Даниэль Клугер - Двадцатая рапсодия Листа

• Название: Двадцатая рапсодия Листа
• Автор: Даниэль Клугер
• Издательство: нижный клуб «36.6»
• Жанр: Детектив
• Год: 2006
• ISBN: 5-98697-047-0

Главный герой этой книги знаком абсолютно всем. Это фигура историческая. Однако многие события и эпизоды жизни главного героя остались незамеченными даже самыми рьяными и пытливыми исследователями. Николай Афанасьевич Ильин (1835 – ?) – тоже лицо историческое. На протяжении длительного периода, вместившего в себя финал девятнадцатого века и первые годы века двадцатого, Н. А. Ильин вел записи, относящиеся как к собственной жизни, так и к жизни главного героя. Они и послужили основой для целой серии книг, которая начинается «Двадцатой рапсодией Листа». Поскольку события, описанные Н. А. Ильиным, чаще всего носят криминальный характер, то не удивительно, что серия получила название «Кто виноват?».

---

Извозчик указал мне дом Соловьевой. Я заплатил ему, слез с саней, не забыв прихватить баульчик, подошел к двери и постучал. Мне открыла сама Мария Александровна. Замечать возраст женщины считается за моветон, тем не менее упомяну, что мы с ней с одного года – тридцать пятого. Го – рести и удары жизни – кончина Ильи Николаевича, казнь сына Александра, арест и тюремное заключение Анны с воспоследовавшей ссылкой, теперь вот и ссылка Владимира – все это, конечно же, оставило на ней кручинную печать: волосы побелели, лицо заострилось, в глазах поселилась скорбь. Однако должен сказать, что выглядела она все равно молодо – куда моложе, чем я, ее сверстник, а уж к красоте Марии Александровны никак нельзя было применить слово «былая». Для меня госпожа Ульянова всегда была образцом красивой благородной женщины, таковой она и будет храниться в памяти, пока рассудок не распорядится иначе своими закромами.

Мария Александровна была в строгом черном шерстяном платье с глухим воротом, поверх которого шею облегало кружевное жабо белой блузки. Седые волосы укрывал черный бархатный чепец с белой оторочкой. Завидев меня, госпожа Ульянова нахмурилась – видно, помстилось ей, будто с усадьбой что-то неладное или, того хуже, привез я недобрые вести о детях. Я бросился заверять ее, что в Кокушкине дела идут лучше не бывает, дети живы-здоровы и шлют ей приветы, о чем и письма, привезенные мною, наверняка свидетельствуют, сам же я приехал в Казань по личным делам и не мог отказать себе в удовольствии нанести хозяйке визит.

Госпожа Ульянова разулыбалась, лицо ее разгладилось (и помолодело еще более), она предложила мне раздеться, пройти в гостиную и выпить чаю с пирогом и вареньем, каковую пропозицию я принял с величайшей благодарностью.

С час, если не больше, провел я в обществе Марии Александровны. Передал письма, отчитался в делах, рассказал о деревенских новостях и прочих забобонах, только вот об утопленниках и убийствах, а тем более о том, что Владимир ввязался в расследование, не обмолвился ни словом, – незачем было волновать достойную женщину, и так на сердце у нее тяжесть немалая, узнает в свой черед, когда эта страшная история получит свое – я очень на то надеялся – справедливое разрешение.

Пирог с вязигой был отменно хорош, чай ароматен и вкусен, варенье оказалось из моих любимых – вишневое, можно было бы и еще посидеть в тепле и уюте, однако не случайно говорят: «Пора и честь знать». Честь требовала освободить хозяйку от неурочного визитера, и честь звала возвращаться в Кокушкино, чтобы как можно быстрее передать Владимиру добытые мною сведения, и честь настаивала, чтобы я до ночи вернулся домой, где меня ждала Аленушка.

Я распрощался с Марией Александровной и вышел на улицу. Морозец усилился. Надвинув поглубже шапку, я направился в сторону Покровской улицы – там проще было найти ямщиков, готовых пуститься в дальнюю дорогу.

Впрочем, мне так и не пришлось искать лошадей – Фортуна распорядилась иначе, хоть я никогда не числил себя в любимцах этой ветреной богини. Едва я вышел на Покровскую улицу и свернул направо, как услыхал знакомый голос и тут же увидал экипаж Феофанова: Петр Николаевич сидел в возке и, открыв дверцу, делал мне знаки рукою. Признаться, я не ожидал, что Петр Николаевич обнаружится в этой части Казани, и тем более не ожидал, что он будет столь любезен. Вот уж поистине: не суди о человеке исключительно по внешности. Сухость Феофанова теперь виделась мне тем, чем она по сути и была, – природной сдержанностью, а неприветливость, надо полагать, объяснялась всего лишь нежеланием навязывать свое общество тому, кто, возможно, не расположен его разделить.

– Далековато вы оказались от Петропавловского переулка, – неожиданно сказал Феофанов, когда мы обменялись приветствиями.

Я немного опешил. Мариинская женская гимназия, к которой, как я сам сочинил Феофанову, у меня было дело, действительно находилась в Петропавловском переулке, но, во-первых, я никому не обещал, что буду к ней прикован, а во-вторых, я ни перед кем и не должен был отчитываться в своих передвижениях по Казани.

Я не нашел ничего лучше, как спарировать:

– Так ведь и Третья гора, любезный Петр Николаевич, где имеет честь пребывать ваш главноуправляющий, не за ближайшим углом.

– О, Николай Афанасьевич, – усмехнулся Феофанов, – у меня в Казани были и другие дела. Стряпчие, крапивное семя…

– Вот и у меня были дела, – отрезал я, тем не менее напустив на лицо улыбку, чтобы не показаться сварником.

– А много ли дел осталось? – миролюбиво поинтересовался Петр Николаевич.

– Да разве что… – Я вспомнил об Аленушке, вспомнил, как она и ее учеба в гимназии стали предметом моей невинной лжи, и почувствовал, что должен как-то скрасить этот легкий обман, пусть даже совершенный с благими намерениями, о котором я Аленушке, разумеется, непременно расскажу. – Надо бы мне еще на базар заглянуть, присмотреть для дочери шаль.

– Так что ж за беда? Садитесь, поедем туда, а уж после – вместе и домой. – Петр Николаевич скупо улыбнулся уголком рта. – Довезу вас до Шигалеева. Вас ведь там ваш возничий ждать будет?

– Это верно, я Ефиму приказал в Шигалееве меня поджидать. Только вот вас неудобно обременять. Что же получается? В Казань вы меня везли, из Казани доставить собираетесь… Выходит, я у вас вроде как на иждивении…

– Никакого иждивения, Николай Афанасьевич, просто соседская взаимопомощь. – Феофанов внимательно посмотрел на меня. – Сегодня я вас выручил, завтра вы мне, может статься, добром аукнетесь. На мой простой взгляд, между соседями так и должно быть. Что касаемо базара, вы не конфузьтесь, – добавил он, видя, что я все еще пребываю в нерешительности, – мне и самому кое-что прикупить надобно.

– Что же, покорнейше благодарю, Петр Николаевич, премного вы меня выручите в таком случае, – сказал я, усаживаясь в возок.

– Не стоит благодарности, – ответствовал он. – Я, хоть и молчалив от природы, однако же в одиночестве путешествовать не люблю. А уж зимою подавно. Куда поедем? Рыбнорядская площадь здесь рядом, а то, может, на Сенную заглянем?

– Далековато будет, – засомневался я, хотя попасть на Сенной базар мне бы хотелось. В Казани он был крупнейшим, да и по всей России шла о нем слава. Чего только не было вокруг Сенной площади – одних только лавок больше двух сотен, а еще лабазы, магазины, Усмановский Гостиный Двор, гостиницы… Какая там шаль, в базарный день там что угодно купить можно! Да и не в базарный, пожалуй, тоже.

– И вовсе не далеко, – ответил Петр Николаевич. – Сейчас свернем с Покровской и мигом домчим. Эй, малый! – крикнул он кучеру, усаживаясь напротив меня. – Отвези-ка нас для начала на Сенной базар! А уж потом и домой отправимся, через Шигалеево.

Феофановский кучер – ахового роста мужчина в длинном, до пят, тулупе – согласно кивнул. Голова его из-за косматой шапки показалась мне огромною, а черная борода росла, почитай, от самых глаз. Словом, самым что ни на есть бандитским видом обладал наш возница. И свистнул он по-разбойничьи громко, лихо щелкнул вожжами; мы легко покатили по Покровской улице, потом свернули на Рыбнорядскую, где лошади даже прибавили ходу, затем съехали на Сенную и, пересекши Булак, действительно довольно быстро выехали к Сенной мечети, рядом с которой и раскинулось торговое море.

На базаре я быстро нашел модную лавку и выбрал там как раз ту шаль, которую и представлял себе на плечах моей дочери, – кашемировую, огненного оттенка. Очень шла эта обнова к светлосерым глазам и матовой коже Аленушки. Сопровождавший меня Феофанов одобрил покупку, после чего он приобрел в соседней лавке несколько фунтов турецкого табаку и большую коробку китайского чаю, и мы пустились наконец в обратный путь.

Как я и ожидал, Феофанов после некоторого молчания учтиво поинтересовался, удалось ли мне переговорить с главноуправляющим обо всем, о чем хотел. Я ответил утвердительно и, в свою очередь, спросил о состоянии его дел.

– Да что же, – ответил он не совсем охотно, – что же дела… Доложил. Представил, так сказать, отчет. Побранил он меня за то, что дохода в прошлый год, почитай, и не было, убытки одни. Ну и что с арендаторов вовремя денег не получил. Обычное дело, я и не огорчаюсь давно. Осип Тарасович все дела покойного графа близко к сердцу принимает.

Мы свернули на Суконную улицу, и таким образом скоро снова должны были оказаться на Третьей горе. Не знаю, почему кучер или Феофанов выбрал такой путь – возможно, Петру Николаевичу по какой-то известной только ему причине хотелось еще раз проехать мимо особняка графа.

– Да-с, – сказал Феофанов после короткого молчания, – вот только и удалось за прошлый год пятьсот рубликов получить. И, почитай, двести целковых ушли в убыток. Стало быть, триста рублей. Наш главноуправляющий, как о такой сумме услыхал, едва чувств не лишился. Я даже испугался, честное слово! – При этом Феофанов говорил мерным своим голосом, лишенным всякой окраски, так что я никак не мог поверить в его испуг. – А что тут поделаешь? Ей-богу, не будешь же за каждую недоимку в суд таскать. Что прощать приходится, что переносить на будущий год. А там все снова повторяется. Да-с.