Юзеф Крашевский - Старое предание (Роман из жизни IX века)

• Название: Старое предание (Роман из жизни IX века)
• Автор: Юзеф Крашевский
• Издательство: Гослитиздат
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1956

Предлагаемый вашему вниманию роман «Старое предание (Роман из жизни IX века)», был написан классиком польской литературы Юзефом Игнацием Крашевским в 1876 году.

В романе описываются события из жизни польских славян в IX веке. Канвой сюжета для «Старого предания» послужила легенда о Пясте и Попеле, гласящая о том, как, как жестокий князь Попель, притеснявший своих подданных, был съеден мышами и как поляне вместо него избрали на вече своим князем бедного колёсника Пяста.

Крашевский был не только писателем, но и историком, поэтому в романе подробнейшим образом описаны жизнь полян, их обычаи, нравы, домашняя утварь и костюмы.

В романе есть увлекательная любовная линия, очень оживляющая сюжет:

Герою романа, молодому и богатому кмету Доману с первого взгляда запала в душу красавица Дива. Но она отказалась выйти за него замуж, т.к. с детства знала, что её предназначение — быть жрицей в храме богини Нии на острове Ледница. Доман не принял её отказа и на Ивана Купала похитил Диву. Дива, защищаясь, ранила Домана и скрылась на Леднице.

Но судьба всё равно свела их….

По сюжету этого романа польский режиссёр Ежи Гофман поставил фильм «Когда солнце было богом».

---

Так прошёл день и другой, как вдруг застучали в ворота и затрубили рога. По условному сигналу Милош узнал своих братьев — Мстивоя и Забоя.

Стража бросилась отпирать — действительно, то были они, а с ними сыновья их и родня — всего душ пятнадцать.

Милош вышел им навстречу во двор, ведя с собой слепого сына. Молча поздоровавшись, все уселись отдыхать в тени дубов. Мстивой и Забой, хоть и старики, были ещё крепкого здоровья, и их важные, суровые лица покрывал загар. В обоих ключом кипела жизнь.

— Милош, — сказал старший, — мы приехали к тебе за советом — решай и говори. Попелек зовёт нас к себе, хочет мириться, ему угрожают кметы, и он нуждается в нас, но и мы нуждаемся в нём. Мы долго с ним воевали, но настала пора нам вместе идти против общего врага. Падёт он — и погибнет весь наш род.

— Да, — прибавил Забой, — мы советовались и порешили ехать к нему. Спасая его, мы спасём и себя!

Милош поднял руку.

— Меня уже никто не спасёт! — вскричал он. — Взгляните на моё дитя! Одного он убил, а другому выколол глаза, чтобы продлить его мучения. Нет, мне о мире с ним не говорите. Пусть погибает и он, и я, и мы все! Себя мы не спасём, но будем последними псами, если пойдём ему ноги лизать. Пропади он пропадом!

С минуту все молчали. Мстивой опустил глаза, Забой смотрел на Лешека, и у него навёртывались слезы.

— Но он нас позвал, — сказал Мстивой, — мы должны к нему поехать и поедем. Посмотрим, что делается в городище.

— Мне всё равно, что там делается, — отвечал Милош, — и поедете вы или нет. Оставьте меня с моим горем и проклятием. С кметами я не пойду — я князь и господин, и они мне не ровня, но, случись мне встретиться с Попелеком на длину меча, я вырву у него жизнь!

Старец умолк, и никто уже не смел проронить ни слова. Двоюродные братья подошли к Лешеку с соболезнованием и ласковым участием. До поздней ночи слышались в саду приглушённые голоса и шёпот. На другое утро Мстивой и Забой выехали из городища и направились со своей дружиной, к Гоплу.

Там их ждали с нетерпением. Муха возвратился, сообщив, что князья лишь заедут за Милошем и скоро должны прибыть. Все же на приезд старика никто не надеялся. К ночи снова выставили стражу и, как накануне, выли собаки и беспокойно кружились вороны, а Брунгильда велела следить с башни, не покажутся ли дядья.

В городище и людям и всякой твари было нехорошо и тревожно. Ласточки покинули свои гнёзда и долго с пронзительным свистом вились около башни и терема, потом собрались стаей и улетели куда-то за озеро. В загонах рвались и ржали кони и мычали коровы. Однако ночь прошла спокойно, ярко светили звезды, под утро над лесом взошла луна, и бледное её сияние озаряло городище, пока не показалась румяная заря.

Княгиня деятельно готовилась к приёму дядьев, в волнении расхаживала, рвала какие-то травы в саду, варила в горшках питьё. По её приказанию жарили мясо и цедили самые старые меды. Зарезали козла и насадили его на вертел в очаге, принесли с озера рыбу, пекли калачи и пироги, чтоб ни в чём не было недостатка на этом пиру.

Солнце уже высоко поднялось, когда на опушке показались всадники, которых узнали по седым бородам и по свите. Старики ехали впереди, за ними сыновья и другая родня, позади челядь и слуги. Одеты они были не по-праздничному, словно нарочно хотели казаться простыми кметами. Только оружия у них было при себе вдоволь. Неторопливо приближались они к терему, но, увидев, что Хвостек сам вышел навстречу и, учтиво обнажив голову, ждал их у моста, все спешились и медленно пошли к нему. Что порешили они дорогой и о чём собирались говорить, — по лицам трудно было отгадать. На крыльце стояла Брунгильда, бледная, в тяжёлом расшитом платье, отделанном золотыми и серебряными цепями… С великими почестями привели в терем стариков: они, видимо, не ожидали столь любезного приёма. Пошли прямо в трапезную, где гостей усадили на покрытые шкурами лавки, и принялись потчевать всякими яствами и питьями.

Хвостек, наученный женой, тотчас же заговорил о том, что делалось у него на земле: как злые духи обуяли людей, которые дерзостно вышли из повиновения, как кметы сзывали веча, собирались для совета и заносчиво держали себя. Затем он просил, чтобы они сказали ему, что делать.

После долгого молчания Мстивой, нахмурясь, начал:

— Что делать? Прежде ты с нами не советовался, а теперь поздно. Созвали они вече — надо было ехать на него или созвать другое, выслушать жалобы и обиды и не возбуждать народ.

Забой сказал почти то же вслед за братом. Хвост мрачно слушал, понуря голову над чаркой.

— Ещё не дошло до того, — сказал он, — чтобы господин торговался со слугами. Чему быть суждено, то и будет, а этого я не сделаю.

Мстивой, помедлив, заговорил о том, как трудно идти против веча и общин, а потому надобно хорошенько подумать и действовать так, чтобы не вступать с ними в бой, ибо сила у них страшная, а народу великое множество.

Велено было высказаться и молодым, и братья по очереди повторяли слова своих отцов, советуя не ссориться с кметами, а лучше добиваться мира и уже потом, если понадобится, поодиночке покарать смутьянов.

Князь молча переглянулся с супругой и ничего не ответил. Только просил есть и пить, не стесняясь.

Гости пили и ели, беседовали об охоте, но Мстивой снова вернулся к прежнему разговору.

— Правду должно вам молвить, если вы спрашиваете совета, — сказал он. — Жестоки вы были с людьми, и много крови пролилось на вашей земле; мы не жаловались, хотя и нам доставалось. Что мы потеряли, о том поминать не будем. Не как князей, а как чернь, люди твои притесняли нас: брали, что хотели, мучили, как вздумается. Что же с другими было, если с родными дядьями такое делали? Кметов дружинники твои убивали в лесу, стада их угоняли, над женщинами насильничали. Так диво ли, что они сзывали веча и носили по избам окровавленную одежду и вицы?

Хвостек и супруга его мрачно молчали. Княгиня, побледнев, вышла и долго не показывалась; князь слушал, но ничего не говорил, только губы кусал до крови и теребил волосы.

— Что было, то дело моё! — наконец, вскричал он. — Сейчас я спрашиваю вас об одном: если придётся воевать в открытом бою, со мной вы пойдёте или против меня?

Мстивой и Забой безмолвно переглянулись. Они подталкивали друг друга локтями, но не отзывались, и, казалось, каждый хотел, чтобы ответил другой. Хвост все ждал, пока, наконец, не заговорил Мстивой.

— Мы не будем ни против тебя, ни с тобой, — спокойно промолвил он. — С кметами мы не пойдём против своего рода, ибо это своя кровь, и, какая бы она ни была, мы её чтим, но не пойдём мы и с тобой против кметов, потому что нам жизнь дорога. Вы-то не очень нам помогали, так и вам от нас не много будет проку. Как сидели мы жупанами по своим городищам, так и будем сидеть взаперти — что нам до ваших распрей!

— Поистине мудрое решение! — пробурчал Хвост. — Меня прогонят, а кого-нибудь из вас посадят на моё место! И он дико засмеялся, поглядывая на дверь, в которой стояла его жена.

— Однако вы ошибаетесь, — прибавил он, — не будет меня, не станет и вас! Им по сердцу придётся волчья воля, прогонят они и вас из ваших городищ. Увидите!

— Идёмте с нами рука об руку! — воскликнула Брунгильда.

— Этого мы не можем, — возразил Забой. — Брат наш Милош, у которого одного сына вы убили, а другому выкололи глаза, отречётся от нас, если мы пойдём с вами.

— Да, да! — подтвердили за ним остальные — старики и молодёжь. — Ни с вами, ни против вас!

Князь поглядел на жену и ничего не сказал.

Разгорячённые крепким мёдом, старики заговорили смелее, у молодых тоже развязались языки, и они стали сетовать и жаловаться на свою долю.

Хвостек, с которого жена не сводила взгляда, словно глазами держала его в узде, пожимал плечами, но ничего не отвечал… и снова просил гостей есть, не стесняясь.

Пир продолжался. Опорожнились кувшины, и Брунгильда вышла из трапезной, но вскоре вернулась, а следом за ней вошла прислужница с полным горшком золотистого меду, который поставила посреди стола. Брунгильда сказала, что этот мёд она сытила сама, когда народился её первенец, и что лучше и душистее меду ещё не бывало под солнцем. Потчуя гостей, она уговаривала их отведать и пить. Прислужница, усмехаясь, тотчас принялась разливать мёд по чарам. Под шум и гомон голосов княгиня украдкой налила себе и мужу другого питья. Гости, ничего не замечая, пили и похваливали старый душистый мёд.

Хвостек молчал. Старики полагали, что образумили его и наставили на правильный путь. Они пили чару за чарой, а прислужница наполняла их снова.

В открытые окна уже заглядывало закатное солнце.

— Ну! — воскликнул старый Мстивой, отставляя чару, — хватит мне пить: у меня уже все горит внутри. Мёд старый, огненный, а у меня слабая голова, лучше я попью водицы.

— Вот и у меня тоже, — подхватил Забой, — да не только горит, а видно, я выпил лишнего, и, стыдно сказать, все назад горлом идёт.