Вера Мутафчиева - Дело султана Джема

• Название: Дело султана Джема
• Автор: Вера Мутафчиева
• Издательство: Свят
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1988

Вера Мутафчиева окончила исторический факультет Софийского университета. Научный сотрудник Института истории и старший научный сотрудник Института балканистики Болгарской академии наук. Секретарь Союза болгарских писателей. Автор многих исторических романов.

В «Деле султана Джема» прослеживается развитие одного из наиболее загадочных событий европейской истории – похищение брата турецкого султана Джема и его использование в различных политических и военных махинациях. Интрига действия насыщена богатым философским подтекстом, дающим толкование происходящему сразу с, нескольких точек зрения.

---

За то, что не каждый, сознающий смысл событий, способен их изменить, вините не Джема. Историю делают люди, а не отдельный человек.

Показания египетского султана Каитбая о событиях с июня 1481 года по июнь 1482 года

Я – Каитбай из рода мамелюков, султан Египта и Сирии. Полагаю, что у вас имеются важные причины для того, чтобы обеспокоить меня. А я отвечаю вам по следующим причинам: хочу очистить память Джема от грязных намеков всякого сброда – от упреков последующих поколений, как выражаетесь вы. Не ваше дело обсуждать поступки властителей. Мы, государи, стоим не вне, а над мирскими законами.

Я, Каитбай, не согласен с оценкой, вынесенной историей нашему царскому дому, например. Мы действительно не арабы, а черкесы. Действительно один из моих прадедов был простым мамелюком, мамелюки – это вроде янычаров, только служили они не турецким, а арабским султанам; действительно, поднимаясь все выше по лестнице придворных чинов, мой прадед занял султанский престол путем убийства – он убил своего повелителя. Но это не дает вам права называть весь наш род мамелюками и без устали напоминать миру, что мы происходим из султанских конюшен. Впрочем, называйте меня как вам будет угодно. Я прекрасно знаю – именно потому, что в наших жилах текла более молодая кровь, чем вылинявшая кровь Аббасидов, мы сумели на протяжении столетий править империей, от которой сохранилось только название – Арабский халифат. А халифат есть нечто великое и священное – равное тому, чем римский престол является для вас, неверных.

В те времена, о которых я держу речь, над халифатом нависла очередная угроза: турки-османы. Должен сказать, что сначала они не испугали нас – видали мы и пострашнее. К примеру, сельджуки или крестоносцы, оставившие в Сирии, Палестине, на Эгейских островах ряд жалких графств, баронств, княжеств, заранее обреченных на гибель. Словом, нас мало встревожило появление в Анатолии новой разновидности дикарей. Так было до Мехмеда Завоевателя.

Воспевайте сколько угодно его величие – воля ваша. Мы, властелины мира в Мехмедовы времена, невысоко оцениваем своего собрата; Мехмед был, по нашему мнению, слишком мелочен, чтобы быть великим; болезненно честолюбив. Он посвятил десять лет жизни войнам со Скандер-бегом – взбунтовавшимся султанским янычаром, горцем-разбойником. И не успокоился, покуда не увидел его гибель.

Мехмед приложил неслыханные усилия, чтобы одержать победу над рыцарями-иоаннитами, некогда владевшими Палестиной, а в его время с трудом удерживавшими Родос. Ни за что на свете не примешал бы я своего имени к такой нелепой вражде – кому мешали эти нищие полумонахи, полукорсары, засевшие на каком-то ничтожном острове? Однако Мехмед, однажды потерпев в битве с ними поражение, до самой смерти не находил себе покоя. Я вижу, что для вас по-прежнему тайна – куда утром 3 мая намеревался он повести свои войска. Я вам открою: против рыцарей. И против меня. Потому что Мехмед подозревал, что не кто иной, как я, помогаю им припасами, дабы они могли выстоять турецкую осаду. В какой мере это подозрение справедливо, я, султан Каитбай, не обязан давать вам отчет.

Я бы не стал утруждать себя вышесказанным, если бы это не проливало свет на события, проистекшие с июня по июнь упомянутых лет: на мое вмешательство в усобицу сыновей Мехмеда.

Не стану таить, она была на руку не только мне од ному – всем государям мира, точнее, Средиземноморья. Эта усобица явилась кстати, в канун нового наступления турок на Запад и на друзей Запада: она должна была отвлечь нового султана (кто бы из братьев ни стал им) от предсмертных планов Мехмеда.

Вы спрашиваете: отчего в этой игре я поставил на Джема – ведь именно он слыл живым подобием отца, – а не на Баязида, которого мы знали как мозгляка. Так уж случилось, мог бы я вам ответить. Но все это дела столь давние, что нет смысла прибегать ко лжи. Я поставил на Джема оттого, что догадался: из двух братьев слабейший – он. Превосходство и сила не всегда идут рука об руку.

Начать с самого начала? Так вот…

Когда мне сообщили о том, что Джем переступил границу и находится на моей земле, я немедля распорядился встретить его с почестями и проводить в мою столицу, а Касим-бегу и караманам повелел вернуться назад и вывезти семью Джема, оставшуюся в Конье.

Таким образом, он прибыл в Каир в сопровождении малочисленной свиты и был помещен во дворце моего дивидара – так у нас именуется великий визирь. Два дня спустя, отдохнув и подлечив свою рану, Джем посетил меня. То была чистая учтивость: мы еще не знали друг друга, и пока что нам не о чем было вести переговоры. Ни он, ни я не ведали о том, что происходит по ту сторону границы. В ту первую нашу встречу я лишь предложил Джему свое гостеприимство, заверил, что не выдам его Баязиду, даже если тот предъявит подобное требование, и в самых общих выражениях высказал надежду, что увижу его на престоле Османов.

Юный султан не поднимал на меня глаз. Это смирение показалось мне чрезмерным – не зная его, я счел смирением другое: Джем просто был подавлен, и ему требовалось время, чтобы прийти в себя. Я понял это при нашей второй встрече – то была действительно встреча двух государей. Сдержанно, с достоинством Джем изложил мне свой взгляд на усобицу с братом, на будущее Османской империи и Средиземноморья. И предложил мне мир – мир до конца своей жизни (за то, что будет после его смерти, он ручаться не может, объяснил он), если я возьму его сторону.

– Разве мой высочайший гость намерен прекратить завоевания, предпринятые покойным Мехмед-ханом? – спросил я.

– Нет, – ответил Джем. – Слава богу, у неверных есть еще довольно земли. Но мы, воители одной и той же веры, не должны допустить войны между собой.

– Тем не менее самые крупные победы твоего отца были одержаны над мусульманами: князьями Карамании, Узун-Хасаном. Мехмед-хан воевал и против меня.

– Я не подниму руки на халифа. Даю в том мое султанское слово.

Джем был не первым властителем, с кем сводила меня судьба. Должен заявить: лишь с ним у меня была уверенность, что я слышу правду, а не очередную ложь. Джем не подкреплял свои обещания никакими залогами, потому что в те минуты ничем не обладал; не приносил клятв, но почему-то верилось, что за его словами не кроется обмана.

В ту нашу беседу мы не приняли особых решений. Мне не хотелось связывать себя, пока не выявится, есть ли у Джема надежда на успех. По слухам, в пограничных с нашими землях Баязида было неспокойно, и он не решался отвести оттуда свои отборные войска. Конью же держали едва ли не под осадой, хотя она и не оказала Баязиду сопротивления. Но должно быть, уже одно то, что Касим-бег беспрепятственно проник в крепость и вывез из нее семью Джема, показалось его брату достаточно предосудительным.

Чтобы облегчить Джему муки нетерпения, я предложил ему посетить святые места – Мекку и Медину. Все равно о борьбе за Караманию нельзя было говорить до тех пор, пока Баязид не отведет своего войска – у Джема было едва три-четыре тысячи человек, а мое дружеское расположение не простиралось так далеко, чтобы предоставить ему своих воинов.

Джем с радостью отнесся к моему предложению – он явно томился в Каире. Но в Мекку он отправился лишь поздней осенью 1481 года, потому что рана его осложнилась и потребовала длительного лечения. В святых местах он оставался целых четыре месяца.

События тем временем развивались в Анатолии произошло множество перемен. В Каир прибывали гонец за гонцом. Прежде всего я узнал о том, что Касим-бег не сколько раз переходил границу Вернулся он полный надежд, говорил, что дела повернули решительно в пользу Джема. Многие правители анатолийских санджаков – под их началом находилась сипахская конница – открыто заявили о том, что не признают Баязида и видят в его брате своего спасителя. Самым могущественным из них, несомненно, был Махмуд-бег, правитель Анкары.

Джем вернулся в мою столицу зимой и тут же занялся приготовлениями к походу. Теперь, когда вокруг него кишели приближенные из числа анатолийских бегов, убеждавших его в том, что он не одинок и не изгнанник, Джем заметно переменился. Я стал подумывать, не легкомысленно ли я поступил, дав возможность явно более способному и более любимому из сыновей Мехмеда в спокойствии ожидать своего счастливого жребия. Как ни говорите, он был сыном Мехмеда Завоевателя.

Если что и запечатлелось в моей памяти от тех времен, так это день прощания с султаном Джемом. Я не предполагал тогда, что мы расстаемся навек.

Войска Джема должны были выступить на рассвете. Их было всего несколько тысяч, но Джем пожелал показать их во всем блеске. Они следовали за своим повелителем, разнокожие, разноликие, рвущиеся в бой.

Не умею я описывать, как какие-нибудь ваши поэты, а жаль – жаль, что я не опишу вам султана Джема, каким был он в то утро, когда подскакал ко мне, чтобы проститься. Я почувствовал, что мысленно он уже где-то далеко, там, где сражения должны решить его участь.