Зинаида Шишова - Приключения Каспера Берната в Польше и других странах

• Название: Приключения Каспера Берната в Польше и других странах
• Автор: Зинаида Шишова
• Издательство: Детгиз
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1962

«Приключения Каспера Берната в Польше и других странах» – роман из истории Польши XV – начала XVI века.

Приключенческий сюжет романа, в основу которого положен документальный материал, раскрывает картины борьбы польского народа с Тевтонским орденом за независимость.

Особой удачей авторов является тщательно, с нежностью и любовью выписанный образ великого польского гуманиста Николая Коперника.

Ученый предстает перед читателями не только как «потрясатель основ» средневековой схоластической науки о светилах, но и как великий патриот, руководивший обороной польских рубежей от псов-рыцарей, как Человек с большой буквы. Все стороны его жизни проходят перед нами, все его ошибки и достижения, вся его прекрасная и горькая любовь.

---

– Ах, да ты еще не принял схимы? – сказал монах, окидывая Збигнева внимательным взглядом. – Тем опаснее для тебя эта рукопись. Из всех известных мне опровергателей святого писания это, пожалуй, самый убежденный! Помпонацци, о котором я упомянул, умеет облекать в красивые фразы свои разрушительные идеи, вся сила которых не сразу становится ясна… Он придерживается изречения: «Sapienti sat».[50] То есть… – Видя, что юноша поднял руку, желая его удостоверить в том, что латынь он изучил досконально, монах добавил с улыбкой: – То есть «дураки пускай читают то, что написано, а умные – то, что человек в действительности хотел сказать…» Барселонец же чужд этих хитростей, он все выкладывает начистоту: черное называет черным, а обман – обманом…

В роду Суходольских было много упрямых и настойчивых людей, и Збигнев мало чем отличался от своих предков.

– Умоляю вас, ваше преподобие, – сказал он, – продлите свою милость ко мне… Трактат, как видите, невелик. Переведите его на латынь или на польский язык, которым, я вижу, вы владеете отлично. Вы дадите возможность мне изучить его как следует, написать возражения по каждому его лживому измышлению, опровергнуть учение этого испанца и тем самым прибавить славы нашей святой церкви!

«Не о собственной ли славе ты мечтаешь, монашек, более напоминающий рыцаря?» – подумал отец Флориан, но промолчал.

– Убежден ли ты, что тебе удастся его опровергнуть? – спросил он после долгого молчания. – И не боишься ли ты мыслей, которые этот трактат может посеять в твоей голове?

В тот день Збигнев, смятенный и испуганный словами отца Флориана, поспешил его оставить, забыв на садовой скамейке злополучную рукопись. Но не прошло и трех дней, как его снова, как мотылька на огонь, потянуло на дорожку сада в часы, когда там обычно прогуливался странный монах. Впоследствии это вошло у Збигнева в привычку: поработав в библиотеке, он ежедневно спешил в сад, а если по нездоровью отец Флориан не мог выйти – то в его голую, неприютную келью.

Долго читать и переводить вслух отец Флориан не мог – ему мешал кашель.

Тогда, откладывая рукопись, которую он знал уже наизусть, монах еле слышно передавал юноше содержание недочитанных глав.

Наконец с трактатом было покончено.

– Теперь пора тебе приступить к его опровержению, – сказал, морщась от боли в боку, отец Флориан. – Начинай же, как принято в академии: первый раздел – «Изложение труда оспариваемого автора», второй раздел – «Разбор его со стороны содержания и способов изложения», третий раздел – «Опровержение этого труда» и четвертый – «Выводы». Однако выводы уже сделаны. Испанца сожгли, добившись предварительно его раскаяния. Теперь душа его, возможно, обитает в чистилище…

Збигнева давно уже пугали не странные рассуждения монаха и не его горькая, насмешливая улыбка. Пугало юношу нечто другое, совершавшееся в нем самом, в чем он, однако, не мог еще отдать себе отчет.

– Я полагаю, святой отец, что мне нужно будет начать работу следующим образом, – сказал Збигнев решительно: – «Автор рассматриваемого, осужденного нашей святой инквизицией труда утверждает, будто человек слепо верит лишь в то, что бессилен охватить его разум, и что, по мере того, как у человека пробуждается разум и он начинает постигать истинную сущность вещей, слепая вера его уменьшается. Автор утверждает даже, что в конце концов вера вообще должна уступить место разуму и опыту…» – Збигнев говорил все тише и тише и наконец замолчал.

– Приступим ко второму разделу, сын мой, – сказал отец Флориан. – Тут ты сможешь привести много возражений: испанец не искушен в риторике и красноречии, не приводит столь необходимых, по мнению отцов церкви, ссылок на священное писание… Впрочем, не буду предвосхищать твои мысли, возражай так, как тебя учили, и так, как ты считаешь нужным. Ну же: разбери трактат как со стороны его содержания, так и со стороны его изложения.

Збигнев молчал. Отец Флориан поднял на него своя горячие черные глаза.

– Вечереет, а весенние ночи в Польше прохладные, – вдруг заметил он, зябко передернув плечами. – Я полагаю, сегодня мы достаточно поработали… Обдумай хорошенько второй раздел, а также свои возражения. Завтра мы вернемея к обсуждению этого трактата.

Назавтра, однако, Збигневу не пришлось обсуждать с отцом Флорианом труд барселонца, так как в обитель приехал патер Арнольд. Он заботливо выполнял взятую на себя обязанность не оставлять вниманием своего подопечного.

Подойдя, как всегда, к патеру Арнольду под благословение, Збигнев попросил прелата уделить ему несколько минут для исповеди.

– Какие-нибудь тяжкие прегрешения отягчают твою душу? – осведомился патер Арнольд рассеянно, так как из кухни доносился уже аромат жаркого. – Или можно несколько отложить исповедь?

«Что произошло с ним за это короткое время разлуки?» – прикидывал патер в уме.

– Меня посещают вольнодумные мысли! – признался Збигнев с унынием.

Чрезмерная приверженность юноши к вере и чрезмерно суровое отношение его ко всяким светским удовольствиям и понудили, собственно, патера Арнольда посоветовать Збигневу принять пострижение. Так мало сейчас образцовых, искренне верующих да к тому же еще и образованных монахов!

И все-таки такая узость взглядов юноши иной раз делала для патера Арнольда несколько обременительным общение с бакалавром. Да и от задачи, которую поставил перед собою духовный пастырь Збигнева и решения которой добивался на протяжении вот уже скольких лет, очевидно, придется отказаться. Со «смутьянами» Станиславом Когутом и Генрихом Адлером Збигнев перестал тесно общаться еще в Кракове. Этот старый дурак доминиканец отец Каэтан, проживавший когда-то у Суходольских и изгнанный оттуда старым шляхтичем, очевидно в отместку перетянул юношу из бурсы в свою келью…

А сейчас, поскольку Станислав Когут, закончив академию, отправился мирно ксендзовать в свое отдаленное кашубское село, а Генрих Адлер ушел странствовать по Германии, они со Збигневом и вовсе не видятся… Надо думать, что приставленный для наблюдения за академией отец Бенвини из Рима, заподозривший юношей в каких-то кознях против святой церкви, оказался неправ. «Простые деревенские хлопцы» – так выразился о них когда-то декан, и, пожалуй, он-то именно и был прав!

Вот общение Збигнева с каноником Коперником, конечно, не мешало бы наладить, но он, отец Арнольд, сам в свое время этому воспротивился. Сейчас Збигнев уже настолько крепок в вере, что никакие Коперники ему не страшны, но связь с Лидзбарком, к сожалению, прервана.

– Сын мой, – сказал наставник Збигнева проникновенно, – тебе надлежит пробыть здесь не менее года, а мои обязанности требуют моего присутствия то в Кракове, то в Вармии, то в Риме! Нельзя тебе так долго пребывать без исповеди и без отпущения грехов! Поэтому, я полагаю, тебе следует тут же, в обители, избрать себе нового духовника… Видит бог, как мне трудно отказаться от общения с тобой, но долг прежде всего! И здесь есть немало отцов доминиканцев, прославившихся строгой жизнью и ревностью к вере…

– Есть здесь один святой отец… – начал Збигнев нерешительно, – только я еще с ним об этом не говорил. Уже один вид его заставляет предположить в нем истинного христианского подвижника… Он и образованностью своей, глубокой и разносторонней, ярко выделяется между всеми остальными…

– Христианский подвижник? Человек глубокой и всесторонней образованности? – переспросил патер Арнольд задумчиво. – Самый знающий и образованный монах здесь – отец Артемий. Но он с его лоснящейся физиономией и округлым брюшком мало походит на христианского подвижника… Вот отец Себастьян действительно точка в точку – копия своего патрона святого Себастьяна после перенесенных им от язычников мучений… Этот монах глубоко и искренне предан нашей святой церкви, но образованным человеком его никак не назовешь… Постой-ка, – сказал вдруг патер Арнольд, сдвигая свои черные бархатные брови, – уж не отца ли Флориана ты имеешь в виду? Тебе, следовательно, приходилось с ним беседовать? Вот уж не подозревал, что из этого отшельника можно выжать хоть словечко! Не его ли ты хочешь избрать своим духовным наставником?

– Его… вы угадали… – подтвердил Збигнев. – А что, святой отец, у вас есть какие-нибудь возражения?

– Отец Флориан! – повторил патер с возмущением. – Да знаешь ли ты, каким ветром его сюда занесло? «Венецианский красавчик», «покровитель уличных певцов, а в особенности певиц» – вот какие прозвища он получил еще в Риме! Нет, нет, не ему быть наставником и исповедником юной души! Господь бог видит, Збигнев, как огорчает меня твое неумение разбираться в людях!.. Святой отец наш, папа Лев Десятый, – продолжал патер Арнольд, – сослал сюда отца Флориана, возможно избавив его этим от костра инквизиции! Этот человек, как, впрочем, и многие в Риме, отравлен развращающим духом гуманизма. Философов древности эти люди чтут выше, чем христианских мучеников! За выкопанную из земли голую мраморную девку они готовы отдать душу! Отец Флориан!.. Я не могу спокойно о нем говорить. Не было ни одного маскарада, которого он не посещал бы! Сбросив свою кардинальскую мантию… Что ты смотришь на меня с испугом: да, да, этот жалкий старик – Флориан Мадзини – был когда-то кардиналом!.. Да, так вот, сбросив свою красную мантию, он переодевался рыбаком, солдатом и даже шутом… А его библиотека!.. Там собрано около тысячи томов, но ты напрасно искал бы в ней труды отцов церкви… А наделавшая столько шума его проповедь, когда вместо обличения язычников он, увлекшись, стал перед прихожанами соловьем разливаться, сравнивая римских и греческих рифмоплетов…