Борис Ардов - Table-Talks на Ордынке

• Название: Table-Talks на Ордынке
• Автор: Борис Ардов
• Издательство: Инапрес
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997

Сборник воспоминаний о жизни московского дома Н. А. Ольшевской и В. Е. Ардова, где подолгу в послевоенные годы жила Анна Ахматова и где бывали известные деятели литературы и искусства. Читатель увидит трагический период истории в неожиданном, анекдотическом ракурсе. Героями книги являются Б. Пастернак, Ф. Раневская, И. Ильинский и другие замечательные личности.

В книгу вошли повести «Легендарная Ордынка» протоиерея Михаила Ардова, «Table-talks на Ордынке» Бориса Ардова и «Рядом с Ахматовой» Алексея Баталова.

---

А Дикий твердил свое:

— Никакой разницы между моей речью и речью товарища Сталина не замечаю.

С каждым днем драматизм усиливался, ибо уже пора было показать готовый фильм самому Сталину. В конце концов, оттягивать «высочайший» просмотр было решительно невозможно, и, трясясь от страха, чиновники повезли картину к кремлевскому начальству.

Эффект был самый неожиданный. Сталину игра Дикого очень понравилась, и тому были две существенные причины. Во-первых, потому, что в отличие от низкорослого оригинала актер был довольно высок, а во-вторых, именно потому, что он говорил без грузинского акцента. Это особенно импонировало тирану, который в те годы мнил себя эдаким всероссийским императором, а отнюдь не сыном сапожника из Гори. Благоволение Сталина к его игре Дикий не без основания воспринял, как своего рода индульгенцию, и он стал позволять себе слова и поступки, которые любого другого человека в те годы просто бы погубили.

Дикому позвонили с Мосфильма:

— Мы вас просим сняться в роли Иосифа Виссарионовича. По размерам роль небольшая, но для картины это самый важный эпизод…

— Хорошо, — отвечает актер, — я у вас снимусь за сто тысяч.

— Мы никак не можем заплатить вам сто тысяч. У нас по положению максимальная плата актеру за роль — шестьдесят тысяч.

— За шестьдесят сниматься не буду. И Дикий кладет трубку. Через некоторое время раздается новый звонок.

Тот же голос говорит:

— Алексей Денисович, мы все уладили. Вы получите свои сто тысяч. Шестьдесят заплатим мы, а сорок — ЦК из своих средств.

— Нет, — отвечает Дикий, — я сниматься не буду…

— Как? Почему?

— Я не могу, чтобы Центральный Комитет партии платил мне меньше, чем Мосфильм…

Дикий поставил какой-то спектакль.

На генеральную репетицию пришли начальники и театроведы.

По окончании — обсуждение. Высказывались и похвалы, и критические замечания.

Последним берет слово сам Дикий.

— Простите, — обращается он к одному из сидящих, — вы из газеты «Правда»?..

— Да, — отвечает журналист.

— Прошу вас, — говорит режиссер, — пересядьте, пожалуйста, вот сюда… А вы — из газеты «Советское искусство»? Пожалуйста, вот туда сядьте… А вы — из Комитета по делам искусств?.. Вы — сюда…

И так он в течение нескольких минут перемещал всех присутствующих…

— Все уселись? — сказал режиссер, наконец. — Вот и хорошо… И после паузы:

— А теперь идите-ка все отсюда — к такой-то матери! Ясно?

В Малом театре, где в то время служил Дикий, было собрание труппы. Обсуждалось поведение актрисы Валентины Серовой. Она, бедняжка, была алкоголичкой, а потому пропускала и спектакли, и репетиции.

И вдруг на ее защиту поднялся Дикий.

— Эти фарисейки, — говорил он, указывая на старейших актрис театра Яблочкину и Турчанинову, — они ополчились на юное дарование…

И далее в том же тоне.

Когда собрание окончилось, к Дикому подошла трясущаяся от обиды и возмущения Яблоч-кина.

— Алексей Денисович, как вы могли позволить себе такое… В этих стенах… которые помнят еще Марию Николаевну Ермолову…

Дикий при этом невозмутимо курил. Потом он погасил огонек плевком, бросил окурок на паркетный пол и раздавил ногою.

— С тех пор, мама, — сказал он Яблочкиной, — здесь два раза ремонт делали…

Одним из постоянных собутыльников Дикого был драматург Константин Финн. Кто-то из тогдашних шутников заметил, что имена этих двух пьяниц увековечены на постаменте памятника Пушкину — «финн и ныне дикий».

У Дикого была довольно большая библиотека, но в конце концов книги он продал, а деньги пропил. И вот кто-то из его друзей вдруг заметил, что все книжные полки — пусты.

— Алеша! — вскричал гость. — А где же твои книги?

Дикий сделал широкий жест и возгласил:

— Все прочитано!

Артист Григорий Ярон составил целую эпоху в отечественной оперетте. Карликового роста, чрезвычайно комичной внешности, превосходный танцор, он был к тому же очень остроумным человеком.

Один из гостей как-то зашел в общую Ярона с женой спальню. Там стояла новая неподходящая для малютки-хозяина, огромная — на полкомнаты кровать.

— Гриша, — сказал гость, — наверное, когда ты в ссоре с женой, вы с ней в этой кровати даже не встречаетесь?

— Встречаемся, но не раскланиваемся, — отвечал Ярон.

Одно время театром оперетты руководил режиссер Туманов, которого, надо сказать, Ярон терпеть не мог. Литератор Лабковский как раз тогда сочинил музыкальную комедию и пытался ее пристроить. Встретив Ярона, автор пожаловался ему:

— Ты представляешь, ведь мы с Тумановым вместе учились в гимназии. А он теперь не хочет ставить мою пьесу… Каков подлец!

— А у вас вся гимназия такая, — сказал Ярон.

Когда Туманова назначили главным режиссером театра имени Пушкина, Ярон сказал:

— Ну, теперь это — театр имени Дантеса.

Ярон почти во всякую роль вставлял то, что у актеров называется «отсебятиной», то есть сам придумывал себе текст. При его остроумии это иногда бывало совсем не дурно.

Например, в спектакле «Сильва», играя роль комического старика, он рассказывал о своем когда-то бывшем свадебном путешествии:

— Мы отправились в роскошном автомобиле…

Тут его перебили:

— Когда вы женились, никаких автомобилей еще не было!

— Да, да, — подтверждал Ярон, — автомобилей еще не было… Но лошади уже попадались…

Вообще же тексты музыкальных комедий часто оставляли желать много лучшего. Ардов вспоминал такую историю. В какой-то оперетте хор в частности исполнял такое:

Кем Руан был город взят?
Генрих Пят…

Среди тогдашних литераторов возникла игра, они изощрялись, придумывали «вариации» на эту тему. Например, так:

Кто поэтами воспет?
Генрих Трет…

Однако же, лучшим экспромтом был признан такой:

Кто приехал из Мытищ?
Генрих Тыщ…

А вот пример в ином роде. В оперетте «Екатерина II» автор стихов сочинил такой припев к куплетам заговорщиков против очередного фаворита императрицы:

Пусть носит башмаки Петра,
Пусть носит он носки Петра,
Но скипетра, но скипетра
Ему не увидать!

Актер Владимир Яковлевич Хенкин любил юмор и шутил при любых обстоятельствах. Во время спектакля в театре Сатиры у него случился инфаркт, после которого артист так и не поправился. Его уложили за кулисами, вызвали скорую помощь. Прибывший врач спросил актера:

— На что жалуетесь?

— Прежде всего на дирекцию театра, сказал комик. — А потом на отсутствие репертуара.

Тот же Хенкин был болезненно ревнив к чужому сценическому успеху. Однажды кто-то рассказал ему, что в Московском цирке публике очень нравятся выступления дрессированной свиньи. Хенкин выслушал и мрачно сказал: — Рад за товарища…

В одном из городов на Кавказе играли «Отелло». В пятом акте, как и положено, мавр задушил свою супругу и задернул занавес, скрывающий альков. Потом он вышел на авансцену и произнес положенный в этом месте монолог… После чего снова открыл альков. И тут зрители увидели, что Дездемона лежит, приподняв голову с подушки, с папиросой в зубах, а к ней наклонился помощник режиссера с зажженной спичкой в руке…

Сначала в зале ахнули, потом раздался смех и даже аплодисменты… И тут, перекрывая шум, прозвучал голос с сильным восточным акцентом:

— Правильно задушил, слушай, на минуту оставить нельзя…

Режиссер Николай Павлович Акимов был человеком чрезвычайно умным и острым. В шестидесятых годах секретарем обкома партии в Ленинграде был некто Толстиков, и при его «губернаторстве» в городе была введена своя, особая цензура.

Акимова тогда спросили:

— Почему спектакли и фильмы, которые идут в Москве, запрещают к показу в Ленинграде?

— Я удивляюсь, что в Ленинграде еще принимают московские деньги, отвечал Николай Павлович.

После путешествия в Америку Акимов делился своими впечатлениями в Доме искусств. Среди заданных ему вопросов был такой:

— Где актеры живут лучше — у нас или в Америке?

Он отвечал:

— Плохие актеры живут лучше у нас, а хорошие — в Америке.

М. однажды шел с Акимовым по одной из лестниц в Театре Комедии. Там было полутемно, и М. спросил главного режиссера:

— Николай Павлович, почему у вас половина лампочек не горит?

Акимов резко повернулся к нему и сказал:

— Не я, не я разгонял Учредительное собрание.

Году эдак в шестьдесят пятом состоялся вечер памяти режиссера Таирова. Там выступал Н. П. Акимов, и он в частности сказал:

— За годы моей довольно продолжительной жизни мне удалось открыть такую закономерность: палач, как правило, живет дольше своей жертвы.