Геннадий Прашкевич - Человек Чубайса

• Название: Человек Чубайса
• Автор: Геннадий Прашкевич
• Жанр: Современная проза

В основе любого крупного капитала лежит преступление. И только от личных качеств человека, преступившего закон, зависит: пойдет он в тюрьму или благополучно займет свою нишу в сфере современного бизнеса. Деловой человек Андрей Семин, начав с рэкета, пройдя через предательства и смерти друзей, через многочисленные искушения, движется к вершине, считая, что где-то там он сумеет наконец очиститься и где-то там ждет его спасение… Ему еще предстоит узнать, что на вершинах богатства недостаток кислорода ощущается порой сильнее, чем в отравленных болотах бедности…

---

– Чего вскидываешься? Ствол есть?

Он непонимающе заморгал. Толстая морда бывшего таксиста побагровела. Какой к черту ствол? У него даже руки дрожали, когда он бросил газету.

– В интересное время живем, – заметил я, оглядываясь и демонстративно держа руку в заднем кармане брюк. – Куда ни ткнись, везде удивительное. Окликнешь человека, пугается.

И спросил:

– Ты почему так рано в кафе?

– Совсем не рано, – в глазах Воронова метались тени страха. – Я всегда так прихожу.

– Зачем?

Вопрос не предполагал ответа.

Воронов так и понял, прижал руку к груди:

– Сердце пошаливает…

– Чтобы сердце не пошаливало, веселиться надо, – подсказал я. Не интересно было говорить с Вороновым. – Кто в Шурку стрелял?

– Откуда мне знать?

– Небось, жалеешь, что не ты?

– Может, и жалею, только какая разница? – Воронов потихоньку успокаивался. Он даже узнал меня: – Ты ведь Андрюха, да?… Ты ведь теперь вместо Шурки?… – И добавил: – Шурка – дурак. Он сам нарывался на пулю. С таким характером долго не живут. Вот и выяснилось, что он не жилец.

– Как это не жилец? – насторожился я. – Ты что такое несешь?

Воронов молча протянул мне газету. Его лицо заметно побледнело.

В кратком некрологе, подписанном группой верных товарищей (так и значилось под текстом – верные товарищи), извещалось, что такого-то числа в случайной автокатастрофе трагически погиб Александр Духнов (Шурка) – верный друг, добрый товарищ.

Газета была городская, утренний выпуск.

Печатают такие выпуски ночью, медленно доходило до меня.

Значит, ночью, скорее всего, не позднее двенадцати, кто-то звонил в типографию и диктовал некролог… А я звонил Юхе в третьем часу… Юха был пьян, это точно, но ничего такого он не сказал, и врач находился при раненом… Значит, Шурка был еще жив, медленно соображал я, а текст некролога уже надиктовали… А милиция, значит, считала, что Шурка погиб в автокатастрофе… Не схлопотал пулю, пусть и случайную, а погиб в автокатастрофе… Похоже, Филин действительно мог любого отмазать… Даже мертвеца…

– Вот так значит… – сказал я, аккуратно складывая газету. – Кто стрелял? Знаешь?

– Да откуда? – закричал Воронов и перекрестился. – Если ты теперь тут за Шурку, нет вопросов, как платил, так и буду платить. Я не отказник, я живу по понятиям. Тут действительно место такое: не обережешься – сожгут. Мне Шурку чего любить? – честно признался Воронов. – Шурка – просто сторож. Но я ж понимаю, что сторож имеет право иногда резать овцу. Зато стадо он охраняет. Хотя от твоего сторожа Шурки, – честно признался Воронов, – некоторые торговцы сами с намыленной веревкой в руках бежали в сторону Березовой рощи… Скотина он, твой Шурка, – пришел в себя, совсем осмелел бывший таксист. – Это Господь подставил его под чужую пулю… Тут рядом богатый офис, – объяснил Воронов свое предположение. – Там Труба сидит, ты о нем, наверное, слышал, о нем все слышали. Он собирает денежки с дураков, строит пирамиды похлеще египетских. Он как проклятый этот Труба. В него раз пять стреляли, сожгли пару машин… И вчера, наверное, это в него стреляли…

– Клюквенный «мерс»?

Воронов кивнул.

– Малиновый пиджак?

– Он самый, – обрадовался Воронов. Он видел, что я ему верю. – Вчера я смотрел в окно, когда вы уходили. Я на Шурку обиделся. Ну, вот и увидел этого «Жигуленка»… У Трубы много врагов, он полгорода уже обобрал. Менты в его офисе уже были, только черта с два они что-нибудь разнюхают? Они, сам видишь, – кивнул он на брошенную газету, – и про Шурку-то ничего не знают. А может и знают, да молчат. Ты правильно вчера сделал, что сразу увез Шурку, а то крутился бы сейчас в жерновах. Стреляли-то все равно в Трубу, Шурку случайно зацепили. Вот теперь и похоронят, как жертву автомобильной катастрофы. Если бы до ментов дошло, – намекнул он, – что Шурку подстрелили, вони, конечно, было бы на весь город. А может и не было, – покачал он головой. В конце концов, ваше дело начинали менты да налоговики. Всем жить хочется.

Противный он был.

Я ткнул пальцем в чашку:

– Твой кофе?

– Ну да.

Я наклонился и аккуратно сплюнул в чашку.

Воронов нисколько не удивился. Смиренно спросил:

– Мне пить?

Я не ответил.

Противно было смотреть на круглую кабанью морду бывшего таксиста. Меня подстрелят, подумал я, он так же будет просматривать газеты. Черт возьми, я совершенно не был готов к тому, что Шурка может умереть. Такое мне не приходило в голову. Уверен, что пацаны Филина следили за мной, но мне было наплевать. В наглую срезав путь через трамвайные рельсы, я вновь вкатил в тенистый двор старого профессорского дома.

8

До того как отправиться в «Рыбы», мы с Юхой запросто раздавили бутылку дагестанского коньяка. Юха, оказывается, за ночь пару таких осилил. Немного он успел и поспать. На столе валялась неаккуратно порезанная кета, пустые бутылки весело катались под ногами по полу кухни.

– Я уже давно один живу, – любовно объяснил Юха, пьяно блаженно щурясь. Лицо у него было сильно помято, но он переживал прилив альтруизма. – Ко мне уже давно никто не ходит. Одни померли, другие выбились в люди… Помнишь? – расцвел он. – Мчат такси по городу, люли-люли, песни там какие-то в стороне… А моя любимая вышла в люди, она сидит и плачет, плачет обо мне… Это обо мне, обо мне, Андрюха!.. Точно говорю, обо мне… Жалко, магнитофон сломался, а то бы я тебе одну песенку прокрутил… Ночью я наступил на магнитофон, он взял и сломался… – Юха растерянно развел руками и понизил голос, кивнув в сторону комнаты, в которой ночью лежал на диване Шурка: – Бандосы?

– А то!

– И доктор?

Я кивнул. Мне было все равно.

– Да я сразу все понял, – с пьяной откровенностью провозгласил Юха. – У меня глаз – алмаз. Вы еще в дверь не вошли, а я уже все понял. Меня учить не надо. Я Шурке всю жизнь твердил, что попадет однажды под пулю. – И спросил, хитро щурясь: – Только почему это они не пьют, твои бандосы?

– А разве они не пьют?

– При мне не пили.

– Вот и ты поумерь пыл.

Но Юху уже понесло. Он попал в колею.

Радостно шалея от выпитого, он рассказал, что настоящего бандита чувствует за версту. Глаза его загорелись. Он же, конечно, в детстве дружил с бандитами. Юха совершенно забыл, что мы росли в одном дворе и по какой-то неясной ассоциации вдруг перескочил на маршала Покрышкина, который когда-то не раз приезжал к его отцу. Они были друзьями и маршал Покрышкин (кажется, тогда он еще не был маршалом), приехав в Новосибирск, всегда приходил к старому корешу профессору палеоботаники Толстому – раздавить пару мерзавчиков. Маленький Юха якобы сидел на диване и слушал рассказы про воздушные баталии маршала. В некоторых вариантах Юха втихомолку от отца допивал за маршалом разливное пиво. Отгуляв свое, маршал категорически следовал в сторону вокзала и случалось так, что по дороге на него нападали бандиты. Как это без бандитов в ночном городе? Наглых бандосов иногда останавливал Юха (он же всех знал), а иногда маршал выхватывал из карманов два нагана и гонял сволочей по бульвару. При этом маршал шипел, как раненый Шурка. У Шурки, похоже, крыша ночью поехала, объяснил Юха. Он лежал, как мраморный (Юха любил такие сравнения), и шипел.

– Как это шипел?

– Ну, пытался сказать что-то.

– Что именно?

– Да я уже все рассказал врачу.

– А врач всю ночь тут пробыл?

– Да нет, – с пьяной откровенностью, выказывая мне глубочайшую любовь, объяснил Юха. – Считай, часов до двенадцати я сам с Шуркой возился… Может с доктора еще четвертак сорвать? – вдруг спохватился он. – Диван-то все же испачкали… – И, не получив моего благословения, продолжил: – Он, как змей, шипел, Шурка, значит… Шипит сквозь зубы: он, дескать, джазист!.. Ну, лежит, молчит, как мраморный, потом приходит в себя и начинает шипеть: джазист он, дескать… Я себе коньячку плесну, присяду рядом и тоже шиплю, успокаиваю Шурку: ты вот, дескать, джазист, а я гомункул… Так и шипели с ним… И знаешь, что скажу тебе, Андрюха?…

– Ну?

– Врем мы много!

– С чего бы это? – усмехнулся я.

– А ты не усмехайся. Когда человек в отходняке, у него нейроны в мозгу начинают отмирать. От этого человек может полностью слететь с катушек. Но перед этим он ненадолго как бы раскрепощается, как бы начинает нести правду. Или то, что он сам считает правдой. Вот ты сам подумай, как мы нынче живем? – загрустил Юха. – Никаких идей, никаких идеалов, только врём на каждом шагу. Вот и Шурка… Он уже как бы отходняке, а все равно хочется ему утереть мне нос… Джазист он, видите ли!.. Да хоть буддист, мне-то что?… Между прочим, – добро улыбнулся он, – я раз пять за него выпил.

– Может, ты не пойдешь в «Рыбы», гомункул? – обеспокоился я.

– Да ты чего? Меня ж пригласили! Живые бандосы пригласили! – возмутился Юха. – Ты же знаешь, что сам я никогда в «Рыбы» не попаду. Меня туда просто не пустят. Твои же бандосы и не пустят.