Хосе Ривера - Пучина

• Название: Пучина
• Автор: Хосе Ривера
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1956

---

Добраться до гнезд с перьями казалось невозможным. Сквозь прозрачную воду мы видели на дне заводи полчища кайманов; подплывая к прибрежным пальмам, они дожидались, не упадет ли с ветки, гнущейся под тяжестью суетливых цапель, птенец или яйцо. Повсюду кишели несметные стаи карибе с красным брюшком и свинцовой чешуей; эти рыбы пожирают друг друга и в одну секунду обгладывают до костей любое существо, попавшее в подвластные им воды; вот почему животные и люди не осмеливаются пускаться вплавь, особенно будучи раненными: кровь возбуждает прожорливость свирепой рыбешки. Мы видели предательскую камбалу с желатиновыми плавниками и ядовитым шипом, лежащую на дне, как щит; угря, парализующего электрическим разрядом всякого, кто прикоснется к нему; напоминающую лунный диск перламутрово-золотую паломету, которая погружается вглубь и мутит воду, спасаясь от зубов прожорливой тонины. Весь этот огромный аквариум свинцовым озером простирался до горизонта, где плавали драгоценные перья.

Мы разъехались на шатких плотах в разные стороны собирать плавучее сокровище. Индейцы пробирались поодиночке в чащу затопленного леса, отпугивая в полумраке шестами боа и кайманов, и собирали горстями белые перья, которые зачастую оплачиваются человеческой жизнью, прежде чем украсят в далеких городах неведомых женщин.

Этим вечером мне было грустно, и я ощутил, как смутную ласку, романтическое волнение. Почему я всегда одинок в искусстве и в любви? И я с болью в душе думал: «Если б мне было кому предложить сейчас этот букет пушистых перьев, кажущихся белыми колосьями! Если было бы кому обмахнуться крылом кодуа — этим упавшим с неба осколком радуги! Если бы мне было с кем созерцать гнездовье белоснежных цапель, эту весну птиц и красок!»

Я с горечью унижения заметил, что за пеленой грез пряталась Алисия, и постарался со всей беспощадностью отогнать мысль о ней.

Нам повезло: после утомительных блужданий по болотам и глубоким протокам мы нашли то место, где оставили курьяры; отпихиваясь шестами, мы поднялись вверх по извилистым рекам и к ночи причалили к уже знакомой нам заводи.

Ветер издали донес до нас детский плач, и когда мы подошли к хижине, от нее врассыпную бросились молодые индианки; они не обращали внимания на Пипу, кричавшего им вслед на языке их племени, что мы друзья. К балкам и столбам хижины было подвешено много гамаков; над угасавшим очагом кипел котел с настоем трав.

Как только огонь немного разгорелся, нас познакомили с теми индейцами, которых мы видели в первый раз; они медленно подходили к нам вместе с женами, которые в знак супружества клали правую руку на левое плечо мужа. Одна из женщин была без пары; она показывала на мужа, лежавшего в гамаке, и на свою набухшую грудь, желая пояснить, что она сегодня родила, Увидев ее, Пипа поспешил рассказать нам про обычаи, сопровождающие роды у этого племени: чувствуя схватки, роженица уходит в лес и возвращается к мужу омытой, чтобы вручить ему ребенка. Отец на время родов ложится в гамак и соблюдает пост, а жена приготовляет ему настой против тошноты и головной боли. Словно понимая то, что говорил Пипа, женщина подтверждала его слова, жестами, а ленивый супруг, с обернутой листьями головой, стонал в гамаке и просил чичи для облегчения своих страданий.

Убежавшие от нас индианки были девушками, и глава рода — престарелый касик — предложил каждому из нас выбрать себе по одной в честь нашего присоединения к их племени. Но было бы наивно думать, что они встретили бы наше ухаживание игривыми улыбками. Надо было выследить их, как газелей, и охотиться за ними в лесу, пока они не сдадутся: мужчина должен доказать свое превосходство силой, и наградой ему будут покорность и ласка.

Но мне было не до подобных увлечений.

Касик относился ко мне с холодностью, выражавшейся в презрительном молчании. Я всячески пытался угодить ему, рассчитывая выведать у него индейские обычаи, легенды, боевые песни. Учтивость моя оказалась бесполезной: у этих первобытных, бродячих племен не было ни богов, ни героев, ни родины, ни прошлого, ни будущего.

Но дело сложилось так. Я принес в мешке из Красивой Топи двух серых уток, маленьких, как голуби. Одна на следующий день оказалась мертвой, и я ощипал ее у очага, намереваясь отдать собакам. Увидев это, касик схватился за стрелы и замахнулся на меня маканой;[35] он вопил и причитал, пока испуганные женщины не собрали утиные перья и не рассеяли их в утреннем воздухе.

Товарищи окружили меня и вырвали из моих рук карабин, чтобы я не застрелил дерзкого старика, а тот, закрыв лицо руками, упал на землю и стал биться в судорогах, безутешно рыдая, целуя землю и брызгая пеной. Потом к ужасу женщин он впал в оцепенение, и Пипа насыпал ему в уши горячего пепла, чтобы смерть не могла шепнуть ему на ухо свою роковую тайну.

Пипа объяснил мне, что души этих дикарей обитают в различных животных и что душа касика облюбовала серую утку. Старик мог умереть от самовнушения при виде мертвой птицы, и тогда его племя отомстило бы мне за убийство. Я поспешил достать из мешка другую утку и пустил ее на свободу; при виде живой птицы индеец замер в экстазе, следя, как за чудом, за ее зигзагообразным полетом над широкой гладью реки.

Этого пустякового случая оказалось достаточно, чтобы индейцы уверовали в меня, как в сверхъестественное существо, владыку их судеб и душ. Ни один из туземцев не осмеливался взглянуть на меня, но я присутствовал в их мыслях, оказывая самому себе неведомое влияние на их радости и горести. Двое молодцов упали к моим ногам, умоляя меня взять их с собой в экспедицию. Я так и не мог запомнить их настоящие имена, но знаю, что в дословном переводе они значили «Лесная Пташка» и «Степной Холм». Мы обнялись в знак того, что я принимаю их предложение; туземцы достали из-под крыши весла и заново обмотали их сизалем, чтобы они могли выдержать напор лодки в водовороте или на порогах.

Старые индианки, со своей стороны, растирали юкку для приготовления касабе,[36] которым мы должны были питаться в лесах. Одни вываливали водянистую массу в себукан — широкий мешок, сплетенный из пальмовых листьев, и, скручивая просунутой палкой его нижний конец, отжимали крахмалистую жижу. Другие, сидя нагишом вокруг очага, раскаливали бударе — глиняную сковородку; они раскатывали на ней грязное тесто и разглаживали его пальцами, смоченными слюной, пока лепешка не становилась твердой. Третьи пряли у себя на коленях лубяные волокна мориче, плетя для меня новый гамак, достойный моего роста и звания, а касик жестами давал мне понять, что отпразднует пышными плясками свое вступление в мои вассалы, вступление, порожденное моей силой и могуществом.

Душа моя уже предвкушала горькую сладость ждавших меня приключений.

Купцы из Орокуэ надули индейцев, посланных нами за покупками. В обмен на кокосовые орехи, гамаки, смолу пендаре и перья цапель они получили разную мелочь, стоившую в тысячу раз дешевле. Хотя Пипа старательно объяснил им соотношение цен, индейцы оказались жертвами собственного невежества, и продувные торгаши лишний раз нажились на обмане. Несколько пакетов крупной соли, несколько красных и синих платков, полдюжины ножей были ничтожной платой за все, что сдали наши посланцы, и они еще вернулись довольными, что их, как это обычно бывает, не заставили мести лавку, полоть огород, носить воду, паковать кожи.

Рушилась надежда пополнить наши припасы; но мы утешали себя тем, что путешествие может оказаться не слишком сложным. Наконец, в ночь полнолуния была закончена подготовка большой курьяры, которой предстояло, плавно покачиваясь на волнах, доставить нас в Кавиону.

На пляски собралось свыше пятидесяти индейцев обоего пола и всех возрастов, размалеванных и разнузданных. Они столпились на открытой отмели вокруг тыквенных сосудов с кипящей чичей. Еще днем они собрали в гнилых стволах деревьев мохохое, толстых, мохнатых гусениц, и теперь обкусывали им головы, как курильщик обкусывает сигару, выпивали липкое содержимое и проводили затем пустой оболочкой по волосам для придания им блеска. У полногрудых девушек волосы, украшенные перьями гуакамайо, сверкали как лакированные, ниспадая на ожерелья из сердолика и коросо.[37]

Касик раскрасил себе лицо орлянкой и медом и вдыхал порошок йопо, запуская себе в ноздри понюшку за понюшкой. Словно в припадке белой горячки, он прыгал, ошалев, среди девушек, хватал их и гонялся за ними, как похотливый, но бессильный козел. Заплетающимся языком он принимался восхвалять меня за то, что я, как перевел мне Пипа, подобно ему, был врагом вакеро и поджигал их ранчо, а эти подвиги делали меня достойным резной маканы и нового лука.

Индейцы опьянели от крепкой чичи, и началась шумная оргия. Женщины и дети усиливали своими криками вакханалию. Потом мужчины начали медленно шагать по кругу под звуки фотуто[38] и дудок, через каждые три шага тряся левой ногой, как этого требуют правила туземного танца. Пляска эта казалась скорее прогулкой заключенных, скованных огромной цепью и принужденных идти по одному и тому же следу под плач дудки и монотонный рокот барабанов. Все затихло; слышались лишь музыка и горячее дыхание танцоров, унылых, как луна, немых, как река, предоставившая им свою отмель для празднества. Вдруг женщины, безмолвно стоявшие внутри круга, обняли своих возлюбленных за талию и зашагали с ними в ногу, откинувшись назад и застыв в этой позе, пока с внезапным облегчением из всех грудей, оглашая все вокруг, не вырвался пронзительный и зловещий крик: «Аааай! О-эй!»