Юлиус Эвола - Люди и руины

• Название: Люди и руины
• Автор: Юлиус Эвола
• Издательство: Русское Стрелковое Общество
• Жанр: Философия
• Год: 2002

Барон Юлиус Эвола, философ-"традиционалист", для итальянского нацизма был примерно тем же, что Ницше — для немецкого, причем в более прямом виде: его довоенные работы посвящены теоретическому обоснованию фашизма. Послевоенные работы — переосмысление идей фашизма, философия в чистом виде (таких во второй половине XX века очень мало).

---

Однако есть ли в современной Европе возможности и условия для реализации этой идеи? Понятно, что подобный замысел требует воли и власти, готовых решительно пойти наперекор общему течению. Как говорилось, следует отказаться от идеи «европейской нации», поскольку ее результатом может стать кровосмешение отдельных европейских наций в некоего единого общеевро-пейца за счет стирания языковых, этнических и исторических различий. Если же нашей целью является органичное единство, то предварительным условием является объединение и сплочение всех наций в иерархически и органически сочлененное целое. Природа части должна отражать природу целого. Предварительно каждая отдельная нация должна достичь устойчивого единства на иерархической основе безо всяких примесей националистического hybris (того, что Вико называл «национальным тщеславием»), каковое почти неизбежно сопряжено с демагогией и коллективизмом, и лишь затем может пробудиться общее стремление к высшему единству, превосходящему рамки отдельных национальных территорий. Возвышенная природа этого стремления позволит отдельным национальностям, в соответствии с их природной и исторической индивидуальностью, пользоваться достаточно широкой свободой. Известно, что согласно принципу органичности чем выше уровень сплоченности и совершенства высшего единства, тем большей самостоятельностью наделены его отдельные части, и тем больше допустимая степень различий между ними. Главное — твердая готовность к взаимодействию и взаимопомощи.

Любому органическому единству свойственен принцип устойчивости. Однако невозможно говорить об устойчивости целого, если его отдельные части лишены стабильности. Поэтому политическая сплоченность внутри каждой отдельной нации также является первичным условием возможного европейского единства. Однако последнее неизбежно окажется непрочным, если будет опираться на нечто типа международного парламента, не обладающего единым высшим авторитетом и состоящего из представителей различных политических режимов демократического типа, вынужденных подчиняться желаниям большинства, а, следовательно, совершенно не способных обеспечить преемственность политической воли и направления. При демократическом режиме государственная верховная власть — призрачна, нация лишена настоящего единства, а политическая воля ежедневно меняется в зависимости от количества голосов, заработанных одной из политических партий, маневрирующих в нелепой системе всеобщего равного избирательного права, при которой совершенно немыслимо органическое «составное целое». Естественно, никто не собирается навязывать всем европейским нациям одинаковый строй; тем не менее на первом месте должен стоять органический и иерархический принцип, — как антииндивидуалистический, так и антидемократический, — способный менять свою форму в зависимости от соответствующих местных условий. Исходя из этого предварительным условием является общая антидемократическая прочистка мозгов, что, однако, при нынешнем положении дел представляется почти утопией. Учитывая повсеместное торжество демократии, при которой общеевропейский парламент неизбежно превратится в столь же удручающее и плачевное зрелище, как и демократические парламенты отдельных европейских стран, идея единой Европы звучит поистине смехотворно. В общем, следовало бы задуматься об органичном единстве, реализуемом сверху, а не снизу. Только элиты различных европейских наций могли бы договориться между собой, наладить сотрудничество и, преодолев партийные пристрастия и дух раскольничества, благодаря своему авторитету выдвинуть на первый план более высокие интересы и мотивы. Так поступали в прежние времена Монархи и Вожди, творцы великой европейской политики, ощущавшие себя почти кровными родственниками (и отчасти действительно бывшие таковыми благодаря династическим связям), даже несмотря на серьезные распри, возникавшие иной раз между их странами. Таким образом, каждая нация должна обрести свой прочный «центр», и тогда за счет симфонии, содействия этих центров сможет родиться деятельное высшее европейское единство. Итак, началом европейского объединения должен стать процесс двойной интеграции. С одной стороны, необходима национальная интеграция, реализуемая путем признания принципа авторитета в качестве основы для органического, анти-индивидуа-листического и корпоративного формирования отдельных национальных общественно-политических сил; с другой, наднациональная, европейская интеграция, реализуемая путем признания принципа верховной власти, должной настолько превышать власть, присущую отдельным государствам, чтобы ей подчинялись все входящие в них индивиды. В ином случае даже не имеет смысла говорить об органически единой Европе.

Однако при подобной постановке вопроса возникают существенные трудности, вызванные необходимостью в не только политической, но и духовной основе возможного европейского единства.

Где же найти эту основу? На первый взгляд, казалось бы наиболее уместным обратиться к религии. Однако это не так. Испрашивать у католичества санкцию и благословение для верховного принципа авторитета бессмысленно, во-первых, поскольку не все европейские нации исповедуют католичество, во-вторых, ввиду демократического и модернистского расслоения современной Церкви (о чем мы уже говорили в X главе), и, наконец, учитывая плачевные последствия общего процесса десакрализации и обмирщения Европы. Столь же бессмысленно обращаться к христианству как таковому ввиду очевидной беспочвенности, несостоятельности и неопределенности подобного обращения, не говоря уже о том, что христианство не является специфически европейским духовным движением и принадлежностью исключительно европейской цивилизации; христианами являются и негры обеих Америк. Следует помнить также сказанное нами в X главе относительно маловероятности примирения между чистым христианством и «метафизикой государства».

Перейдем теперь к более низкому уровню. Охотно говорят о «европейской традиции» и «европейской культуре». К сожалению, обычно это не более чем слова. Что касается «традиции», то уже с давних пор Европа — и Запад — утратили даже представление о высшем значении этого слова. Можно сказать, что «традиция» в целостном смысле (который, как мы надеемся, понятен тем, кто внимательно следовал нашей мысли), отличном от ее истолкования «традиционализмом», является категорией, принадлежащей почти исчезнувшему миру, тому времени, когда единая формо-образующая сила проявлялась как в обычаях, так и в верованиях, как в праве, так и в политических формах и культуре — в общем, во всех областях существования. Никто не осмелится утверждать, что в нынешней Европе существует такая «единая традиция», могущая стать опорой для узаконения европейской идеи. Напротив, приходится констатировать отсутствие одухотворяющего центра, без которого последняя теряет всякий смысл. В современной Европе от «традиции» в глубинном понимании сохранились лишь жалкие исторические останки.

Что до «европейской культуры», то о ней сегодня, как правило, заводят разговор салонные европеисты, интеллектуалы-дилетанты либерально-гуманистического толка, любящие пофилософствовать о «личности», «свободе», «свободном мире» и т. п., склонные заигрывать с ЮНЕСКО и другими убогими организациями подобного рода. Общий уровень их идей точно соответствует общей атмосфере распада, воцарившейся после Второй мировой войны. Нам не верится, что диалог подобных представителей «европейской культуры» различных стран может привести к чему-то стоящему. Следует также помнить, что «культурой» сегодня, как правило, величают некий придаток буржуазного общества третьего сословия, породившего также нелепый и, к сожалению, до сих пор популярный в определенных кругах миф так называемой «аристократии мысли», аристократии, состоящей преимущественно из parvenu[119] антитрадиционной, либеральной и светской направленности. Поэтому, с нашей точки зрения, «интеллектуалов» — как европейски ориентированных, так и нет — по большей части не следует принимать в расчет; собственно, так и делали коммунисты начального периода. Современные деятели «культуры» никак не могут быть выразителями авторитета, свойственного хранителям и носителям высшей идеи. Гете, фон Гумбольдту и прочим представителям великой культуры следует отдать должное, но нелепо надеяться на то, что в этой среде может пробудиться одухотворяющая сила, способная подвигнуть революционные силы и элиты на борьбу за единую Европу. Все, связанное сегодня с «культурой», относится исключительно к области «представительства» чисто исторического характера и достойно разве что европейского «салона».

С другой стороны, попытка отойти от общих рассуждений и дать конкретное, осязаемое содержание понятию «общеевропейской культуры» приводит к серьезным затруднениям. Это подтвердил Конгресс Вольта, созванный в свое время Итальянской Академией и посвященный теме «Европа». Несмотря на присутствие множества известных представителей европейских стран, он завершился практически безрезультатно. Но главное даже не в этом. Суть в том, что именно «культура» ответственна за комплекс вины, лежащий тяжким бременем на Европе. Оставляя в стороне поверхностную культуру литературно-гуманитарного характера, не связанную с глубинными историческими силами (в связи с чем хотелось бы напомнить, что европейская история знает гораздо больше примеров истощающей разобщенности, нежели случаев союза и сотрудничества), разве можно отрицать, что начиная с эпохи Возрождения западные культура и цивилизация (в целом тождественные европейским) почти всегда шли рука об руку с антитрадиционным духом? Ведь именно зародившиеся тогда идеи, воспеваемые ныне большинством либеральных и прогрессистских ревнителей европейской культуры, цивилизации и традиции как едва ли не высшее достижение, в конце концов стали основной причиной духовного кризиса, охватившего сегодня Европу; европеизация мира обернулась расползанием фермента разложения и крамолы, пробудившего силы, которые позднее рикошетом ударили по самой Европе. Разве не Европа стала очагом зарождения просветительства, либерализма, демократии (американская демократия не оказывала почти никакого влияния на европейский континент) и, наконец, марксизма и коммунизма? Таков роковой вклад «европейской культуры» в современную историю, и этому немало поспособствовали интеллектуалы, гуманисты и прочие «возвышенные души»; между тем влияние культуры, непосредственно связанной с областью литературы и искусства, осталось незначительным. Так есть ли смысл в призывах разделить «общую судьбу», о чем пекутся сегодня отдельные европеисты; «судьбу», которую на Востоке скорее назвали бы кармой. На вышеупомянутом Конгрессе Вольта об этом говорил академик ФРАНЧЕСКО КОППОЛА, указавший на упомянутый комплекс вины и «нечистой совести» Европы. О какой духовной основе для защиты Европы от сил и идеологий (вполне по праву считающихся варварскими и антиевропейскими) может идти речь, если последние являются ничем иным, как крайними следствиями тенденций и болезней, очагом зарождения которых была сама Европа? В этом кроется причина ослабления иммунитета европейского мира перед пресловутыми «передовыми обществами» американского и советско-коммунистического образца.