Михаил Левидов - Путешествие в некоторые отдаленные страны мысли и чувства Джонатана Свифта, сначала исследователя, а потом воина в нескольких сражениях

• Название: Путешествие в некоторые отдаленные страны мысли и чувства Джонатана Свифта, сначала исследователя, а потом воина в нескольких сражениях
• Автор: Михаил Левидов
• Издательство: Книга
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1986

Всем знакомы с детства «Путешествия Гулливера». И гораздо меньше знаком нам их автор – Джонатан Свифт, человек, публицист, политик, один из величайших умов своего времени. В книге Мих. Левидова он предстает перед нами со всеми своими надеждами и разочарованиями, окруженный сложными интригами, борьбой честолюбий и противоречий. Глубоко воссоздана в книге эпоха с ее спорами и страстями. Книга М. Левидова впервые вышла в 1939 году, была переиздана в 1964 году, высоко оценена читателями и специалистами.

Издание иллюстрировано. Адресовано широкому кругу читателей.

---

Свифт почернел от гнева.

– Передайте вашему хозяину, что я не наемный писака! – крикнул он и бросил на стол банковский билет.

А в «документ» была внесена запись: «Я с ним не встречусь, пока он не извинится». И еще запись:

«Я ожидаю дальнейшего удовлетворения. Если позволить великим мира сего распуститься – ими нельзя будет управлять. Он обещает всячески удовлетворить меня, если я соглашусь на свидание с ним, но я не согласен, я требую письменного извинения, или я расстанусь с ним».

Извинительное письмо было вскоре написано, и запись через несколько дней кратко гласит: «Я снова хорошо отношусь к мистеру Харли».

А между тем Свифт нуждался в деньгах постоянно и чувствовал себя прямо несчастным, когда ему пришлось однажды заплатить три гинеи за новый парик. А между тем Свифт был страшно доволен, когда добился у министров подарка в пятьдесят гиней для начинающего литератора Хэррисона.

Но то Хэррисон, а то Свифт.

Так доводится до сведения всех и каждого, что в эту эпоху всеобщей коррупции, взяточничества и жадной погони за кусочком государственного пирога есть человек, который мог бы купаться в золоте, если б захотел, но, однако, этого не хочет.

И этого еще недостаточно Свифту.

Эти лорды считают его своим «опекуном»?

Прекрасно, он воспользуется каждым случаем показать, что он капризный, тиранический опекун.

Вот представился случай: кажется Свифту, что в одной из бесед с ним Генри Сент-Джон разговаривает с ним небрежно. Последовала бурная сцена.

– Я не намерен ни от кого на свете терпеть подобного обращения; если вы что-нибудь против меня имеете, скажите прямо, а не прибегайте к вашей холодно-аристократической позе! – так гремел Свифт, смотря в упор на Сент-Джона.

Капризный «опекун»! И вообще тяжелый человек, и вдобавок стремящийся всячески демонстрировать это свойство характера.

Отсюда нарочитая и подчеркнутая колючесть – человек весь из острых углов, отсюда даже пугающая резкость в обращении, отсюда вызывающее высокомерие – не тогда, когда принимает он своих дублинских приятелей, просящих замолвить за них словечко, или обедает в таверне Сити с издателем Бен-Туком, славным и простым парнем, по полкроны с человека, или умоляет Патрика подмести наконец комнаты на Бэри-стрит…

А тогда, когда сидит он, откинувшись в позолоченном кресле, в салоне герцогини Ормонд; когда бросает с уничтожающим презрением модной красотке: «Миледи, вам не следовало бы рассуждать о политике»; когда отказывается знакомиться с герцогом Бэкингемом, полный титул которого – Джон Шеффилд – граф Мелгроу – маркиз Нормэнби – герцог Бэкингем, – именно потому, что у него такой длинный титул, что он известен как самый надменный человек Англии.

Нужно ли понимать все это как организованную систему поведения?

Конечно, нет.

Слишком сложны душевные движения Свифта, чтобы быть уложенными в рамки какой-либо системы, да еще выработанной им самим; слишком активно и непосредственно воспринимал он жизнь, чтоб отгородиться от нее заранее данными правилами поведения.

Но несомненно, что агрессивность его была лишь инстинктивной формой самозащиты, результатом постоянно присутствовавшего ощущения, что стоит ему, Свифту, хоть в чем-либо выказать слабость, хоть на минуту снять броню своей независимости, непроницаемости, неуязвимости – и окажется он перед лицом этого мира, глубоко чуждого ему, вот в чем дело, голым, беззащитным!

Но пока – он в упоении пира.

И самый опьяняющий кубок на пиру – тот, откуда пьет он жадными, быстрыми глотками, – ощущение своей власти над душами людей.

И склонны были некоторые современники превращать этот пир в кутеж самодура. Живописует один из современников, со злобой и не без остроумия, такой «кутеж», рассказывая об «утренних приемах» Свифта:

«Было отдано распоряжение, чтоб все являвшиеся на прием для подачи прошений передавали их, опускаясь на колено; он же сидел, окруженный величественным беспорядком. Вокруг него валялись разбросанные, по прихоти Патрика, предметы одежды, ночные сорочки, колпаки и полотенца, полусгоревшие свечи торчали в бутылках, табак плавал в тарелке с жидкой кашей, пол и стулья были усеяны черновиками баллад, распевавшихся на улицах, отрывками речей, которые должны были быть произнесены с высоты трона. И если входил в комнату лорд, то хозяин, установивший свои правила поведения, чтоб показать, что он отличен от других и больше других, – хозяин обращался к лорду небрежно: „Если желаете сесть, можете снять с того стула эти проклятые четки и усесться“, но если появляется простой смертный, то, идя к нему навстречу, он очищает сам место на стуле, посылая Патрика ко всем чертям…»

Не понимает современник-мемуарист, что в этой верно подмеченной детали – подчеркнутая небрежность по отношению к лорду, подчеркнутое внимание к простому смертному, – и есть проявление инстинктивной самозащиты Свифта.

Стихийно пирует Свифт и не чувствует еще, как посмеется над ним безжалостная реальность.

Глава 11 Свифт опекунствует и благодетельствует

…И взор я бросил на людей,

Увидел их, надменных, низких,

Жестоких, ветреных друзей,

Глупцов, всегда злодейству близких…

Пушкин

Я каждое утро благодарю бога, что мне не нужно заботиться о Римской империи.

Гёте

Четвертого марта 1711 года Джонатан Свифт, возвратившись домой после обеда у Генри Сент-Джона, был грустен и озабочен.

Неужели эти люди, в которых он так верит, не понимают всей тяжести положения? Ведь страна разорена! Если б какое-либо частное лицо, коммерсант из Сити, находился бы в подобном положении, он давно был бы уже объявленным банкротом… Необходим мир во что бы то ни стало, но никто не решается и заикнуться о мире…

Это не совсем так, верней – совсем не так. Сам Свифт ведет кампанию за мир уже с ноября 1710 года в своем «Экзаминере», а за кулисами давно идут тайные дипломатические переговоры с французским правительством. Тайные – хотя согласно договору 1709 года между союзниками (Англия, Австрия, Голландия) никто из них не должен сепаратно вступать в переговоры с Францией. Но слухи о переговорах просочились в публику, и буря полемики по вопросу о мире бушевала весь 1711 год.

«Там (во Франции) мы сражаемся как солдаты в войне, даем пощаду. Но здесь, в Англии, мы деремся как дьяволы, как фурии, мы словно хотим вырвать самые души из тел, в наших битвах воинствует личная зависть, месть, адское озлобление, безжалостное коварство. Мы сражаемся ядом, словами, пронзающими, как кинжал, неистовством зависти, отравой клеветы, непереносимыми обвинениями, неповторимыми оскорблениями, желчью коварной злобы…»

Говорит так современник, знающий толк в этих делах, сам матерый участник боев – Даниель Дефо. И конечно, думал он, набрасывая осенью 1711 года эти строки, об авторе памфлетов «Экзаминера».

Да, Свифт так сражался, но он умел сражаться и не только так – должен был признать Даниель Дефо, когда прочел появившийся на улицах Лондона 27 ноября трактат «Поведение союзников и прошлого министерства в вопросах нынешней войны».

Трактат был безымянным, но мог ли сомневаться опытный литератор Дефо, что лишь один автор в Англии может так писать?

Благородство тона, серьезность аргументации, глубина политического анализа – уже одни эти качества ставят данный свифтовский памфлет на недосягаемую высоту в политической публицистике тех дней. Но гораздо важнее другое.

Впервые в Англии, да и в Европе, раздался суровый и справедливый голос, обращенный непосредственно, через голову правительств, министров, официальных политиков, непосредственно к стране, к народу, к «человеку с улицы», аргументирующий исключительно интересами народа, срывающий с дипломатии, с политики покров «официальной тайны». Отсюда предельная ясность аргументации, тон высокого морального негодования – в нем могучий пафос памфлета, читая который даже сейчас чувствуешь: вот так говорит человек из народа с народом во имя интересов народа.

Морально оправдать необходимость мира для Англии – вот цель Свифта, рассказать и показать, что весь ход войны, а тем более продолжение ее в данный момент было выгодно в Англии только узкой клике дельцов из Сити, кучке генералов и лично герцогу Мальборо; что никакие выгоды от войны не окупят уже понесенных жертв в сто тысяч человеческих жизней и пятьдесят миллионов фунтов государственного долга, тяжесть которого ложится на народ; что эхо «патриотической болтовни» завсегдатаев кофеен нельзя смешивать с голосом народа; что народ за эти десять лет систематически обманывали насчет целей войны, ибо велась она наперекор «общественным интересам» во имя «частных интересов»: «…мы вели войну, чтобы помочь карьере и богатству одного семейства (герцог Мальборо), чтоб обогатить ростовщиков и биржевых маклеров, чтоб споспешествовать опасным планам политической группировки…» И если есть еще в Англии глупцы, говорящие о славе английского оружия, о захваченных на поле битвы знаменах – «…нашим внукам останется сомнительное удовольствие любоваться несколькими тряпками, развешанными в Вестминстер-Холле и обошедшимися в сотню миллионов, проценты по которым им придется платить, хвастаясь при этом, по обычаю нищих, тем, как богаты и славны были их деды…»