Васко Пратолини - Постоянство разума

• Название: Постоянство разума
• Автор: Васко Пратолини
• Издательство: Профиздат
• Жанр: Современная проза
• Год: 1966

«Постоянство разума» («La costanza della ragione», 1963) – это история молодого флорентийца, рассказанная от первого лица, формирование которого происходит через различные, нередко тяжелые и болезненные, ситуации и поступки. Это одно из лучших произведений писателя, в том числе и с точки зрения языка и стиля. В книге ощущается скептическое отношение писателя к той эйфории, охватившей Италию в период экономического «чуда» на рубеже 50-60-х гг.

---

– Синьора мачеха, – рассказывала она, – что-то вдруг подобрела. Может, на нее повлиял исповедник. Шкафчик в ванной теперь полностью мой, проигрыватель поет во всю, ты можешь даже попробовать как-нибудь позвонить мне, если хочешь. Знаешь, в субботу я подарила ей с получки вышитый платок – пусть ходит в нем в церковь, ведь она дня не может прожить без мессы. Зато сегодня утром я оставила ее, да и отца тоже, с носом. У них был задуман обед с Диттой, всей семьей… Как и твоя мать, сестрица моя прямо-таки умирает от любопытства! Чуть ли не впервые я что-то от нее скрываю: всего несколько месяцев назад из Милана я каждую неделю писала ей, и мои письма были вроде дневника. Чаще всего она спрашивает: кто он? он красивый? богатый? или бедный? он учится? служит? Уж такие у нее теперь интересы, таков ее мир; странно, но я нахожу удовольствие в том, что она ничего не может понять из моих ответов. А отвечаю я ей так: «Красивый, в общем-то… не то, чтобы богатый, но…» – В ее голосе появился и исчез оттенок грусти, когда она, помолчав, продолжала: – Видно, я уже совсем самостоятельная. А им хотелось бы, чтобы я во всем им подчинялась, по крайней мере сегодня. – Франко, брат ее зятя. Получил на несколько дней увольнительную, вот почему Устраивали этот обед. – Подумаешь, праздник – солдатик приехал!

Мы сделали последнюю остановку и сидели за одним из двух столиков павильончика напротив будки дорожного сторожа, недалеко от бензоколонки. Я встал, чтобы послушать по радио результаты футбольных матчей, а когда вернулся, она смотрела на машины, мчавшиеся по автостраде.

– Редкий случай, – сказала она, – мы сегодня совсем не говорили о работе, ни я – о своих тряпках, ни ты – о своих Форесто и Паррини. Боюсь, ты разочарован.

– Забыть о них хотя бы в воскресенье – великое дело.

– Знаешь, о чем я мечтаю? Я никогда тебе не говорила, а сейчас скажу. Ты о «женевуаз», знаю, а я – о том, чтобы самой делать эскизы костюмов, если не для «Комунале», то для любого другого театра. Пусть, например, Виолетта, разыгрывая свою дурацкую историю, будет одета по-спортивному, чуть небрежно. А Альфред появляется в теннисном костюме в ту минуту, когда она собирается испустить дух.

– Я знаю только финал «Богемы». Его показывали по телику перед знаменитым матчем «Реал» – «Барселона», снятым на пленку.

– Кажется, я опять болтаю глупости. Ты уж извини.

– Куда бы нам поехать в следующее воскресенье, как ты думаешь? – спросил я. – Теперь, когда вот-вот откроется автострада Солнца, до Болоньи – рукой подать. А потом Лукка, Ареццо, Сиена – в общем, есть что посмотреть.

– Перед путешествием на Гонолулу. – Она затянулась и выдохнула дым прямо мне в лицо.

– Погода стоит ничего, так что если Милло не даст нам машину, обойдемся мотоциклом. А летом махнем на Сицилию, идет?

– Решено.

– Взять тебе еще что-нибудь? Или поедем?

Ветер буквально вдавливал меня в спинку сиденья, и Лори, прижавшись ко мне, пожаловалась:

– Я что-то продрогла… Я тебе не надоела?

Будь что будет – пусть все к черту расплавится, пусть даже взорвется радиатор, не страшно. Милло переживет это, а до площади Далмации мы уж как-нибудь доберемся – и я погнал нашу развалину на полной скорости. Но когда мы поравнялись с первыми домами Новоли, она попросила, смотрясь в зеркальце и приводя в порядок прическу:

– Подбрось меня к сестре, я должна хотя бы ненадолго забежать к ней. К тому же отец с мачехой дожидаются меня, чтобы вместе ехать домой.

– На машине твоего зятя, конечно.

– Думаешь, это так весело? – обиделась она.

Я высадил ее на набережной, когда на улицах уже зажигались огни.

– А сегодня ты будешь спать?

– Поживем – увидим! Ну, пока!

– Пока, любимая.

Выхваченная из сумерек светом фар, нарядная, полная жизни, она вошла своим легким шагом во мрак подъезда. Я снова увиделся с ней через два дни и еще один раз, последний, и с тех пор она живет лишь в моих разговорах с Иванной.

Бывают такие ночи, когда хочется, чтобы завтра – выходной, хочется понежиться лишний часок, ни о чем не думая и ничего не видя, ничего, даже стен, мебели, крюка на потолке, одежды, магнитофона на стуле, картинки с изображением китайской коммуны. Мы продолжаем жить и тогда, когда бездействует память, в которой завелась не то моль, не то жучок-древоед. Матери удается вовлечь меня в свою игру, я поддерживаю ее, и вот передо мной встают печальные, но правдивые образы – мой собственный и людей, с которыми связано мое детство и отрочество.

– Ну что ж, будем откровенны, Иванна Ивановна. Почему бы тебе, вместо того чтобы плакаться, не взглянуть правде в глаза? Скоро мне двадцать, я уже взрослый.

Она качает головой, затягивается сигаретой; все, как в один из наших обычных вечеров, когда мы после ужина вместе сидим за кухонным столом, а время уже за полночь, и над зарослями камыша свистит ветер, заглушая сигналы поездов. Она ответила мне уж очень наивно, и это было ужасно, однако не ранило, не обидело меня: я сделал скидку на любовь, которая ею руководила.

– Ну да, взрослый, – сказала она. – Взрослым тебя сделали страдания.

Она бы наверняка прибавила, как десять месяцев подряд, каждый вечер, на том же месте: «Почему ты не можешь забыть эту девочку?» Я опередил ее, продолжая начатый разговор, но так, как хотелось мне:

– Возьмем, к примеру, твои отношения с синьорой Каппуджи. Теперь, пожалуй, я скажу тебе, куда мы с ней ходили: в крепость, и я, совсем еще сосунок, был ее напарником. А наша клиентура – негры и девицы.

Она не пришла в изумление, не рассердилась.

– Значит, к бассейну, а не в Луна-парк.

– И в Луна-парк тоже, но там нам было неинтересно. Скамейки – вот наше место. Скажи, это синьора Каппуджи со своими картами вбила тебе в голову, что Морено вернется?

Все произошло тихо, длительное напряжение нашло свой естественный выход – так в весенние дни дождь льет, будто из ведра, образуя сплошную завесу со стороны солнца, которое тем не менее просвечивает и греет сквозь нее, ты видишь, что насквозь промок, и не веришь, что это случилось, потому что озноб появляется после, когда входишь в тень и снова ощущаешь весомость одежды и тяжесть мыслей. Продолжительная осада крепости завершилась ее капитуляцией. Иванна кивнула, поправляя халат на коленях и на груди.

– Глупая женщина, склеротичка…

– А однажды вечером ты готова была пристукнуть ее и чуть не угодила в меня, запустив в нее жаровней.

– Она уговаривала меня сделать аборт, понимаешь, а к тому времени, как я надумала, забыла об этом. Она отказалась помочь, а ведь сама меня убедила… Боже мой! – Она с отчаянием приложила руку к губам. – Сегодня прямо какая-то заколдованная ночь. О чем ты заставляешь меня говорить, Бруно?

Я придвинулся к ней вместе со стулом, нарочно сохраняя безразличный тон, чтоб облегчить ей тяжесть признания.

– Ты жалеешь, что его нет? – спросил я.

– Даже не знаю. Конечно, он бы все изменил. Вы бы росли вместе. Но я ничего не сделала, клянусь тебе. После того как синьора Каппуджи отказалась, я одна, неопытная, не сумела бы… Может, я выкинула от страха и потому, что человек, от которого я была в положении, то есть Сильвано…

– Тот, с кем мы познакомились как-то в воскресенье, на автотреке?

– Ты, действительно, помнишь? – Она вздохнула, разглядывая свои руки, похожая на раненое, но довольное животное. – Но чего ради, собственно, я рассказываю тебе об этом? Что со мной происходит?

– Ты помогаешь себе самой стать снова нормальным человеком, миссис Сантини. Столько лет ты отравляла себя этим ядом.

– Я была молода, легкомысленна…

– Не жалей ни о чем.

– Ты перестанешь меня любить!

– Я буду любить тебя еще больше.

– В тебе говорит только любопытство. Для сына мать…

– Оставь это отцу Бонифацию для его проповедей.

– Сильвано работал на железной дороге, – сказала она, – машинистом. Он был женат, я узнала об этом после, когда оказалась в положении…

– А с Лучани все было по-другому?

– Тебе рассказал Миллоски!

– Не совсем так. Просто я стал задумываться над тем, чего ради мы с Милло без конца ходили в разведку к кафе «Дженио» и наблюдали за тобой, в то время как ты, не подозревая об этом, сидела за своей кассой.

– Миллоски – святой человек! – Она порывисто встала. – Он способен простить Пилата, но никогда ничего не забудет, ни одной мелочи. – То были единственные за вечер слова, которые она произнесла с раздражением. – Он весь в этом. Наши отношения всегда оставались чистыми, между нами ничего не было, только один раз на берегу Чинкуале я позволила ему поцеловать себя. Бедный Волк! – Ну вот, теперь она говорила о нем другим тоном. – Мне хотелось убедить его в том, что из уважения не может родиться любовь. Он, наверно, все еще любит меня – потому только, что, как женщину, он никогда меня не уважал. А может быть, после смерти Лучани, увидев, что я изменилась, он перестал меня любить и начал уважать – не знаю. К тому же он ведь был слишком близким другом Морено и моим, и я не лицемерю, но мне казалось бы, что я оскверняю этот дом, честное слово! Когда Лучани умер, я заболела, у меня было нервное потрясение, и я два месяца провалялась в постели и просидела в кресле, чуть с ума не сошла… Ты ничего не замечал: по утрам Миллоски отводил тебя в школу, а днем ты был предоставлен самому себе, и кто знает, где тебя носило, хоть ты и говорил, будто ходишь на Терцолле охотиться на лягушек.