Даниэль Клугер - Четвертая жертва сирени

• Название: Четвертая жертва сирени
• Автор: Даниэль Клугер
• Жанр: Детектив

Самара, 1890 год… В книжных магазинах города происходят загадочные события, заканчивающиеся смертями людей. Что это? Несчастные случаи? Убийства? Подозрение падает на молодую женщину. И тогда к расследованию приступает сыщик-любитель…

В русском детективе такого сыщика еще не было.

Этого героя знают абсолютно все: он — фигура историческая.

Этого героя знают абсолютно все, но многие эпизоды его жизни остались незамеченными даже самыми рьяными и пытливыми исследователями.

Этого героя знают абсолютно все — но только не таким, каким он предстает в записках отставного подпоручика Николая Афанасьевича Ильина, свидетеля загадочных и пугающих событий.

И только этот герой — ВЛАДИМИР УЛЬЯНОВ — может ответить на классический вопрос классического детектива: «КТО ВИНОВАТ?».

---

— О Юрочке? — Глаза Прасковьи тут же наполнились слезами. — О Юрочке моем, родненьком? Да что ж — покинувшем-то? Не покидал он ничего. Убили его! А вы говорите — покинувшем. Насмерть убили! — закричала Анисимова.

Головы обедавших, все как одна, повернулись в нашу сторону.

— Успокойтесь, пожалуйста, Прасковья Михайловна, — убито молвил Владимир. — Ну что вы, право…

— Зачем Прасковья Михайловна-то? Шутите, что ли? — уже тихим голосом сквозь слезы проговорила Анисимова. — Парася я. Меня все Парасей кличут…

— Какие же шутки, когда мы говорим о таких печальных делах? — вступил я. — Мы очень сочувствуем вашему горю и хотим помочь. Нам важно понять, как именно получилось, что ваш жених был… э-э… лишен жизни. Какие причины могли к этому привести?

— Какие еще такие причины? — раздраженно воскликнула Прасковья. — Да от книжек все произошло!

— Почему же от книжек? — искренне изумился Владимир. — От каких?!

— От каких — не знаю, но то, что от книжек, — правда! Вот как Бог свят! — Контральто Прасковьи снова стало набирать силу. — И друзья к нему ходили с книжками, и читали они их вместе. С одним другом даже вслух читали! А как начитаются — пишут что-то… И снова читают. Я сколько раз Юрочке говорила: брось ты эти книжки, от них дурь одна да беда. Не слушал! И чуть что — шасть в библиотеку, в Александровскую-то. Или — шасть в книжный магазин. Мало ему книжек, видите ли! Вот и убили его возле книжной лавки. Я как в воду глядела!

— Прасковья Михайловна, — Владимир все никак не мог отрешиться от привычки обращаться к собеседнику по имени-отчеству и на «вы», — а что за книжки-то читал ваш жених? Не помните случайно? Не сохранились они у вас?

— Да я в них что, заглядывала, что ли? — удивленно ответствовала Прасковья. — Книжки и книжки. Толстые. Мне-то он их не читал… Хотя нет, из одной книжки Юрочка мне читывал, про цветы что-то. Мол, язык цветов… — Девушка вдруг захохотала, так же зычно, как и говорила. Мне показалось, что от столь громового смеха даже слезы на щеках Параси высохли. — Придумают же — язык цветов…

— Так сохранились у вас книжки его или нет? — снова спросил Владимир.

— Не-а, — равнодушно сказала Прасковья. — Да и к чему им у меня нахаживаться? Юрочка свои книжки дома держал. И читал их дома. Или же по друзьям ходил, там читали…

— Парася, скажите, а что это были за друзья? — спросил я. — Ну, те, с которыми Юрий Митрофанович книжки читал?

— И зачем вам это знать? — с подозрением произнесла Анисимова. — Разве Юрочку вернешь? И разве не ясно, кто убил-то его?

— Конечно, не ясно! — воскликнул Владимир. — Разве можно невинного человека в убийстве обвинять? Вот Николай Афанасьевич, он специально из Казани приехал, чтобы во всем разобраться. И спасти свою дочь от наветов. Николай Афанасьевич — отец Елены Николаевны Пересветовой, которую неправомерно обвиняют в…

— А-а-а-а-а-а! — неожиданно завопила Прасковья.

Я вздрогнул и даже вскочил на ноги. Звук был такой силы, что будь на столе стакан — непременно лопнул бы. Не только я — некоторые из обедавших тоже повскакали с мест.

— А-а-а-а-а-а! — продолжала кричать Прасковья на одной ноте. И вдруг эта нота сменилась бурей аккордов: — Люди добрые! Убивают! Что же это делается-то, а? Среди белого дня — убивают! Сначала Ленка моего Юрочку убила, а теперь папаня ейный приехал — меня добивать. Не дамся!

«Да она психическая!» — в ужасе подумал я.

— Прасковья Михайловна, уважаемая… — быстро, фальцетом заговорил Владимир. Лицо его пошло красными пятнами. — Что же вы такое вздумали?! Мы ни в коем случае не…

— Парася я! Парася! Андил коротконогий! Люди добрые, спасите! А-а-а-а-а!..

Лицо Анисимовой являло страшное зрелище. Еще несколько секунд назад миловидное, хотя и заплаканное, оно сейчас превратилось в страшную маску багрового цвета. Зрачки закатились под веки, отчего глаза смотрели бельмами, в широко открытом рту дергался, блестя обильной слюной, толстый язык.

Рабочие в блузах уже все поднялись на ноги и теперь приближались к нам с самыми угрожающими видами.

Ульянов, тоже вспрыгнув с лавки, схватил меня за рукав и потащил к выходу.

— Быстрее, Николай Афанасьевич, быстрее, — пробормотал он. — Тут явно выраженная невропатия, никакие разговоры не помогут…

В этот момент я совершил, наверное, один из самых глупых поступков в моей жизни, от которого мне стало стыдно еще раньше, чем я осознал, что же я делаю. И тем не менее поступок этот подарил несколько драгоценных секунд, без которых нам, наверное, пришлось бы туго, — я выхватил из кармана Кольт и направил его поверх голов надвигавшихся на нас людей.

— Ник-колай Аф-фанасьевич, вы ч-что? — заикаясь пролепетал Владимир.

Я молчал и, спешно продвигаясь к двери, лишь водил револьвером в воздухе.

Мы выбежали из дверей «Стряпной», и я, все еще с Кольтом в руке, стал озираться по сторонам. К счастию, наш возничий был совсем неподалеку.

Волгарь сидел нахохлившись на козлах и, казалось, ничуть не удивился, когда завидел меня, растрепанного, бегущего по улице с Кольтом наготове.

Я запрыгнул в пролетку, Владимир за мной.

— Гони! — закричал Ульянов. — Гони, милейший!

Кучер словно бы нехотя щелкнул кнутом, однако от этого медленного движения — вот что значит специалист! — лошадь, взяв с места, понеслась стрелой.

Я обернулся. Из двери «Стряпной» по одному, по двое и даже по трое выскакивали на дощатый тротуар разъяренные рабочие. Некоторые потрясали в воздухе кулаками.

Я отдышался, с удивлением взглянул на револьвер, все еще бывший у меня в руке, и бережно засунул его в карман.

— Да-а, Николай Афанасьевич, — с непонятным выражением лица, то ли уважительным, то ли осуждающим, сказал Владимир. — Не ожидал я от вас такого. Впрочем, упрекнуть мне вас не в чем. Если бы не эта… штука с револьвером… боюсь, нас оттуда не выпустили бы. Укатали бы в чаны с тестом — вот ведь сдоба получилась бы, а? — Он неожиданно и как-то неуместно хихикнул и тут же посерьезнел. — Надо же, Прасковья какова!.. На вид такая здоровая цветущая девица, а внутри — истеричка и невропатка. Хм…

На это я ничего не ответил, все еще переживая сцену, разыгравшуюся в «Стряпной». Перед моими глазами стояло багровое лицо Анисимовой с белыми глазами и дрожащим языком в разинутом рту. А в ушах звенели рвущие душу слова: «Ленка моего Юрочку убила!..»

Ульянов оправился куда быстрее меня. И воспоминания его о происшествии, только что с нами случившемся, имели совсем иной характер.

— Но ведь колоритная особа! — произнес Владимир и даже прищелкнул языком. — Помните, с каким обожанием смотрел на нее тот молодой рабочий? Которого она распинала за лишний ломоть? То-то. Среди тех, — он кивнул неопределенно, имея в виду, видимо, рабочих с мельницы, — могли бы и такие найтись, что жениха ее на тот свет пристроили. Он ведь, как ни рассуждай, их девицу увел, а сам-то — чужак. Так-то вот.

Мысль эта показалась мне заслуживающей серьезного внимания. Но, открыв рот, я задал Ульянову совсем другой вопрос, который брезжил у меня в голове, еще когда мы ехали в Старый город.

— Володя, — сказал я, — как вы могли предугадать, что нам срочно понадобится извозчик и лучше не отпускать пролетку? Неужели вы знали наперед, что с нами случится? Но почему? Разве были на то основания?

Владимир усмехнулся.

— Знать, конечно, не знал, но, скажем так, предполагал. Видите ли, Старый город нынче — рабочий район. А паровая мельница — целый рабочий городок. Ненадежный народ этот рабочий люд. Нет у меня к ним доверия…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, в которой повествуется о превратностях ночной охоты

Не знаю уж, какие выводы сделал Владимир из нашей встречи с этой анафемской Прасковьей Анисимовой, но во мне крепко засели две вещи. Первая: не только судебный следователь Марченко верит в виновность моей Аленушки, но и много людей помимо него. И вторая: не прост, ох, не прост был этот Юрий Валуцкий, средственный техник водонасосной станции, в убийстве которого обвиняют мою бездольную дочь! Ведь встречался он с какими-то людьми, читал вместе с ними какие-то книги — уж не запрещенные ли? И не в этих ли людях, не в этих ли книгах — ключ к загадке того, что произошло в лавке Сперанского? Ну пусть не в лавке, а возле нее…

Когда черно-красный извозчик довез нас до Почтовой улицы, время уже перевалило за четыре пополудни. Анна Ильинична встретила нас сурово — мол, целый день ходят-ездят неизвестно где, а тут еще околоточный надзиратель наведывался, интересовался, правда ли, что поселился у Ульяновых некий господин Ильин, и если правда, то почему этот господин Ильин не прописался до сих пор в участковом управлении.

На этих словах я хлопнул себя по лбу — ну разве можно быть таким забывчивым или несобранным? Я ведь еще в первый день в Самаре хотел наведаться в участок и оформить мое проживание у Ульяновых на законных основаниях, да как-то вылетело из головы. Вот, теперь навлек на моих друзей новое полицейское неудовольствие, как будто мало у них было этих неприятностей до сих пор! Я покаянно заверил Владимира и Анну, что немедленно отправлюсь в квартал — я по-прежнему, по старинке называл участки кварталами — и пропишу паспорт по всем правилам. Однако Анна это мое «немедленно» решительным образом пресекла. Узнав, что мы с Владимиром до сих пор ничего не ели, она пришла в еще большее негодование и распорядилась: сначала обед, все остальное — потом.