Вера Мутафчиева - Дело султана Джема

• Название: Дело султана Джема
• Автор: Вера Мутафчиева
• Издательство: Свят
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1988

Вера Мутафчиева окончила исторический факультет Софийского университета. Научный сотрудник Института истории и старший научный сотрудник Института балканистики Болгарской академии наук. Секретарь Союза болгарских писателей. Автор многих исторических романов.

В «Деле султана Джема» прослеживается развитие одного из наиболее загадочных событий европейской истории – похищение брата турецкого султана Джема и его использование в различных политических и военных махинациях. Интрига действия насыщена богатым философским подтекстом, дающим толкование происходящему сразу с, нескольких точек зрения.

---

Теперь в моем пересказе это звучит, пожалуй, смешно. J4 впрямь очень узкая черта отделяет трогательное от смешного, а Джем часто переходил ее, ибо не обладал чувством реальности. Джем был поэтом, неуместно замешанным в дела истории, и почти все его действия оказались если не ошибочными, то смешными.

Итак, я был свидетелем (похолодевшим от страха, ибо, судя по топоту, соглядатаи были уже близко) того, как Джем и Карл обнялись, словно скрепляя договор. Солнце разбивалось на брызги, струями стекало по их волосам и шелковым одеждам, серая кобыла ласково терлась шеей о спину белого скакуна. Пахло нагретой хвоей, лавром, розмарином – уверяю вас, в Савойе благоухают даже камни. Было прекрасно и трогательно, как в театре.

Свита нагнала нас, и я увидел, что по меньшей мере двадцать пар глаз изучают Джема, различают слезы в его взгляде; я словно слышал, как двадцать голов отмечают странное волнение их высочеств и пытаются найти ему объяснение. И уже тогда я смутно угадал, что за этим последует: ранняя, оплаканная всей Францией смерть Карла Савойского. Девятнадцатилетний герцог скончался накануне одного тщательно подготовленного нападения на дорогу, по которой должен был проехать Джем. Скончался от переедания – очень, видите ли, был неумерен в еде.

Погодите, отчего так сбивчив мой рассказ? Карл еще здравствовал и во время той, четвертой нашей охоты выказал большую ловкость в стрельбе. Вечером мы снова прогуливались в его обществе, он и Джем пили из одной чаши и велели трубадуру сложить новую песню – об их Дружбе. Они много выпили, поэтому на следующее утро кавалькада поздно двинулась в путь. Мы проводили их До дороги, а на обратном пути Джем снова был печален. В последние месяцы его жизнь протекала в ожидании или расставаниях.

В Рюмилли посетил нас еще один гость. Это посещение было менее приятным, но богатым последствиями.

Стоял конец июля. После отъезда Карла дни в Рюмилли снова тянулись медленно и уныло. Джем предоставлял мне раздевать его и одевать, ездил на охоту, вечерами почти вовсе не читал. Делал вид, что торопится лечь, а потом я слышал, как он долго ворочается с боку на бок и заглушает вздохи, чтобы не встревожить меня. Так проходили наши дни и ночи. Мы с нетерпением ожидали вестей даже от Д'Обюссона, но магистр напоследок проявлял сдержанность.

Однажды вечером, в один из тех прозрачнейших летних вечеров, когда небо становится волшебно-зеленым и долго остается таким, пока не зажгутся звезды, в Рюмилли началась суматоха: встречали кого-то. Я сообщил об этом Джему. Мы стали прислушиваться, но нас ни о чем не оповещали.

Мы почти не спали в ту ночь. Когда за окнами посветлело, к нам постучался монах. Он ввел командора Рюмилли (невзрачная личность, имени коей не помню), и тот сообщил, что прибыл посланец от султана Баязида.

При имени брата Джем подскочил, не сумел сохранить самообладание. И стал лихорадочно одеваться сам – нечто совершенно непристойное. Потом опомнился и застыл в неподвижности.

– Немного позже я приму… кого, в сущности?

– Хусейн-бега, приближенного Баязид-хана.

– Да, немного позже…

Монах еще не затворил за собой двери, как Джем повернулся ко мне; я видел, что он сам не свой.

– Постой… Постой… Какой Хусейн-бег, какой султан Баязид? Как я приму посланного от самозванца? На что рассчитывает Баязид, на переговоры со мной? Да я уже дважды и трижды предоставлял ему такую возможность и неизменно получал ответ: «Империя – это невеста и может избрать себе лишь одного жениха; государи не имеют братьев!» Я не стану торговаться с человеком, отнявшим у меня то, что мне принадлежит, – это означало бы признать его, а также свою от него зависимость. С каким лицом возглавлю я завтра поход на Румелию, если вступлю в переговоры и стану мирно улаживать дела с Баязидом? Нет, Саади! Не бывать тому! Сообщи об этом монахам!

– Подумай хорошенько, мой султан! Возможно, Баязид переменил свое решение.

– Ты не знаешь Баязида. Он так ограничен, что прийти к одному решению для него уже чудо, а ты надеешься, что он найдет и второе! Нет, я на верном пути: пока я не признаю власти Баязида, я остаюсь оплотом борьбы против него. Пусть я даже паду жертвой в этой борьбе, Саади, но договаривающейся стороной я не стану.

– Ваша милость, передайте посланцу, что султан Джем не примет его, – сказал я монаху.

И все. Братья не стали уговаривать нас: в Рюмилли за нами следили, нас подслушивали, рылись в наших вещах, но соблюдали приличия, так что никто не стал навязывать нам Хусейн-бега.

Днем мы вдвоем с Джемом отправились на прогулку. Монахи добросовестно следовали за нами на расстоянии в сотню аршин. Мне показалось, когда я обернулся назад, что на стене крепости стоит незнакомец, одетый по-нашему, и не отрываясь смотрит нам вслед. «Наверно, Хусейн-бег», – подумал я. Но не сказал об этом Джему: к чему было огорчать его?

Под вечер до нас снова донесся шум: братья провожали Баязидова посланца. Джем словно почувствовал, что того уже нет в замке, оживился, стал разговорчивым – так бывало всегда, когда он принимал какое-либо решение или совершал что-либо.

Мы уже готовились отойти ко сну, когда в дверь опять постучали. На этот раз командор явился один.

– Ваше высочество, – заговорил он, голос у него был неприятный, скрипучий, – поскольку вы отказались принять Хусейн-бега, мне поручено передать вам письмо от султана Баязида.

Мы прочли это письмо при свече оба, одновременно. Сначала я думал, что оно поможет Джему прозреть. Баязид в третий раз заявлял, что не допустит никакого раздела империи; Баязид напоминал, что Джем сам избрал свою участь, отдал себя в руки гяуров и тем навлек неизгладимый позор на дом Османов. Но (отсюда начиналось новое) Баязид-хан в своем благочестии не желал, чтобы его брат, пусть легкомысленный, терпел какие-либо лишения. Посему Баязид-хан будет выплачивать его хозяевам, избранным братом по собственной воле, сорок пять тысяч дукатов ежегодно – да живет он на эти деньги в довольстве и поминает в своих молитвах их общего отца.

Сдается мне, Джем пробегал эти строки равнодушно – он всегда считал Баязида посредственностью, ему претили эти истертые фразы. Лишь когда мы дошли до цифры сорок пять тысяч, он присвистнул – я уже многие годы этого не слышал.

– Как тут не растрогаться! – обронил он. – При общеизвестной скупости Баязида… Я воистину потрясен!

И продолжал читать как ни в чем не бывало.

А я не мог читать дальше. Неужто Джем и вправду не понимал, что произошло? Неужто не замечал, что в это мгновение на нашей двери повис огромный золотой замок? Как ловко все было подстроено!

– Джем! – Не помню, чтобы я когда-либо прежде настолько перестал владеть собой. Я неистово вопил: – Джем!

– Что с тобой, Саади? – Он взглянул на меня поверх письма, в глазах его действительно было недоумение.

– Джем, они сторговались меж собой насчет нас!

– Что из этого? Д'Обюссон будет получать деньги до того дня, пока не начнется поход. Потом союзники сами истребуют меня у Ордена, это ясно, потому что без меня борьба против– Баязида немыслима. Что тебя так испугало, Саади?

– Меня пугает эта неслыханная торга золота! Люди идут на убийство из-за двух дукатов, так чтo же будет из-за сорока пяти тысяч!

– Ты прав, это много… – согласился Джем. – Но ты полагаешь, что эти деньги перевесят благополучие всего христианского мира?

– Это единственное, что гнетет меня, – продолжал он следовать за своей мыслью. – Я принужден делать ставку на благополучие их мира. Это недостойно правоверного! Но, взойдя на отцовский престол, я воскрешу дело Завоевателя и победами искуплю это кратковременное отступление.

Я слушал, смотрел на него, и в душе поднималась невыразимая досада. Как-никак он тоже жил на земле и должен был бы знать ее законы. «Впрочем, тем лучше для тебя, что ты не сознаешь своего положения, друг! – иод конец решил я. – Да позволит тебе аллах подольше прожить в твоем воображаемом мире, где такие, как ты и юный Карл, скачут верхом по зеленым лугам и веселым дубравам, и солнце золотым дождем лучей заливает их кудри…»

В ту ночь Джем заснул легко, не ворочаясь с боку на бок. Не только детское было в его натуре, но еще и что-то женское. Натолкнувшись на чью-то невозмутимость, он впадал в ярость и, наоборот, блаженно затихал, если рядом кто-то выходил из себя. Вот так же успокоительно подействовал на него охвативший меня приступ страха.

А возможно, иное, – о, человеческая суетность! Пожалуй, Джему льстило, что его неприятель-брат так высоко оценил его, что отдает половину дохода своей империи. Знаете ли, главное, что заботит человека, – не оказаться мелким, незаметным, безвестным. Джем сейчас спал спокойным сном, точно оправившееся от болезни дитя, – даже во сне тешило его гордое сознание, что он – самый дорогостоящий человек на земле.

Недолго длился этот прилив удовлетворения, все более краткими становились для нас такие часы. Всего неделю спустя (на протяжении которой мы снова ездили на охоту, катались верхом и заполняли время всевозможными пустяками) пас вновь посетил командор. Последние дни в Рюмилли не происходило ничего особенного, если не считать появления трех десятков новых братьев. Это не удивило нас – предстояло, вероятно, перебираться в какую-нибудь очередную крепость, так что удваивали охрану. Мы так привыкли к этим частым переездам, да и Рюмилли настолько не располагал к тому, чтобы о нем сожалеть, что даже обрадовались: наконец-то избавимся от этой зловещей твердыни. Она связывалась в нашем сознании с гибелью Франка и посещением Хусейн-бега, с плесенью, крысами и сороконожками.