Михаил Левидов - Путешествие в некоторые отдаленные страны мысли и чувства Джонатана Свифта, сначала исследователя, а потом воина в нескольких сражениях

• Название: Путешествие в некоторые отдаленные страны мысли и чувства Джонатана Свифта, сначала исследователя, а потом воина в нескольких сражениях
• Автор: Михаил Левидов
• Издательство: Книга
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1986

Всем знакомы с детства «Путешествия Гулливера». И гораздо меньше знаком нам их автор – Джонатан Свифт, человек, публицист, политик, один из величайших умов своего времени. В книге Мих. Левидова он предстает перед нами со всеми своими надеждами и разочарованиями, окруженный сложными интригами, борьбой честолюбий и противоречий. Глубоко воссоздана в книге эпоха с ее спорами и страстями. Книга М. Левидова впервые вышла в 1939 году, была переиздана в 1964 году, высоко оценена читателями и специалистами.

Издание иллюстрировано. Адресовано широкому кругу читателей.

---

И в те же дни сообщает «документ», что вдруг видит себя Свифт чуть ли не центральной фигурой политического Лондона; в скромной его квартирке из двух комнат на Бэри-стрит за восемь шиллингов в неделю – считает он, что это дорого, – толпятся ежедневно люди, литераторы, политики, придворные; чуть ли не ежедневно получает он приглашения на обед от самых видных людей столицы – лордов, епископов, аристократических дам, людей из Сити…

Как это случилось?

Через десяток с лишним лет, описывая, как внезапно стал Гулливер модным человеком в столице лилипутов, Свифт поймет, в чем было дело. А сейчас – сейчас он усиленно размышляет.

Итак, виги почти заискивают в нем, но из этого ничего не выйдет. А что делают тори?

«Тори откровенно заявляют мне, что я могу стать богатым человеком, если я захочу. Я их не понимаю, – или, вернее, я их понимаю» – так говорит «документ».

«Вы были единственным человеком в Европе, которого мы боялись», – скажет ему через несколько месяцев Роберт Харли.

На четвертое октября было назначено первое свидание. А утром того же дня приносит лакей Галифакса на Бэри-стрит любезное приглашение пожаловать сегодня в Хэмптон-Корт: там соберутся виднейшие виги, предстоит важная беседа…

Два виднейших политика Англии назначают ему одновременно свидание…

Чем определится его выбор?

Какой же, однако, может быть здесь выбор! С вигами ему делать нечего – пока они не покаялись и не исправились. А к Харли его призывает дело, по которому он приехал в Лондон, – и «выйдет ли это дело или нет, я скоро возвращусь», – говорит «документ».

Свидание носит предварительный характер: Харли просит Свифта прийти к нему снова седьмого числа – пообедать и конкретно поговорить об интересующем его деле.

Роберт Харли, по существу дилетант, лишенный мировоззрения и программы, понимавший под политикой умение использовать в своих интересах игру человеческих страстей, медлитель и лентяй, тихий и упорный алкоголик, знавший лишь одну настоящую страсть – коллекционирование редких манускриптов, был недюжинным психологом, психологом-комбинатором, ловцом человеческих душ. При первой же встрече хотел он очаровать этого странного священника из ирландской глуши, о котором столько слыхал он со всех сторон, произведения которого читал с таким удивлением: звучат в них страстная ненависть, непримиримый гнев – этих качеств Харли органически не понимает, может быть и побаивается…

«Он принял меня с величайшим уважением и любезностью…», долго пожимал своей пухлой, безвольной рукой горячую, сухую руку. «Посмотрим, посмотрим: я вижу – передо мной большой человек, но, кажется, я не ошибаюсь, – и наивный человек!»

А седьмого октября, в субботу, состоялось второе свидание – важное.

Харли выходит встретить Свифта в вестибюль, просит пройти в гостиную – там его сын, зять, несколько друзей. Непринужденная беседа, хорошее вино, шутки, остроты – весь аристократический Лондон помешан на остроумии в эпоху Анны – раздолье Свифту; и хотя остроумие его не гостиного свойства – оно слишком бьет, жалит, – слушатели переглядываются в восторге, а хозяин словно пробует острие кинжала, который он намерен приобрести.

А затем следует двухчасовая беседа с Харли с глазу на глаз. Свифт излагает свое дело – весь вопрос решается в четверть часа: Харли немедленно доложит королеве о ходатайстве ирландского духовенства, – нет сомнения, оно будет уважено. Свифт доволен: очевидно, этот министр по-настоящему умный и справедливый человек…

Беседа переходит на политические темы. Что думает мистер Свифт о политической ситуации? Не считает ли мистер Свифт, – впрочем, зачем такая официальность? – не разрешит ли мистер Свифт называть его по-дружески – Джонатан?

«…Оказывается, он очень хорошо знал, как мое имя».

И, подводя итог этой встрече, говорит «документ»:

«Он сказал все, что я только мог пожелать… было так много комплиментов и выражения уважения ко мне, что я почти начал верить, как сообщали мне друзья, он сделает все, что угодно, чтоб завоевать меня. Он пожелал пообедать со мной – какая забавная ошибка – я хочу сказать, он пожелал, чтоб я пообедал с ним во вторник, и после того, как я пробыл с ним четыре часа, он подвез меня в наемной карете к сент-джемской кофейне… Все это странно и смешно, если подумать о нем и обо мне…»

Это написано Свифтом в одиннадцать часов вечера, седьмого, через три часа после свидания с Харли.

Да, действительно смешно и странно, что Свифт только теперь начинает догадываться, что его хотят завоевать любой ценой, что он считает честью для себя, что обедает с Харли! Прав Харли – Свифт действительно наивный человек. И не видит себя Свифт хозяйскими глазами Харли, умного человека, сразу смекнувшего, как пойдет его мельница, если пустить на нее неистощимый поток ясной и могучей свифтовской мысли!

Снова свидание и еще свидание. Не на официальных приемах, а на дому, вдвоем или в присутствии ближайших друзей. Конкретное дело Свифта разрешается быстро и успешно, медлительный Харли на этот раз не медлил, уже через десять дней имеется принципиальное согласие королевы – при вигах Свифт не мог этого добиться ряд лет. Правда, остаются еще всякие формальности, и притом у Свифта возникают новые дела: его уже забрасывают и в Лондоне и из Дублина письмами и просьбами о протекции, помощи, но в общем – «через пару месяцев мне здесь нечего будет делать».

Характерно: Свифт с большой охотой оказывает протекцию и помощь в первую очередь своим литературным друзьям вигам. Тщеславное удовлетворение ролью «благодетеля»? Несомненно. Но Свифту ли не понимать, что тут уже начинается измена принципам – не свифтовские ли стрелы яростной иронии разили систему протекции? От нее один лишь шаг до коррупции.

Происходят дальнейшие свидания с Харли. И происходит знакомство Свифта с Генри Сент-Джоном, впоследствии виконтом Болинброком.

Лицо – маска: надменная, бесстрастная; холодные, бледные до прозрачности, словно эмалированные, глаза; бескровная полоска губ; медленные, точные движения.

Не человек – манекен.

Нет, не манекен, а человек; человек всех страстей – обильных, неистовых, бушующих, как сама Англия. Веселый фанатик страстей, раздирающих его.

Почему нельзя быть одновременно грузчиком, ударом кулака убивающим, повздорив из-за девки, своего соперника, и государственным деятелем, вонзающим стилет убийственного красноречия во врага?

Тонким мыслителем, бесстрастно решающим отвлеченную проблему, и буйным картежником, ставящим самую жизнь на карту?

Капитаном судна, одолевающим бешенство бури, и могучим оратором, поднимающим бурю восторга силой своего слова?

Жить несколькими жизнями сразу, как умели жить легендарные люди итальянского Возрождения или конкистадоры эпохи Елизаветы!

Увы, Генри Сент-Джон родился слишком поздно.

Но все то, что можно успеть сделать в этой узкой жизни, он будет пытаться делать, подгоняемый всеми своими страстями и главной, воинствующей, пожирающей его, страстью честолюбия.

Честолюбие сделало его выдающимся оратором, память о котором до сих пор жива в истории английского политического красноречия, и оно же побуждало его претендовать на титул самого распутного в Лондоне человека; честолюбие толкало его на самые опасные политические авантюры, в которых рисковал он головой, и оно же ликовало, когда «весь Лондон» повторял, что Генри Сент-Джон первый осмелился появиться на королевских приемах без парика. Честолюбие управляло его действиями в большом и малом, сделало его, органического атеиста, лидером партии тори, обвинявшей в безбожии вигов, привело его к потере чувства политической реальности и к катастрофе; и новый огненный взлет этой страсти превратил его, политика-банкрота, в талантливого политического мыслителя, учителя Вольтера, гордившегося своей дружбой с этим английским Алкивиадом.

И пусть он не резал хвосты бродячим лондонским псам, но даже в стремлении к славе, к власти не находила полного выхода страстность его натуры; он был героем не только лондонских гостиных, но лондонских кабаков и притонов; он мог к черту послать важное политическое совещание, увлекшись опасными похождениями в лондонских доках; и веру в свою личность, свою «звезду» доводил до того, что не удостаивал замечать окружавшую его политическую реальность, считая ее глиной в своих руках. Более всего опасна таким людям их собственная активность: залог их жизненного успеха – в безучастном дрейфе по воле событий, но горе кораблю, на котором они дрейфуют, если сами они стоят у руля, – волны и ветер, мели и скалы возьмут они в помощь своему бешеному бегу к катастрофе.

Таков Генри Сент-Джон, английский Алкивиад, как назвал его Свифт, и был он единственным из современников Свифта, кто действительно по-настоящему импонировал скромному священнику из Ларакора, до такой степени, что через десяток с лишним лет после их первой встречи, рассказывая миру о себе, полагал Свифт, что рассказывает он о виконте Болинброке.