Даниэль Клугер - Двадцатая рапсодия Листа

• Название: Двадцатая рапсодия Листа
• Автор: Даниэль Клугер
• Издательство: нижный клуб «36.6»
• Жанр: Детектив
• Год: 2006
• ISBN: 5-98697-047-0

Главный герой этой книги знаком абсолютно всем. Это фигура историческая. Однако многие события и эпизоды жизни главного героя остались незамеченными даже самыми рьяными и пытливыми исследователями. Николай Афанасьевич Ильин (1835 – ?) – тоже лицо историческое. На протяжении длительного периода, вместившего в себя финал девятнадцатого века и первые годы века двадцатого, Н. А. Ильин вел записи, относящиеся как к собственной жизни, так и к жизни главного героя. Они и послужили основой для целой серии книг, которая начинается «Двадцатой рапсодией Листа». Поскольку события, описанные Н. А. Ильиным, чаще всего носят криминальный характер, то не удивительно, что серия получила название «Кто виноват?».

---

– Понятно, понятно, – повторил Феофанов, вновь отворачиваясь. – Я-то думал, вы справки об этом полицейском деле наводите. Даже удивился: по службе такое вам ни к чему вроде бы. Хотя, конечно, о подобных происшествиях, когда они в окрестностях случаются, знать надобно… Словом, очень даже может быть, что барышня эта вторично приезжала. Только не доехала. Ее ведь каторжник какой мог пристрелить, когда она не от нас, а, напротив того, к нам ехала.

– А вы, я так понимаю, по-немецки говорите? – спросил я.

– По-немецки? А-а, это вы насчет того, как я с ней объяснялся… – Петр Николаевич дернул щекой, будто бы в усмешке. – Нет, немецкому я не обучен. По-французски мы с ней говорили. И то самую малость. Говорить-то особо не о чем было. Она привезла письмо от графа, в котором тот велел показать гостье угодья, усадьбу. Растолковать о том, какие доходы в каждый год поместье приносит. Тут и языка никакого не надо: все перед глазами, все можно поглядеть да пощупать… Вот кто понемецки как по-русски балаболит, так это Артемий, – добавил он вдруг. – У него, говорит, в юности домашний учитель был из немцев. Да-с. А что ваш молодой хозяин, Владимир Ульянов? Слышал я, для него что немецкий, что русский – все едино. И вообще – весьма умен и образован. Так, говорите, ждет, пока матушка ему прощение исхлопочет?

– Ждет, – ответил я. – Не знаю уж, этого или чего другого, но именно что ждет. И чтобы не так тягостно ждать было, все время за чтением проводит, а пуще того – за шахматной доской. Играет по переписке с присяжным поверенным Хардиным. Слыхали о таком? С ним, говорят, сам Чигорин с уважением играл, так-то вот.

Уж не знаю, с чего вдруг я приплел Хардина да Чигорина, а только разговор наш после этого увял. Петр Николаевич зевнул, деликатно прикрыв рот рукою, чуть отодвинулся и, как мне показалось, задремал. Во всяком случае, до Самосырова, где мы остановились, чтобы дать отдых лошадям, глаза его были закрыты. В Самосырове же он, однако, встряхнулся, предложил перекусить.

Пошли мы в трактир, и тут, с неожиданной щедростью и без малейшего с моей стороны повода, Феофанов угостил меня не только обильным обедом из щей и гусиных полотков – что само по себе было греховно, день-то ведь постный, – но и рябиновкой. Право, не знаю, откуда узнал он о слабости моей. Не иначе Артемий рассказывал, он и сам не раз потчевался моей настойкою да все нахваливал ее. От иного напитка я, может, и отказался бы, но тут я долго чиниться не стал и поддался уговорам моего попутчика. Тем более что разогреться перед оставшейся частью пути было совсем даже нелишне.

Когда до Шигалеева оставалось версты две, было уже совсем темно. Лошади наши вдруг встали как вкопанные. Замотали головами, зафыркали.

– Что это они? – Кучер встревожился. – Испугались, гляди-ка… Посмотреть бы…

Мы с Феофановым открыли дверцы по обе стороны возка и выглянули наружу. И тут из придорожных зарослей поднялась впереди нас, саженях в тридцати, черная фигура, показавшаяся невероятно огромной. Воздух прорезал страшный громкий звук – рев не рев, рык не рык, какой-то жуткий утробный скрип с подвыванием. Я почувствовал, что волосы у меня под шапкой зашевелились.

– Медведь… – прошептал кучер. – Экий… шатун… – И… спрыгнув с облучка, обежал возок и попытался было залезть в дверцу, откуда выглядывал я.

– Куда?! – заорал Феофанов.

Лошади попятились. Кучер, при всей своей разбойничьей наружности, испугался не менее лошадок. Поездка наша оборачивалась нешуточной бедой. И тут сделали свое необходимое дело выдержка и хладнокровие моего спутника. Он извлек откуда-то из возка ружье и, не теряя ни секунды, выстрелил в сторону страшной фигуры. От разорвавшего тишину ружейного грохота лошади еще пуще испугались, заржали и прянули в сторону так, что наш возок едва не перевернулся. Петр Николаевич выскочил на дорогу и выстрелил из второго ствола. Со стыдом должен признаться: я оказался в полной растерянности и оттого – в оцепенении, так что стоял, скособочившись неподвижно, наполовину в возке, наполовину снаружи, и только глазами хлопал.

Прошло несколько томительных мгновений. Кучер, слава Богу, вернулся на облучок и наконецто справился с перепуганными лошадьми. Они стояли молча, тревожно прядая ушами.

Феофанов напряженно всматривался в темноту.

– Ушел, – сказал он то ли с облегчением, то ли с сожалением.

Еще некоторое время мы прислушивались к тишине. Нет, ничто более не нарушало вечернего спокойствия. Феофанов переломил ствол, извлек обе стреляные гильзы, бросил их в снег. Вернулся в возок, сел на прежнее место.

– А что, Николай Афанасьевич, не учинить ли нам и впрямь облаву на шатуна? А то ведь вот бродит такая бестия, непременно какую беду учудит. Вы как – не присоединитесь ли?

– Отчего же, – сказал я. – С радостью.

– Я, пожалуй, завтра же переговорю с Артемием. Думаю, он не откажется. Ему с ружьишком в засаде посидеть – милое дело. Опытные загонщики есть – что в Шигалееве, что в Пестрецах. Ежели кого из кокушкинцев захотите прихватить – милости прошу. Завтра у нас суббота, послезавтра воскресенье, стало быть, в понедельник и можно было бы собраться. Так что я вас вскорости извещу, ждите.

В Шигалееве мы распрощались. Феофанов отправился к себе в Починок, еще раз напомнив о задуманной охоте и терпеливо выслушав от меня многословное изъявление благодарности (каюсь, рябиновка мне иной раз язык развязывает, и даже излишне). Я же, зайдя на станцию и позвав давно ожидавшего здесь Ефима, сел в свои родные ковровые сани и теперь без всяких приключений добрался до Кокушкина. Еще не было десяти часов, как я уже открывал дверь своего дома.

Войдя в сени, я услыхал неожиданно веселые молодые голоса и заспешил в горницу. Открыв дверь, я увидел картину и успокоившую меня поначалу, и несколько взволновавшую – уже потом.

В большой комнате, под ярко горевшей висячей лампой с розовым абажуром и шарами, за устеленным чистою скатертью столом, на котором стояли самовар, блюдо с пирожками и вазочки с вареньем, сидели моя дочь, дочь Якова Паклина Анфиса, а кроме того Владимир Ильич Ульянов собственной персоной. Домна хлопотала у печи, а честная компания была увлечена оживленной беседою.

– … Это еще хорошо, что камни в человека или в дом не попали, – говорил Владимир. – Если бы в человека – убили бы наповал. А если бы в дом – развалили бы до основания да еще подожгли бы, они ведь необыкновенно горячие! И громадные – я слышал, до двадцати пудов!

– Ну уж, до двадцати, – усомнилась Анфиса. – Это что, как мельничный жернов, что ли?

– Даже больше, только формы другой, а правильнее сказать – вообще без формы, и к тому же они разваливаются на куски еще в воздухе. Я точно знаю, что Кротов этих кусков больше девяти пудов собрал.

Я понял, что молодежь обсуждает падение метеоритов – тех, что грянули оземь в самом конце августа прошлого года. Дело было в Пермской губернии, близ Оханска, от нас далековато будет, верст пятьсот, но уж больно крупные были эти метеориты, действительно как мельничные жернова, и небесные явления были грозные – пушечные удары и огненные шары с искрами, которые множество людей видело, и падали камни по берегам нашей матушки-Камы. Осенью о них много писали, тем более что собирал метеоритные куски известный человек – Павел Михайлович Кротов из Казанского университета, он же и привез камни в Казань, о чем докладывал на Обществе естествоиспытателей. А я, как человек любознательный, о том читал в газетах и размышлял над природою небесных явлений. Разговоры про метеориты до сих пор не умолкают, вот и наша молодежь вспомнила о тех летних событиях зимним вечером.

Задумавшись на пороге горницы, я не сразу обратил внимание, что за столом воцарилась полная тишина. Ах, ну да, хотя я еще ни слова не произнес, но фигура моя не могла остаться незамеченной, при том что лампа бросала свет на стол, а углы комнаты и дверной проем, где я стоял, оставались в тени. Вот о такой тишине как раз и говорят: слышно, как муха пролетает. Время было зимнее, не для мух, но казалось мне, будто в застывшем воздухе что-то тоненько то ли жужжит, то ли позванивает.

– Здравствуйте, Николай Афанасьевич! – Ульянов если и смутился, то никак этого смущения не выказал, а напротив, словно бы обрадовался моему появлению. – Вы извините, но я решил – негоже вас всякий раз после долгого пути еще и в усадьбу гонять. Вот – пришел, чтобы дождаться вас здесь, а Елена Николаевна любезно пригласила меня к чаю. О новых стихах Фета мы уже поговорили, теперь вот небесные камни взялись обсуждать… – При этих словах Владимир подошел ко мне, протянув руку для приветствия.

Разумеется, я принял объяснение, хоть и не был уверен в его искренности. Однако ведь и в неискренности упрекнуть молодого Ульянова мне было не с чего. Словом, неловкий момент прошел. Я улыбнулся и объявил:

– Ну, чай так чай. От печенья и варенья да хорошей беседы никогда не откажусь. Вот только переоденусь с дороги.