документальная литература

---

Дорогая моя Лиленька,

Вот и зима. Сразу наступили холода, сырые и промозглые. В моей комнате стоит маленькая чугунная печурка — вроде буржуйки, а на печурке непрерывно кипит чайник. Здешняя зима для меня извод. Боюсь, что от русской зимы совсем разойдусь по швам.

С большим интересом прочел твое письмо о работе над читкой Пушкина.[192] Должен тебе сказать, что поскольку я могу судить о читке по звуковым советским кино — она очень и очень слаба. Но кинематографическая «читка», конечно, вещь совсем особая и очень далека как от театральной (должна быть далекой), так и от «литературной». Эту «особость» пока что советские актеры совсем не чувствуют — им нужно поучиться у американцев.

Что же касается стихов — то я лично очень люблю сухую читку, с еле заметным вскрытием эмоционального костяка и с выделением ритмического остова стихотворения. Классическая читка наверное ни то и ни другое — а среднее. А по мне лучше всего читают стихи авторы. И сам Пушкин читал стихи по-моему. Ужасно когда стихи навязываются. Обычное актерское чтение, даже культурное, а не по Худ<ожественному> т<еатру> — именно такое: всё договаривается, разжевывается, подчеркивается. А договаривать и чувствовать — я должен, а не чтец. Вообще в читке стихов лучше не додать, чем передать. Я говорю о стихах лирических.

Очень возможно, что мы довольно скоро увидимся. Отъезд для меня связан с целым рядом трудностей порядка гл<авным> образом семейного. Будь я помоложе — насколько бы мне все это было бы легче. В ужасный я тупик залез. И потом с детства у меня страх перед всякими «роковыми» решениями, к<отор>ые связаны не только с моей судьбой. Если бы я был один!!!!!

В Россию я поеду один.

Слыхала ли что-нибудь о Дмитрии Петровиче Мирском,[193] перебравшемся из Лондона в Москву? Это мой большой друг и если ты при случае его увидишь — он многое обо мне расскажет. Он очень учен (литература) и блестяще умен и одарен. В Москве он работает в издательстве иностранных рабочих (кажется — Никольская 6). Правда — он меня не видел уже около года.

А к Нов<ому> Году к тебе зайдет другой мой приятель: Павел Ник<олаевич> Толстой (троюродный брат Алексея Николаевича и живет у него в Детском Селе). С этим — держи ухо востро. Он очень мил и не без блеска, но жулик отчаянный. И враль отчаянный.

Очень обрадовали меня приветы от Володи с женой.[194] Поцелуй их от меня. Передай им, что в Париже уже несколько лет работает Сокол.[195] Он очень здесь и повсюду известен. Я с ним ни разу не встречался. А по тому, что он помещал во франц<узских> газетах — он мне далек. Он м<ежду> пр<очим> женился на б<ывшей> актрисе Кам<ерного> театра — забыл ее фамилию, но я ее знал.

Знакома ли ты с Бабелем? Он меня тоже раза три видел в Париже. Он — замечательный. Советую тебе с ним встретиться, хотя это не так легко — он очень уединенно живет.

Вот — не знаю Лиленька, на чем остановиться по приезде. Здесь я занимался буквально-таки всем. Это очень худо и с этим пора кончать.

Посылаю тебе свою последнюю карточку. Очень я изменился? Обнимаю тебя крепко. Привет всем. Что делает Юлия?[196] Почему так мало пишешь о Вере? Совсем не знаю, чем она живет. А Нютя? Ее я увижу первой — в Ленинграде.[197]

Как твое здоровье?

Мы остались на той же квартире.

Твой СЭ.

26 — VIII — 1934

Дорогая Лиленька,

Думаю, что письмо мое застанет тебя уже в Москве. Век не писал тебе и век от тебя ничего не имею. Надеюсь, что у тебя все благополучно и что за лето ты успела отдохнуть. Это лето для меня сложилось неожиданно хорошо. Смог поехать на месяц к друзьям в горы, в средневековое шато, в котором я уже несколько раз жил.[198]

Из замка вернулся не в Кламар, а к Марине, к<отор>ая сняла на лето избу верстах в десяти от Версаля. Здесь живу уже вторую неделю. Только ем, сплю, да хожу с Муром за грибами. Местность прекрасная — совсем русские поля и перелески. Грибов масса. Грибы сокращают вдвое наш кухонный бюджет. К нашему счастью французы почти все наши грибы считают за поганки и мы их (французов т. е.) не разубеждаем.

Читаю с тревогой по утрам французские газеты. Положение на Востоке все тревожней и тревожней. Начинаю ненавидеть японцев, как когда-то в детстве во время Японской войны. Здешние газеты, за исключением крайне-реакционных, в советско-японском конфликте держат сторону Советов. Вообще за последнее время (особенно после визита советских летчиков) отношение к Союзу резко изменилось в хорошую сторону. Эволюция проделанная Францией за последние два года в этом направлении необычайна. Литвинов[199] гениальный тактик. Это особенно видно, когда наблюдаешь за международной жизнью отсюда.

Почти все мои друзья уехали в Сов<етскую> Россию. Радуюсь за них и огорчаюсь за себя. Главная задержка семья, и не так семья в целом, как Марина. С нею ужасно трудно. Прямо не знаю, что и делать.

В каждом письме прошу тебя написать о Нюте, Вере, о детях. Почему ты молчишь? Ведь я о них ничего не знаю. Что делает Вера? Чем и как она живет? Где и как работает? Что Кот? Как в последнее время сложилась семейная жизнь Нюти?

Мне гораздо труднее тебе писать, п<отому> что весь круг мой тебе незнаком. А о личных своих делах вообще писать не люблю.

Пишу сейчас у постели Мура, к<отор>ый второй день как захворал. Кажется пустяки, хотя бурные. Вчера Т° была 39, а сегодня намного легче. Мур первый год как начал ходить в школу. Учится оч<ень> хорошо, первый в школе. Нравом он буен. Исключительно способен и умен. Ему, конечно, нужно ехать в С<оветскую> Россию. Здесь исковеркается.

Аля сейчас на берегу Океана. Дает уроки в семье немецких эмигрантов. При всех ее способностях ей приходится зарабатывать не гравюрой, как полагалось бы, а случайными работами не по специальности. Обидно. Радуюсь одному — летом ей удалось хорошо отдохнуть.

Видала ли в Москве Эренбурга? Повидай его непременно. Мне хочется от него по возвращении узнать о твоей жизни.

Я переехал на новую квартиру. Мой новый адрес: М-r Efron. 33 rue J. В. Potin. Vanves (Seine). Это тот же Кламар, но другой коммуны.

Пока, Лиленька, кончаю. Жду от тебя «быстрого и подробного». А пока целую крепко и люблю.

Твой С.

Пиши на Vanves. Если я не вернусь еще — письмо перешлют сюда.

30 — III — <19>35

Дорогая моя Лиленька,

Как дела? У меня все по-старому, если не считать гриппа, к<отор>ый меня измотал порядком.

Сегодня провожаю одного своего друга в Москву. От него узнаешь, как я живу и чем дышу.

Недавно читал в Правде отзыв о студии Завадского и думал о тебе. Удается ли тебе работать?

А ты знаешь, что помимо всего я организовал здесь театральную студию.[200] Через неделю первый открытый спектакль. Но все это не то, что хотелось бы.

Каждый раз я тебя спрашиваю, в чем ты нуждаешься? Очень прошу ответить. Недавно был случай, который я пропустил, п<отому> что не знал что тебе нужно. Сегодня могу послать только коробку сардинок (побаиваюсь, что передатчик слопает их дорогой).

Все мои друзья один за другим уезжают, а у меня семья на шее. Вот думаю отправить Алю. Она замечательная рисовальщица.

А с Мариной прямо зарез.

Пиши обо всех и поконкретнее.

В чем нуждаешься?!?!!!

Обнимаю

Твой С.

4 — ХII — <19>35

Дорогая моя Лиленька,

Получил твое огорчительное письмо. Я тебе пишу мало, но не так уж тебя «забываю», как ты думаешь. Во-первых, после твоего предпоследнего письма я послал тебе с одним отъезжавшим чулки и письмо. Очевидно ни тех, ни другого ты не получила. Во-вторых — к тебе должен был зайти еще один мой друг. Он не зашел. В-третьих, я просил о том же Пастернака, но Борис оказался невменяемым. Пишу обо всем этом, т. к. у тебя ложное отношение к моему малословию. Писать мне тебе трудно — это правда — и пишу я пусто — это тоже правда. Но причина этому никак не мое холоднодушие, а как раз наоборот. Нам нужно увидеться.

Сочувствую тебе горячо и кровно в твоих неудачах со съемкой, в твоей болезни. Мне почему-то кажется, что все у тебя должно измениться с моим приездом. Я все-таки много здоровее тебя. Я тоже перенес грипп, после которого чувствовал себя, как после тифа. Но через 5–6 дней я вполне оправился.

Твою карточку получил и на нее откликнулся не только письмом, но и своей карточкой. Неужели не получила?

Никакой насмешливости и иронии в моем письме не было и к твоему большому, больному и горячему сердцу иронически отнестись не мог. И ты, cвин, что так приняла тон моего письма. А главное — через несколько месяцев после получения.