Ли Танит - Серебряный любовник

• Название: Серебряный любовник
• Автор: Ли Танит
• Жанр: Фэнтези

Мама, я влюбилась в робота. Нет. Вряд ли ей это понравится. Мама, я влюбилась.

В самом деле, дорогая?

О да, мама, да. У него каштановые волосы и очень большие, похожие на янтарь, глаза. А кожа у него серебряная.

Молчание.

Мама, я влюбилась.

В кого, дорогая?

Его зовут Сильвер.

Звучит, как металл.

Да. Это означает Серебряный Ионизированный Лабильный Вокализованный Электронный Робот.

Молчание. Молчание. Молчание.

Мама...

---

– Да. Мне ходить вокруг или просто стоять?

– Я думаю, с них нельзя брать деньги, раз я играю гораздо лучше человека.

Конечно, это я заставила его изменить свое мнение. Допустив, что я думаю о нем, как о роботе... хотя на самом деле я никогда, никогда... Какой ловкий психологический ход с моей стороны. Правда, тогда об этом даже не думала.

– Мне теперь все равно, - продолжила я свою стратегию.

– Придется подбирать те деньги, что бросят на землю. И не забывай - ты тоже должна будешь петь. Я едва не выронила из рук расческу.

– Я?!

– А как же.

– Я не умею петь.

– Умеешь. Я тебя слышал.

– Нет.

– Это придаст человеческие черты, - сказал он. - У тебя природное чутье к гармонии. Когда ты мне подпеваешь, то у тебя прорезывается очень оригинальное сопрано. Ты об этом не знала?

– Это... потому что я не могу держать тон.

– Но гармония все равно сохраняется. У тебя есть талант.

– Я... это просто смешно. У меня же так плохо...

– Это случайно, - тихо сказал он. - Тебе Деметра сказала, что ты не умеешь петь?

Я стала вспоминать, но не могла, и все же...

– Да я и не думала никогда, что умею...

– А я тебе говорю, что умеешь.

– Но я не хочу.

– С чего ты взяла, что не хочешь?

Я вдруг утратила всю свою уверенность.

– Я не могу, - пропищала я. - Не могу. Он улыбнулся.

– Отлично.

В полдень дождь перестал. Мир был мокрым, серым, светлым и жалостным, но мы все же вышли в него, он - закутанный в красно-черный плащ, с гитарой через плечо, я - в своей слегка потертой уже меховой куртке и мятых джинсах со случайно попавшими на них пятнами краски. Мы шли по улице Терпимости, по бульвару, проходили под надземкой, и, когда останавливались на перекрестках, я ныла:

– Не могу, Сильвер. И он беспечно отвечал:

– Отлично.

Мимо нас бежали люди, шлепая по впадинам на тротуаре, которые превратились в пруды и озера. На плоских крышах возникли настоящие резервуары с живописными водопадами. В такие дни люди спешат домой, а не на прогулку. И я вспомнила Чез-Стратос, где бы сейчас устроилась с книгой в теплой библиотеке или жевала конфеты в Перспективе, слушая музыку, глядя на холодное, как будто металлическое небо, и поджидала мать; в моем коконе мне не страшна была бы непогода... А потом: "Мама, давай сделаем горячие тосты?" И Деметра, зная мою слабость к традиционным блюдам, соглашается. И вот уже вкатывается космонавт, а на подносе у него китайский чай, тосты с клубнично-апельсиновым джемом. И мать рассказывает мне, чем она занималась, и я смеюсь вместе с ней, а потом она спрашивает, чем занималась я, и я тоже рассказываю, но мои занятия такие скучные, и я стараюсь побыстрей закончить, чтобы не усыпить ее. Конечно, я знаю, что ей скучно, хотя она это хорошо скрывает. И начинаю фантазировать, чтобы увлечь ее - например, о том, что я возвращаюсь в колледж и читаю сравнительное религиоведение или еду в Южную Америку и возвращаюсь с диссертацией, которую потом читаю публике, а она гордится мной. А потом мы съедаем тосты, она целует меня и уходит в свой кабинет заниматься чем-то невероятно ученым и полезным. А я засыпаю прямо на мягком ковре, а за окном льет дождь и завывает ветер, но они ничего не могут мне сделать.

Я преклонялась перед матерью. Но и боялась ее. Я начала многое понимать благодаря моему любовнику. Моему механическому - нет, моему прекрасному, моему чудесному любовнику. Он сказал, что Деметра тоже меня боится. Деметра попыталась вырезать меня, как выкройку из модного журнала, но я не вполне подошла. И вот теперь я с ним, топаю по мокрому тротуару без гроша в кармане. Стоит мне зайти в любой банк штата, как я тут же получу деньги на проезд до дома матери. Подумай об этом. А потом вспомни, как он прислонился к тебе, когда ты его причесывала, и сказал: "Приятно, когда ты ко мне прикасаешься". Еще он сказал: "Мне нравится вкус еды". А когда он смотрел в окно, не желая отвечать, ты ему сказала: "Ты действуешь не как робот. И так было всегда".

Вдруг я увидела наши движущиеся отражения в витринах магазинов. (Суеверие - раз у него нет души, значит, он не может давать отражение или отбрасывать тень). Моим отражением была новая Джейн с ячменно-белыми волосами и поразительно тонкая. Теперь моя талия - двадцать два дюйма. Мои джинсы еще потому имели такой ужасный вид, что мне пришлось их ушить, и я сделала это неумело.

Так почему бы мне и не запеть на улице? Разве это не интересно? Куда интереснее, чем изучать религию. Мама, я - уличная певица.

Я смутно припомнила, что однажды в детстве запела, сидя в шевроле, когда мы ехали куда-то с матерью. Через некоторое время она сказала: "Дорогая, я так рада, что тебе нравится эта песня. Но, пожалуйста, постарайся брать верные ноты." Иногда я подбирала по слуху простенькие мелодии на пианино, но только тогда она не могла этого слышать. Сама мать играла блестяще. А мне, я знала, медведь на ухо наступил. Нет, когда я подпевала ему, я была так расслаблена, что получалось неплохо, голос приобретал какой-то необычный тембр. Но перед публикой я испугаюсь. И буду петь отвратительно. Они, скорее, не денег нам дадут, а забросают камнями или вызовут полицию.

Мы дошли до пассажа, освещенного с обеих сторон. Крытый проход образовал арку между двумя магазинами.

Люди сворачивали туда, чтобы уйти из-под холодного, сочащегося дождем неба. По той же причине они шли через пассаж в обоих направлениях. Даже мне было понятно, что лучше места не найти.

Сильвер решительно шагнул под арку, как будто и он бывал здесь каждый день.

Когда он взял наизготовку гитару, перекинув через плечо шнурок, я нервно прошептала:

– Что мне делать?

Он устремил на меня изумительный взгляд.

– Ты хочешь сказать, что не собираешься петь?

– Сильвер!

– Не можешь. Ну, хорошо. Становись рядом со мной и молча привлекай гетеросексуальную часть мужского населения. Коробку из-под печенья, кстати, поставь на землю. Не бойся,

Я положила коробку и представила себя бесцельно стоящей здесь, - это было еще хуже, чем если бы я пела. Наверное, он хотел этим заниматься в одиночку. Чтобы зарабатывать деньги и содержать меня, ведь он мой ручной тюлень, мой раб, моя машина для очистки яиц. Но я не могла это ему позволить.

Первый аккорд заставил меня вздрогнуть. Но он насторожил и нескольких человек, проходящих по пассажу. Не всех, конечно. В рабочих пригородах и без нас полно уличных артистов.

Потом он начал петь. Я уже слышала раньше эту песню, про бегущий куда-то старый паровоз, пыхтящий и пускающий горячий пар из трубы. Мелодия неслась, грохоча, вместе с паровозом. Она как раз подходила для того, чтобы разогнать серость этого дня. (Я поймала себя на том, что уже не стесняюсь, так нравилась мне эта песня).

Я прислонилась к стене и полузакрыла глаза. Люди могли подумать, что я просто остановилась, привлеченная песней. Я просто стояла и улыбалась. Потом увидела, что и другие останавливаются. Четыре человека столпились у входа в арку. Кто-то вошел с серого конца и тоже задержался. Когда в коробку упала первая монета, я вздрогнула и воровато вгляделась в нее, стараясь не подавать виду. Она не была крупной, но все же начало было положено.

Странно, как быстро я привыкла ко всему этому. Будто уже занималась этим раньше. Наверное, потому, что часто наблюдала за уличными актерами. Я вспомнила, с каким достоинством они держатся перед теми, кто просто проходит мимо или сначала слушает, а потом уходит, ничего не дав. И с точно таким же достоинством принимают то, что подают. Однажды Кловис бросил целую пачку банкнот парню, который потрясающе жонглировал кольцами, ножами и горящими, пропитанными нефтью факелами, которые он всякий раз ухитрялся ловить за ручку, - толпа глазела на него, открыв рот. А парень, которого, Кловис нашел очень привлекательным, крикнул из-за мелькающих лезвий и огней с явным акцентом: "Merci, beau monsieur" [Спасибо, дорогой господин (фр.)].

Сильвер играл, конечно, умопомрачительно и без устали, все играл и играл. Вдруг, когда толпа выросла человек до пятидесяти, брошенная в коробку монета ударилась и выскочила обратно: там не осталось места для нее. Я не знала, как следует поступать уличным артистам. Я не могла запросто на виду у всех высыпать коробку в сумочку, но, однако, от этого зависело, сколько удастся еще собрать. Думая об этом, я не слышала, когда Сильвер кончил петь - в себя меня привел только взрыв аплодисментов.

Сильвер поклонился публике, успокоив мое сердцебиение поистине средневековой красотой жестов. Под зонтиком его невозмутимости я чувствовала себя спокойно. Кто бы тут меня заметил? Ни один человек в толпе не сделал попытки уйти. Напротив, к ней присоединились еще две женщины. Впрочем, далеко не у всех были деньги, они просто хотели развлечься задаром.

Но для артиста не совсем обычное дело собрать такую большую неподвижную толпу. Место подобрано с умом. Даже двери окружающих магазинов не были заблокированы, не придерешься.