Максим Солохин - Сказка для старших

• Название: Сказка для старших
• Автор: Максим Солохин
• Жанр: Современная проза

---

Я обвел глазами сидящих.

— И что мне, как автору, подобает сделать в такой ситуации? Позволить моему Волшебнику стать вполне совершенным, совершенно самодостаточным? Дать ему конституцию? Сделать его камнем, который уже невозможно будет поднять?

Все молчали.

— Вот мое авторитетное решение, — сказал я, обращаясь к Волшебнику. — Проблему старости и смерти Вам решить не удастся. И в этом — Ваш шанс, как блудного сына.

Проснувшись среди ночи, митькин Папа уже не мог уснуть. Он пошел в комнату к сыну и при свете полной луны долго смотрел на Митькино лицо.

Отец Федор и Монах, очнувшись, немедленно взялись за свое обычное молитвенное правило.

Знаменитый батюшка, подивившись, немедленно записал сон. Но он зря с этим поторопился: такие сны не забываются, и даже спустя годы отчетливо припоминается каждая деталь.

Что делал Волшебник, осталось неизвестным.

А Антон, проснувшись, сказал, глядя в потолок:

— А все-таки, если бы он вернулся к Богу сам, не из-под палки, не как я — чем это плохо?

"Это было бы во славу его, Волшебника, а не во славу Бога," — шепнул я.

Антон долго лежал без сна, переваривая мой сон и мой ответ. Потом он усомнился, вдруг это все бесовское наваждение. И тоже встал на молитву. И уже не лег в эту ночь.

И когда забрезжил рассвет, ему почему-то стало ясно, что если когда бывает что-то доброе в человеке, то ТОЛЬКО по молитве ДРУГОГО ЧЕЛОВЕКА. И молитва в человеке бывает только по молитве другого человека. А во всех нас это — по молитве человека Иисуса Христа. И только во Христе это — Свое. Потому что Он и есть — Бог.

И это хорошо, потому что нам нечем гордиться. Разве только Христом, Которого мы распяли, но Он все равно воскрес ради нас. Хотя это несовместимо.

— Что значит "кончится Голгофой", — сказал Монах. — А Воскресение? Он что — не верит в Воскресение?

— Верит, конечно. Конечно, верит. Он говорил, что это не просто оживление мертвых… Что тогда Бог все вообще исправит и восстановит.

Монах кивнул.

— Исцелит, утешит, восстановит… Все разъяснит. Все поймут, и все согласятся с Ним, и скажут: прав Ты, Господи, и правы суды Твои. Тогда не будет проблемы, прав ли Бог, потому что правда Бога будет открыта. И вот тогда-то Бог осудит каждого по делам его. И спасутся только те, кто будет просить о милости. Кому Бог даст в тот день молитву. Так что Голгофой дело не кончится. И что значит "в сказке нет смерти"? Разве он бессмертный?

— Не знаю, — сказал Митька. — Наверное, смертный. Он говорил, вроде, Иванушка бессмертный.

— Навряд ли, — сказал Монах. — Если уж "небо и земля прейдут", то куда денется Иванушка?

Это было понятно.

— А все-таки, что есть у Бога, кроме всемогущества? — спросил Митька у Монаха.

— Например, Бог знает, что делать. Что делать со всемогуществом. А кроме Него этого никто не знает. Один Бог знает, что нужно делать. Потому кто не служит Богу — для того всемогущество в конце концов окажется бесполезным. Дай ему всемогущество — рано или поздно он решит все проблемы — и дальше будет просто жить. Безо всякого всемогущества.

Митька покивал.

— Я тоже не знаю, что делать с всемогуществом. Скучно же. Но Бог ведь может открыть, для чего тогда всемогущество. Раз я сам не знаю.

— А Бог и открыл нам. Всемогущество нужно нам, чтобы служить Богу. Не имея всемогущества, невозможно исполнить Его заповеди.

— Не понял, — сказал Митька.

— Не имея приказа, оружия и… подготовки, нельзя арестовывать преступника. Не имея прав, нельзя водить машину. Не имея всемогущества, не получится служить Богу как подобает.

— Не понял, — повторил Митька.

— Конечно, ты же не Бог. И я не понимаю. Без Бога это лишено смысла. Святые могут все. Абсолютно все. Но делают они только то, что Бог велит. Потому что только Он знает, для чего все это.

— Что — все?

— Вообще — все.

Митька сказал:

— Значити, любой грех — это отказ от всемогущества. По сути.

И добавил задумчиво:

— Это ж необратимое. Всемогущий все может, даже если он всемогущ не сам по себе, а только в молитве… по благодати. Все может. Может и отказаться от всемогущества. Но это необратимо. Вот и грех. Камень, который нельзя поднять.

— Именно — по сути, — сказал Монах. — Любой грех — отказ от Бога. По сути.

— А Волшебник сказал, что любое наше желание — это требование конституции.

И Митька как мог пересказал феерию о конституции.

— Страстное желание — да, — ответил Монах. — Любая страсть враждебна Богу. Потому-то люди и бросают молиться. Попросят-попросят, да и бросают. А если бы не бросили — получили бы. Но — трудно продолжать. Благодать отходит — сомнения одолевают.

— Ну, да. Он говорит: Бог отходит на время. Но если не перестанешь молиться — возвращается.

— Не то, чтобы совсем отходит… Страсть противится молитве, а молитва — страсти. Потому-то тяжело молиться, даже о нужном. Потому что у нас все смешано со страстями. Даже желание спастись у нас смешано со страстями. С гордостью, например.

— А если бесстрастное желание?

— А что у нас бесстрастное?

— Нет, вообще, бывает бесстрастное желание?

— У того, кто чист сердцем. Конечно бывает. Желания — есть; страстей — нет.

— Тот попросит — и сразу получит? Он хочет того же, что и Бог? И трудиться не надо — молитва сама идет? Полная искренность?

— Конечно, полная искренность. А что касается труда, усилий… И да, и нет. И так, и не так. Это неописуемое состояние, нам не понять. Этого надо достичь, тогда и поймешь. Но называется — самодвижная молитва. Не зря так называется. Но труд там есть.

— А как это совместить?

— Не знаю. У Бога все совмещается.

— А у нас все желания — страстные?

— В какой-то мере. Соединены со страстями.

— Тогда же все равно получается, молиться — грех. Если все наши желания противны Богу. Страстные.

Монах нахмурился.

— Да нет, брат, пойми. Как раз наоборот. Вот не молиться — грех. Не молиться, а самому стараться удовлетворить свои желания. Это — грех. А молитва очищает наши желания. Сначала — очищает, потом — исполняет. Бросать молитву — грех. Отчаиваться в Боге — грех. А молиться — не грех. Это как страх и любовь. В Боге это соединяется, а если отделить — одно другому мешает.

— А молиться — не грех?

— Не молиться — грех.

Тогда Митька задал коварный вопрос:

— А почему Давид говорит про своего врага: "И молитва его да будет в грех"?

— Будет молиться о страстном, благодать отойдет, станет трудно — бросит молитву, отчается в Боге. Не сама молитва — грех, а оставление молитвы — грех. Потому говорится: "и молитва его да будет в грех". Приведет ко греху. Оставит молитву.

Монах подумал, а потом покачал головой:

— Одного не понимаю! Тебе-то, тебе все это трудно понять. Но он-то!.. Если он все это сам понимает, почему он до сих пор — волшебник?

— Может, мы сами чего-то не понимаем? — предположил Митька.

Митька встретил Сашу в автобусе.

— Как ты там?

— Нормально.

— А чем занимешься?

— Выступаю.

— И как?

— Нормально.

— Бьешь всех, наверное?

Саша кивнул.

— А твой папа знаешь что сказал? "Зря я научил его бою."

Саша махнул рукой.

— Знаю я все это. "В реальном бою силы не бывают равными." Только это все — теория. Красивые слова. Я понимаю, что такое реальный бой. Только зачем мне реальный бой? Я не кровожадный. Я люблю, чтобы было красиво. Уменье красиво биться — это престижно. Это положение в обществе. Это кусок хлеба с маслом. Плюс почет и уважение. Вот и все.

Кое-что насчет Сашки многоопытный Митька понял, ощутил еще при первом серьезном разговоре: Сашка был крутым, и к волшебству он был явно неспособен. Он давно уже чувствовал себя взрослым. И высокомерно отверг свое собственное детство, не понимая, что становится банальным, как и все взрослые. Почти все, кроме тех немногих, которые как раз и привлекали Митьку, и на кого ему хотелось быть похожим. Митька боялся банальности, а Сашка не боялся… ну и пусть. Флаг в руку, как говорится, сердцу не прикажешь.

Но что-то оставалось непонятным. Было ясно, что Сашка совершил что-то необратимое… как Антон в детстве. Но что?

Митька долго размышлял над Сашкиными словами, но понял лишь главное: Сашу так и не увлекла идея побеждать врагов силой Божественного Духа; ему хотелось добиться чего-то в жизни самому, своими силами. Тем более, что ринг, как и цирк, далеко от Бога. Всемогущество — слишком тяжелая артиллерия для ринга.

— Послушай, — сказал Монах. — Я хочу, чтобы ты понял одну важную вещь.

— Какую?

— О покаянии. Бог стал человеком и умер на Кресте — для чего? Для того, чтобы дать тебе ВСЕ, абсолютно все.

— Я это, кажется, понял. А при чем тут покаяние?