Олег Маркеев - Таро Люцифера

• Название: Таро Люцифера
• Автор: Олег Маркеев
• Жанр: Ужасы и Мистика

Авторская версия романа.

---

— Старинная работа. — Трофимыч опустил кувалду. — С кондачка не взять. Раньше, Игорек, на яйцах раствор замешивали. О, как! От того и такая крепость.

— Кончай, базар! — поторопил его Корсаков.

— Это я с силой мысли собираюсь. Потому как махать кувалдой без головы — дурная работа.

Трофимыч перекрестился, поплевал на ладони, вцепился в рукоятку. Прицелился, и, сипло вдохнув: «Господи, помоги!», обрушил удар в точно выбранное место.

Раздался хруст, и выбитый кирпич провалился в пустоту. За стеной с шорохом посыпалась труха.

— Мастер!

— А то! — усмехнулся Трофимыч. — Сейчас полегче пойдет.

Десятком ударов он расколупал дыру в полуметре от пола, достаточную, чтобы пролезть внутрь потайной комнаты.

Трофимыч отложил кувалду и потянулся к дыре.

— Погоди! — удержал его Корсаков.

За рукав оттащил Трофимыча к окну. Распахнул фрамугу. В затхлую атмосферу комнаты ворвалась струя теплого ночного воздуха.

— Надо подождать, — объяснил Корсаков. — Если кабинет замуровал хозяин, а не пришлые, он вполне мог побрызгать какой-нибудь алхимией.

— Типа дуста?

— Типа, — не стал вдаваться в подробности Корсаков. — Да и мало что за гадости там за столько лет скопиться могло. Пусть проветрится.

Трофимыч поскреб за ухом.

— Ага. Мужик у нас один говорил, на дело, мол, нужно брать хотя бы одного образованного. Иначе спалиться можно чисто по дурости. Ты же в институте учился, да?

— На худграфе.

— У-у! — Трофимыч оттопырил губу. — То-то я смотрю, ты — вылитый граф. Только — худой больно! — Он затрясся от смеха.

— Да иди ты! — отмахнулся Корсаков.

Он подошел к дыре. Подобрал с пола камушек, по прямой бросил вовнутрь. Камень, клацнул о противоположную стену, не пролетев и трех метров.

— Ну, сначала разведаем, что там, а потом решим, ломать стену дальше или нет.

Он приготовился просунуть голову в дыру, но Трофимыч остановил, схватив за рукав.

— Не суйся, Игорек! — прошептал он. — Ты хоть и образованный, но и я не пальцем сделанный. У нас ни кто в пустую избу не войдет, не спросив разрешения.

— У кого, если там никто не живет?

— Раз дом есть, значит и житель в нем есть. Может, ты не видишь его, а он живет. Домовой, например.

— И что теперь делать?

— А ты спроси: «Хозяин, можно войти?» Если почуешь, что разрешил, то входи. Нет — беги. А то беда будет.

Трофимыч заметно дрожал.

— Ладно. — Игорь повернулся к дыре и прошептал: — Хозяин, можно войти?

Темнота за стеной ответила едва различимым протяжным воем.

«Сквозняк», — успел подумать Корсаков.

И с оторопью почувствовал, что его буквально засасывает в черный зев дыры.

* * *

Огонек зажигалки задрожал и опал. Темнота отлепилась от стен и обволокла тугим, войлочным коконом.

— Трофимыч, дай свою зажигалку!

— Давай, я лучше за переноской слетаю.

— Не надо, тут свечи есть, — сказал Корсаков.

И только тут до него дошло, что мыши за столько лет почему-то не тронули свечи. Они так и остались стоять белыми столбиками в канделябре.

И, вообще, на сколько успел заметить Корсаков, все в комнате осталось в неприкосновенности. Даже вековой пыли, вопреки, ожиданиям не было. Только легкий пепельный налет на гладкой поверхности стола. Словно нерадивая служанка забыла протереть перед приездом хозяина.

Трофимыч просунул руку в дыру, заискрил зажигалкой.

Корсаков вытащил ее из закоргузлых пальцев деда, поднес огонь к свечам.

Дрожащий золотисто-янтарный свет заполнил комнатку. В ней едва уместились секретер, столик на гнутых ножках и массивное кресло. Пахло сухой лавандой, сургучом и лишь чуть-чуть пылью.

Игорь протянул руку к стопке книг на столе.

Хозяин «черного кабинета», если судить по иллюстрациям, явно увлекался черной магией.

«Латынь. Увы, не знаю… Французский. Греческий. Опять латынь. О, немецкий… Изданы в конце семнадцатого. Состояние идеальное. Бог знает, сколько они стоят!»

Корсаков отложил книги, взял плоский футляр. Сафьяновая кожа. Тисненый золотом герб: орел с треугольником в когтях, над его головой солнце в виде Всевидящего ока. По ленте, окружающей орла, рассыпан мелкий бисер латинских буковок.

— Чего там у тебя? — подал голос Трофимыч.

— Все нормально, дед! Мы с тобой, — в шоколаде.

— Кабы не в дерьме, — обронил Трофимыч.

— Ползи сюда!

— Да, боязно чего-то.

— Ну, хоть голову засунь! Когда еще такое увидишь?

Трофимыч, кряхтя, просунулся по плечи в пролом. Закрутил головой, осматриваясь.

— Вот это да! И что тут баре делали?

— Тайными науками занимались.

— Ага! Квасил он тут, от жены спрятавшись. Вон бутылок сколько.

— Где?

— А под столом.

Корсаков машинально сунул футляр в карман, присел, выдвинул из-под столика ящик. Из соломенной трухи торчали горлышки шести бутылок.

Игорь достал одну, протер. Поднес к свету.

Сердце ухнуло в груди так, что, показалось, не выдержат ребра.

— Дед, ты теперь точно Онассис! — прошептал он.

Трофимыч заворочался.

— Слушай, кончай меня этим Обассысь называть! Обидно же.

Корсаков затрясся от беззвучного смеха.

— Ну что ты там ржешь? Если есть чего в бутылке, давай бухнем на радостях.

— Я тебе бухну! — Корсаков потряс бутылкой. — Трофимыч, этому коньяку двести лет! Ты понимаешь, что это значит?

— Не дикий, чать, соображаю. В рот брать его нельзя — хуже политуры стал.

Корсаков, тяжело опираясь на стол, выпрямился. Задул свечи.

— Дед, отползай!

Он выбрался из пролома. И первым делом обнял Трофимыча. Запашок шел от деда соответствующий, но Игорь не обратил внимания.

— Дед, хочешь этот особняк купить?

— На кой он мне? Гадюшник, еще хуже нашего. Не, я, как решил, домой поеду.

— На персональном самолете ты домой полетишь!

Силы неожиданно оставили Корсакова, и он опустился на пол, привалился к стене. Трофимыч по-зековски присел на корточки напротив. Раскурил две сигареты, одну протянул Игорю.

— Если без фраерманства, много взяли? — спросил он, выдыхая дым.

Невнятная, шелестящая скороговорка прозвучала так, что Корсаков понял в Трофимыче то, что тот тщательно скрывал от посторонних глаз. Трофимыч, действительно, ходил на дело. И бывал в нем не на шестых ролях.

Корсаков невольно подобрался.

— Мебель антикварная, семнадцатый век. Под пару сотню тысяч потянет.

— Баксов? — прошелестел Трофимыч.

— Их, родимых.

— Спалимся, пока нести будем. — Трофимыч цыкнул слюной сквозь щербинку в зубах. — Книжки чего стоят?

— Книги раритетные. Цену назвать не могу. Но тоже под сотню тысяч все без торга.

— А бухло? — Трофимыч указал на бутылку в руке Корсакова.

— Это — чистое золото. Даже пустая бутылка на аукционе стоит двадцать тысяч фунтов. Полная — целое состояние. На коньяк клиента я найду без проблем. С остальным придется повозиться.

Трофимыч затянулся, свистя, выдохнул. Скосил глаза в сторону.

— Что молчишь, дед? — окликнул его Корсаков.

— Мысль одну по бестолковке гоняю. И никак выгнать не могу. — Трофимыч посмотрел ему в глаза. — Сейчас ты меня завалишь, или погодя?

Корсаков тряхнул головой.

— С ума сошел?!

— А накой я тебе в подельники? Два раза кувалдой махнул — и уже в долю. Ага! Сам посуди, ты в Москве все ходы-выходы знаешь. Тебе такую добычу сдать, как два пальца обоссать. А я что? К ворам не пойду, никто я теперь для них. В «комок» книжки понесу, менты прихватят. Получается, в деле я — педаль от дохлого зайца. Зачем же мне на глазах твоих маячить и в соблазн вводить?

— Что-то не пойму, к чему ты клонишь?

— Не в доле я, Игорек, вот мое слово.

— Так не пойдет. Двое, значит — поровну.

— Нет, бери все себе. Мне только на билет денег добудь. И на хлеба кусок в дороге. А дома я сам себе заработаю.

Игорь раздавил окурок об пол.

— Делим пополам!

Трофимыч прощупал его лицо взглядом. Покачал головой.

— Слову твоему я верю, Игорек. Однако, боязно. По-моему, оно вернее будет. Тебе и мне спокойнее. И не спорь. — Он поплевал на окурок, щелчком отбросил в угол. — Ты сходи, с друзьями своими добазарься. А я добычу постерегу. Как вернешься, все тебе под отчет сдам. А ты мне за это… Ну, сотни две баксов прямо здесь отслюнявишь. Мне на все-провсе за глаза хватит. И баста — расходимся.

— Я сказал — пополам!

Не, Игорек. Спасибо, конечно. Золотая ты душа… Однако, будет по-моему. Так мы оба дольше проживем. Это пока тут мебеля да бутылки, мы добрые, а как бабки зашуршат, волками станем. И не спорь!

— Ну что ты гонишь, Трофимыч?!

— Моя доля — моя воля! — с непривычной Корсакову твердостью в голосе произнес Трофимыч.

Корсаков, опираясь на стену, поднялся.