Юрий Азаров - Паразитарий

• Название: Паразитарий
• Автор: Юрий Азаров
• Жанр: Современная проза

Роман-антиутопия написан Ю. П. Азаровым, выдающимся педагогом современности, художником, писателем, чьи книги переведены и высоко оценены в США, Канаде, Индии, Китае, Японии, в странах Европы, СНГ. Этот роман-антиутопию критики назвали произведением на уровне самых высоких шедевров мировой культуры.

Главный герой романа приговорен к эксдермации — снятию кожи в показательном шоу. Он мучительно ищет выход из своего трагического положения, повсюду сталкиваясь с фарисейской ложью, издевательствами и бесправием.

Анализируя развитие культуры за последние две тысячи лет, автор утверждает: без духовно-правовой идеологии с главенствующими ценностями Любви, Свободы и Социальной справедливости, без общенациональной идеи не может быть ни эффективной политики, ни сильного государства.

В романе органично сочетаются пророческие предсказания, фантасмагории, синтез наук, культур и искусств и реализм остро сатиры. В нем крик художника, предупреждающий о роковых опасностях. Но это крик не отчаявшегося человека, а скорее боевой клич, зовущий на битву с паразитарными устоями бытия во имя торжества высоких общечеловеческих идеалов.

***

Главный герой романа приговорен к эксдермации — снятию кожи в показательном шоу. Он мучительно ищет выход из своего трагического положения, повсюду сталкиваясь с фарисейской ложью, издевательствами и бесправием.

Анализируя развитие культуры за последние две тысячи лет, автор утверждает: без духовно-правовой идеологии с главенствующими ценностями Любви, Свободы и Социальной справедливости, без общенациональной идеи не может быть ни эффективной политики, ни сильного государства.

В романе органично сочетаются пророческие предсказания, фантасмагории, синтез наук, культур и искусств и реализм острой сатиры. В нем крик художника, предупреждающий о роковых опасностях. Но это крик не отчаявшегося человека, а скорее боевой клич, зовущий на битву с паразитарными устоями бытия во имя торжества высоких общечеловеческих идеалов.

***

И вдруг голубое пламя полоснуло по моему сердцу — это девочка лет шести, льняные волосы, розовое личико, алая бархатная курточка, а на лбу комарик, я быстрым движением касаюсь ее лба, а девочка вскрикивает, и от этого крика слезы на моих глазах и режущая боль в груди — невидимым спрутом подкрался обморок, и я вот-вот упаду, а голубое пламя полыхает передо мною, пристально всматриваясь в мои глаза: "Кто ты? Ты с ними?!" И наотмашь по моей щеке широкой, шершавой, жесткой ладонью, это толстенький зеленомундирный ариец Вальтер меня, одиннадцатилетнего, который кинулся защищать Розу Зитцер, — их всех закопали в огороде, у ее мамы была рука без двух пальцев, а ее папа, аптекарь, казался мне совсем стареньким, он был тихий, как майский вечер, всегда молчал и хорошо улыбался моей маме, которая всегда говорила: "Зитцеры — хорошие евреи". Они нас приютили перед самой войной, когда мы от тети Гриши ушли, мама стряпала у них на кухне, помогала Розиной маме, потому что у нее не было двух пальцев, а когда снег сошел, я видел в огороде руку без двух пальцев, и, наверное, рядом была Роза, такая светленькая, такая чистенькая, она всегда улыбалась, когда встречалась со мной… Когда теперь говорят, что точкой отсчета философии, этики, искусства должен быть Освенцим, где пламя пожирает живую плоть, живые души, живую ткань Бытия, я думаю о том, что моей точкой отсчета должна была бы стать Роза Зитцер. Но не стала, потому что ее лик переведен был мною в мое обыденное, стершееся, пошлое сознание, потому что всю свою жизнь я предавал свою Любовь, свою Трепетность, свой Божий Дар.

Книги Азарова — это глубинная психологическая проза.

Лев Аннинский, критик

---

— Ну что вы? — воскликнул он тихо. — Клуб — это, знаете, такая неблагодарная штука, что я и вовсе им заниматься не намерен. Мое любимое занятие — философия. А клубами, то есть свободным общением, интересуются мой брат и его сын Феликс…

Конечно же, я имел неосторожность назвать клуб фариситов любимым занятием Скобина. Помню не так уж далекие времена, когда страна жила по социальному курсу, когда время сильно ужесточилось и все клубы, особенно клуб фариситов, подверглись всяческим гонениям и сам Скобин был исполосован, как тогда говорили, нет же, не на плацу, как в древние времена, а на страницах прессы, что, однако, тоже привело к различного рода неприятностям — вот тогда-то я и помог Скобку бежать за пределы столицы. Я, конечно же, рисковал, когда под свою лавку в двухместном купе затолкал Скобина, а затем разместил его в своем одноместном гостиничном номере, предоставив ему полкровати, пол-одеяла и подушку целиком, мы спали валетом, до сих пор не выветрился из моих ноздрей отвратительный запах его сырых синеватых пальцев с рыжими волосами, ногти он вообще не подстригал, они загнулись и не производили впечатления острых, однако, когда он касался меня, я вскакивал, мне казалось, что ко мне подкрадывался динозавр. Я тогда сказал ему:

— Надо бы подрезать ногти.

Он улыбнулся и спросил:

— А зачем?

— Ну хотя бы, чтобы других не царапать.

Он снова улыбнулся, точно соглашаясь со мной, и добавил:

— Хорошо, я буду спать в носках.

А это оказалось вообще невыносимым, потому что от носков шел удушающий запах, а мне было стыдно ему сказать: "Постирал бы ты носки, что ли".

Помню, у меня был с ним и откровенный разговор. Я имел неґосторожность в лоб ему высказать свое недоумение относительно названия клуба. Он ответил:

— Поймите меня правильно, обыватель привык к догмам. Героизм — это хорошо, а негероизм — это плохо. Мораль — это замечательно, а аморальность — это скверно. В то же время, заметьте, в жизни, так сказать в истории культуры, ценятся те люди, которые опрокидывали моральные догматы, выступали против морали, то есть поступали аморально. Я понимаю, почему вам не нравится сам термин «фариситы», дескать, отдает фарисейством, фарисеями. А кто задумывался над тем, кто такие фарисеи? Никто. К фарисеям еще почему-то приплюсовывают книжников! Позвольте, книжник — это тоже плохо? Книголюб — хорошо, а книжник плохо? На каком основании? Я себя считал и буду считать любителем книги. Книжник и философ в моем сознании синонимы. Что касается фарисеев, то это особая статья. Их учение крайне интересно, оно достаточно забыто, а сегодня представляет для нас огромный интерес. И для вас оно было бы весьма и весьма поучительным.

— Почему?

— А потому, что фарисеи всегда выражали интересы не богатых, не бедных, а средних слоев населения. Они были свободолюбивы и отделились от всех. Слово «фарисей» означает в переводе с греческого — отделившийся. В известном роде мы с вами фарисеи, потому что мы отделились и от старого социального курса, и от нынешнего вневременного направления.

50

Он встал и подошел к умывальнику. У него были длинные-преґдлинные волосы. Он на ночь сооружал что-то вроде прически. Поверх уложенных волос он надевал сеточку, а поверх сетки белый платок. В этом странном облачении, худющий, с длинным носом, с клочковатыми усами, на тонких синеватых ногах, он производил впечатление настоящего фарисея… Что толкнуло тогда взять его с собой, я еле уцелел от той акции, благо удалось его переправить к каким-то его друзьям, но он меня благодарил потом, хотя я чувствовал, что в своей душе он все же считает меня круглым идиотом: с какой же стати нормальный человек этак запросто, без всякой на то выгоды станет рисковать, припрятывая у себя представителя гонимой секты, у которой, как говорили тогда, весьма и весьма сомнительные связи и занятия. С тех пор немало воды утекло, мы двадцать раз разминулись с ним, сталкивались и снова расходились, и про тот случай своего общения в гостиничных номерах я и позабыл, а вот встретившись с ним в ВОЭ, я вспомнил все и сказал:

— Ну теперь-то все поменялось в нашей жизни. Вы теперь вон где!

— Да Бог с вами, — замахал он длинными худыми своими дланями. — Ничего не изменилось. Никогда в этом мире ничего не меняется. Это я вам как на духу говорю.

"Как всегда, фарисействует", — подумал я и решил действовать напролом:

— Меня внесли в черные списки…

Он улыбнулся:

— А вы знаете, других списков нету. И вы, и я, и все наши друзья расписаны по этим самым черным спискам.

— Да, но на меня уже подготовлен проект приказа. Должно состояться увольнение, а затем, как вам известно, следует эксдермация…

— Слово-то какое гнусное. Надо же такое придумать. Было, кажется, что-то подобное. Да-да, эксгумация была, выкапывание мертвецов, а тут эксдермация. Дерьмовое словечко, надо сказать! Вы хотели бы от нас получить какую-нибудь бумаженцию? Я с удовольствием готов вам помочь, хотя я здесь ничего не решаю. Но я могу поговорить в Отделе или еще с кем-нибудь. А что послужило поводом для этого решения?

— Мое выступление против элитарности…

— Вам что, она мешала?

— Право, я даже толком не знаю. Убеждения так сложились мои. Демократия — это хорошо, аристократия — это плохо. Народ — это справедливость, правители — это насилие…

— Опять догмы, догмы, догмы! Ну неужто эти догмы стоят того, чтобы расстаться с собственной шкурой?! Простите меня, если правители еще хоть как-то ценят вас, а уж народ, он просто готов вас разорвать на части. Ну с какой стати народ должен вас содержать, пахать за вас землю, добывать руду, плавить сталь, строить дома, корабли, автомобили, чтобы вы безнаказанно могли читать книжки, мудрствовать над ними и писать свою демократическую белиберду! Вы и до сих пор-то жили безбедно, потому что нужны были этой самой элите, которой вы сегодня достаточно надоели, потому что вместо благодарности вы стали рубить ей, этой самой элите, корни!

— Что же делать?

— Я понимаю, вас интересует только один вопрос, как избежать увольнения и последующих обстоятельств. Так?

— Ну примерно.

— Теперь скажите, любой ли ценой вы готовы достичь цели?

Я думал: капкан это или нет. Подлавливает он меня, чтобы потом использовать мои ответы, или просто наслаждается тем, что добивает меня?

51

Он не смотрел в мою сторону. Он шагал по комнате, и его взгляд, должно быть, был направлен в собственную душу. Он что-то там вертел в своей душе, что-то с чем-то сверял, что-то подкручивал, что-то чем-то разбавлял, смешивал — и когда все подсчитал, посмотрел на меня с улыбкой, ожидая ответа. А я не знал, как и что я могу сказать на такой вопрос, я не мог себе установить цену собственной шкуры, никогда не приходилось ее оценивать, от одной мысли подобного рода по моей спине заиграли буйные мурашки, они, должно быть, прыгали друг через дружку, скользили по взмокшей спине, падали, визжали, щипая мои нервные окончания, надкусывая их и больно сдавливая. От этого еще сильнее взмокла моя спина, горло перехватило, в виске заломило, это остаточные явления моей недолеченной эпилепсии дали о себе знать, одним словом, я не знал, как ответить, я знал лишь одно — не могу сказать ему таких простых двух слов "любой ценой", ибо эти слова означали окончательную мою гибель. То есть если бы такая сделка состоялась, то практически уже для меня моя шкура ровным счетом ничего не значила, как не значила бы жизнь. Увидев мое некоторое замешательство, Скобин сказал:

— Тогда я готов поставить вопрос в другой плоскости. Есть ли в вашей жизни что-то такое, во имя чего вы бы могли отдать свою жизнь?

— Понимаете, если бы вы у меня спросили, дорога ли мне моя жизнь, я бы не знал, что ответить, но, очевидно, предпочел бы сказать неопределенно, скорее нет, чем дорога, то есть я приуготовлен к физической смерти, потому что верю в бессмертие души…

— Вы верите в бессмертие души? Своей души?

Господи, как же он вскочил, как разгневался, как затрясся, когда у меня слетели с уст эти мои предположительные слова. Его возбуждение означало не иначе как: "Кто вы такой, что верите в бессмертие своей души! Вам не дано, поймите, не дано, космос не во всякой душе заинтересован, вы не опекаемы высшей силой, вы не прорицатель, не приумножатель жизненных истоков, не носитель высших духовных начал, чтобы так возвышенно думать о себе! Вы никто, вы случайно поднялись на уровень общения с самим Скобиным, и эта случайность не дает вам права…" Одним словом, я был принижен, прижат к полу, отвергнут…

52

А затем он успокоился и стал рассуждать:

— Я провел анализ древнеиндийских, буддийских, китайских и средневеково-христианских подходов к проблемам единства души и тела, красоты и безобразия. Поразительное явление: жизнь и культура сохранялись и развивались лишь постольку, поскольку был культ тела, а следовательно, человеческой кожи. И здесь я приметил такую закономерность — жизнебоязнь всегда была связана с отречением от красоты человеческого тела и от счастья, разумеется, потому, что красота и счастье всецело зависят от страдания и боли. Будут доведены страдания до логического конца — исчезнет красота, исчезнет мир. А красота живет только в элите, которая взращивает подлинно прекрасное в своей телесной оболочке — белизна нежной кожи ребенка, розоватость девичьих рук, аромат женской груди, завершенность мужских мускулов, сильные бицепсы и красивые ноги, мощная грудь и крепкая шея, сплетение женских и мужских тел, вдохновенные взоры мужского и женского лица — не это ли составляет сущность искусства, культуры, мировоззрения?! А теперь прошу вас проследить за моей логикой. Один христианский монах выразился чрезвычайно метко, подчеркнув, что телесная красота всего лишь поверхностна. Он так и сказал: "Телесная красота заключается всего-навсего в коже. Ибо если бы мы увидели, что под нею, подобно тому, как беотийская рысь, как о том говорили, способна была видеть человека насквозь, — уже от одного взгляда на женщину нас бы стошнило. Привлекательность ее составляется из слизи и крови, из влаги и желчи. Попробуйте только помыслить о том, что у нее находится в глубине ноздрей, в гортани, в чреве: одни нечистоты. И как не станем мы руками касаться слизи и экскрементов, то неужто может у нас возникнуть желание заключить в объятия сие вместилище нечистот и отбросов?!"