Владимир Обручев - В дебрях Центральной Азии

• Название: В дебрях Центральной Азии
• Автор: Владимир Обручев
• Издательство: Государственное издательство географической литературы
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1951

Государственное издательство географической литературы предприняло издание трех романов академика Владимира Афанасьевича Обручева: «Плутония», «Земля Санникова» и «В дебрях Центральной Азии (записки кладоискателя)». Научные труды академика В. А. Обручева, Героя Социалистического Труда, лауреата Сталинских премий, почетного президента Географического общества Союза ССР, крупнейшего советского геолога и географа, вошли в золотой фонд отечественной науки. Вместе с тем академик В. А. Обручев - любимый советской молодежью автор научно-фантастических романов, возбуждающих у советских юношей и девушек любовь к географии, тягу к путешествиям и интерес к изучению геологического прошлого Земли. Книги «Плутония» и «Земля Санникова» были впервые изданы в 1926 и 1928 годах и выдержали с тех пор несколько изданий. Повесть «В дебрях Центральной Азии (записки кладоискателя)» закончена В. А. Обручевым в 1950 г. В «Плутонии» в живой и увлекательной форме автор воскрешает перед читателем картины далекого геологического прошлого нашей планеты. В «Земле Санникова» материалом для романа служит гипотеза о загадочной земле, сообщения о которой содержатся у многих русских полярных путешественников, но существование которой окончательно подтвердить не удалось. Повесть «В дебрях Центральной Азии (записки кладоискателя)» особенно близка географам и многочисленным читателям, интересующимся географией. В этой повести академик В. А. Обручев использует богатейшие материалы, собранные им во время его знаменитых экспедиций по Центральной Азии, а также материалы экспедиций других крупнейших русских путешественников. Перед читателем возникают яркие картины природы Центральной Азии, легендарного озера Лоб-нор, таинственного мертвого города Хара-хото, фантастического «Эолового города», честь открытия которого принадлежит академику В. А. Обручеву, и множества других местностей Центральной Азии. Издательство уверено, что новая повесть, написанная Владимиром Афанасьевичем Обручевым, будет пользоваться у широких кругов советских читателей такой же популярностью, какой давно уже пользуются научно-фантастические романы «Плутония» и «Земля Санникова».

---

– Это - низовье реки Дарбуты, - сказал Лобсын, - той самой речки, в верховьях которой стоят мои юрты и первый золотой рудник, где мы с тобой были. Эта речка течет по всему Джаиру, сначала поперек, а потом вдоль, и тут, выйдя из гор в Гоби, разливается по рукавам и пропадает. Вода здесь бывает только весной, когда снег тает, но ключи попадаются, и колодцы есть.

По такой местности мы к вечеру прошли до озера Айран-куль у восточного конца Джаира и остановились на его берегу, выбрав чистую площадку возле залива, окаймленного большими зарослями тростника.

Вода в озере была пресная; в него впадала река Манас, знакомая нам по поездке в Урумчи; там это был могучий поток, через который брод был возможен только рано утром. Но на длинном пути поперек широкой Джунгарской впадины он потерял много воды и впадал в, озеро в виде небольшой реки. Но при этом небольшом притоке вода в озере должна была непременно стать хотя бы солоноватой, если бы не было стока в виде речки, текущей из этого озера дальше и впадающей в то же озеро Айрик-нур, в котором кончается река Дям. Это Лобсын узнал от калмыков, расспрашивая их о дороге к горам угля и масла.

На воде не видно было плавающих птиц, хотя из зарослей по временам доносилось кряканье уток. Очевидно, они уже сидели в гнездах и выплывали на открытое место только рано утром. Зато в воде мальчики обнаружили много мелкой рыбы, и им удалось поймать с помощью мешка несколько штук. Я предложил было сварить уху, но Лобсын запротестовал - монголы не ловят и не едят рыбу. Мне пришлось поджарить рыбок, наткнув их на палочки, как шашлык; они оказались вкусными, но очень костлявыми.

После душных вечеров в роще у развалин, которые до полуночи дышали жаром, ночлег на берегу озера был очень приятен. Выплыла луна в начале ущерба и вдоль всего залива потянулась серебристая лента вдаль. Легкий ветерок шелестел в камышах, окаймлявших темными стенками водную гладь, поднимая на ней мелкую рябь, и вся лента дрожала и переливалась. В зарослях порой крякали утки, а с холмов подножия Джаира, позади палатки, иногда доносилось заунывное завывание волка, на которое наши лошади, привязанные вблизи и жевавшие с аппетитом зеленый тростник, отвечали всхрапываньем. Где-то далеко чуть слышно кричала сплюшка, а ближе на озере ухала выпь. По небу в стороне от луны медленно плыла широкая пелена мелкокурчавых облаков, похожая на распластанную шкуру белой мерлушки. Мальчики после ужина скоро улеглись в палатке и что-то шепотом рассказывали друг другу, пока не уснули, а я и Лобсын долго еще сидели у потухшего огонька и любовались красотой тихой ночи на берегу озера. Собака, лежавшая вблизи лошадей, растянувшись и положив голову на передние лапы, избавляла нас от караула. При малейшей тревоге она подала бы сигнал, и Лобсын, по привычке спавший очень чутко, проснулся бы сразу.

Утром мы с сожалением расстались с этой стоянкой и поехали по торной тропе, вдоль подножия Джаира, на запад. Слева все время, то отступая, то приближаясь к самой тропе, тянулись высокие заросли тростника, скрывавшие от взора русло реки Манас; кое-где среди них выдвигались отдельные деревья. Справа поднимались откосы невысокой террасы, представлявшей черную Гоби, усыпанную щебнем и галькой; она уходила до высот Джаира, ограничивавших горизонт своими скалистыми голыми грядами.

Часа через два русло реки и заросли отступили подальше от тропы и теперь слева от нее расстилались то голые площади такыров с серой почвой из глины, разбитой Тонкими трещинами, гладкой и твердой, как паркет, то песчаные холмы, поросшие кустами тамариска; на некоторых тамариск уже засох, а самые холмы разрушались.

– Видишь, Фома, - сказал Лобсын. - Река от холмов отошла, зелень сохнет, а ветер раздувает песок.

Местами чий образовал густые заросли, в которых то и дело впереди нас выскакивали и быстро скрывались зайцы; местами попадались хаки - плоские впадины, в которых ранней весной стояла вода, а теперь красноватое глинистое дно их высохло, разбилось глубокими трещинами на пяти- и шестиугольники, по окраинам которых верхний слой глины загнулся вверх или даже завернулся трубками. Но вот показались большие кусты тальника, деревья, и тропа неожиданно приблизилась к самому берегу реки Манас; река текла здесь очень тихо и имела всего шагов 50-60 в ширину. Тропа уходила в воду и на противоположном берегу видно было ее продолжение.

– Это должен быть брод Тае-уткель, как описали калмыки, - воскликнул Лобсын, - единственное место, где можно перебрести на тот берег. А везде в других местах чаща камышей на болоте, нельзя проехать к реке, а вода в ней глубокая, выше седла.

– В камышах кабаны наверно живут? - спросил я.

– Много кабанов, и тигры, говорят, попадаются.

– Что же ты мне не сказал вчера у озера, что тут тигры есть? А мы так спокойно ночевали там возле камышей!

– Мало ли что говорят люди! Может быть кто-то пять - десять лет тому назад видел этого зверя. А я вот сколько мест объездил и нигде не видел его. Только шкуру видел один раз у монгольского князя, красивый зверь, желтый с черными полосами поперек.

– От этого брода, сказывали, нужно повернуть вправо в холмы и там скоро увидим горы с углем. Только здесь нужно напоить лошадей, там воды мало будет, - прибавил он.

Мы заехали в реку, и лошади напились. Затем нашли тропу, которая от брода потянулась в глубь холмов подножия Джаира. Скоро на их склонах появились светло- и тёмнокрасные слои глин, чередовавшиеся с желтыми и зелеными, и около полудня мы увидели довольно высокий плоский холм серого цвета с неровными склонами, на которых в разных местах зеленели кустики, указывавшие на присутствие воды.

– Вот это должен быть холм из черного угля, - заявил Лобсын. - Таких, говорят, тут семь или восемь -

один за другим недалеко. А вода, говорят, тут не в ключе или колодце на дне долины, а на самой вершине холма вытекает.

– Надо посмотреть! Если вода есть, мы тут же возле холма палатку поставим. Но только это чудно что-то, - вода на вершине холма, а не у подножия!

Мы спешились и полезли на холм. Он весь состоял из пластин почти черного камня, наложенных ступенями друг на друга, частью засыпанных песком, в котором укрепились зеленевшие кусты. На плоской вершине оказалась яма в 1 1 / 2 -2 аршина в поперечнике и в две четверти глубины, заполненная чистой водой, местами покрытой черной пленкой. Мы, конечно, сейчас же зачерпнули горстью воду и попробовали. Она оказалась пресной, но только с заметным привкусом чего-то смолистого, с запахом сургуча.

– Сойдет, - сказал Лобсын. - С кирпичным чаем пить можно. И лошади будут пить.

– А это что такое? - спросил я, указывая на поднимавшиеся в одном месте со дна ямы темные пузыри, которые на поверхности воды расплывались в густую черную пленку. Я обмочил палец в эту пленку и понюхал - она имела ясный запах керосина.

– Вот это, видно, тот жидкий уголь, который ламы на лекарство собирают, как монголы сказали, - заявил Лобсын.

– Какой же уголь керосином пахнет? И не слыхивал я про жидкий уголь. Уж не нефть ли это сырая, из которой керосин гонят? Вот так клад мы нашли! В Чугучак привозят керосин издалека, из Баку на Кавказе, а его можно получить поблизости. Это будет повыгоднее золота!

– Верно, Фома! Ты мне как-то рассказывал, как на Кавказе добывают эту самую нефтю, как из нее на заводах керосин выгоняют, и я тогда понял, почему это самое горючее масло в Чугучаке так дорого продают.

Обойдя яму с водой, мы увидели, что в одном месте ее край был немного ниже; сюда собиралась черная пленка и медленно стекала ручейком в палец ширины на склон холма, который в этом месте был не темносерый, а черный и блестящий. Ручеек тек еле-еле, расплывался и немного ниже застывал. Я ступил на это место и подошва сапога прилипла точно к густому вару или дегтю.

– А знаешь ли, Лобсын, я думаю, что весь этот холм не из угля сложен, как монголы говорят, а из этой застывшей нефти. Вот посмотри, по всей стороне, куда стекает эта нефть, камень не серый, а черный и гладкий, но идет такими же ступеньками, как в других местах, и кусты на нем не растут. Это все свежая недавно застывшая, затвердевшая нефть.

– А почему в прочих местах камень не черный, а серый и не гладкий, точно песком посыпан? - спросил Лобсын.

– Потому, я думаю, что там он очень старый, выветрел, а песком его ветры заносят. Вот мы попробуем на огне, как будет гореть свежий черный и серый старый. Если серый не уголь, а та же загустевшая нефть, - он будет гореть и пахнуть как черный.

– Попробуем, Фома! Это интересно. Спустившись с холма, мы выбрали поблизости ровное

место на дне долины, поставили палатку и расседлали коней. Мальчики живо набрали сухих веток, чтобы развести огонь, а мы с Лобсыном, захватив кайлу и лопату, взобрались на холм и лопатой набрали черной густой нефти в том месте, где сочился ручеек, а кайлой выломали в другом месте несколько пластин серого камня. Положили на огонь сначала черную густую массу, похожую на полузасохший деготь; она быстро загорелась большим пламенем с густым черным дымом и запахом керосина, растопляясь и растекаясь по хворосту. Когда все прогорело, положили куски серого камня. Они загорелись не сразу, но горели так же и плавились медленнее.