В.И. Карпец - Русь Мiровеева (опыт «исправления имен»)

• Название: Русь Мiровеева (опыт «исправления имен»)
• Автор: В.И. Карпец
• Жанр: История

Сегодня совершенно ясно, что в истории и культуре России жизненны и очевидны только две сквозные идеи — о Церкви и о Царстве. Если их так или иначе нет, налицо черты вторичности, подражания, печать чужого. Но еще хуже то, что и эти две сокровенные идеи русской истории сегодня почти полностью превращены в пародию (хотя мы и знаем, что Церковь врата адовы не одолеют). Более того, современный мир весь и есть пародия. Монархию невозможно восстановить. Всякая попытка восстановления — все равно чего — «монархии», «советской власти» или «истинной демократии» — с неизбежностью оборачивается и обернется гнусной и жуткой пародией. Но Царство бывает явлено. Как и в каких внешних формах — Бог весть. Оно может быть явлено вдруг — во исполнение обетований, данных века назад, святым и старцам, явлено не благодаря, а вопреки нам нынешним. Это область чуда — когда невозможно ничего, возможно все.

---

В четвертой песне о Видувуте рассказывается, как по удалении Гнедины Радаганс-Стииранс с сыном своим Ниедришем Видевустом и тремя великанами (в славянском прочтении — волотами), прежде побежденными Ниедришем, — Коукаравейсом, Кальнустуменсом и Гарбарджисом — предпринимает поход в южные страны.

Здесь начинается нечто, весьма для нас интересное. На обратном пути возле острова Рюгена, который, как известно, был родовым владением Руси = Дома Рюрикова, с Ниедришем Видевустом случается кораблекрушение; он, однако, спасается и получает приют у царя Рюгена — Одина и царицы Смаедины. В предыдущей работе «Русь Мировеева» мы, ссылаясь на Младшую Эдду, указывали на полумифического царя Одина троянского рода, превращенного затем человеческой памятью в языческое божество (тождественно, кстати, Перуну-Перкуну, Видевустову баснословному прародителю), как на деда Рерира, правителя Страны Франков, а потому останавливаться на этом подробно мы здесь не будем. В имени же Смаедины явно звучит название баснословной реки Смородины или слова смарагд (изумруд). Образ древнейший и имеющий прямое отношение к истокам царского чина. «Принцесса царского рода, — истолковывал Эжен Канселье „Сказки матушки Гусыни“, — наделенная необычайными достоинствами, облачается в ослиную шкуру, скрывая изначальгную доброту (beaute), и только будущий супруг ее, т.е. царевич, опознает существо, сродное себе, по украшенному изумрудом, смарагдом, колечку, спрятанному в испеченном царевной слоеном пироге. Отзвуком этой истории является другая, о хрустальной (de verre), зеленоватой туфельке Золушки — Cendrillion — которую зовут иногда Луция — Cucendron — и обозначают греческим Х (кси) как луч в золе […] Смарагд мудрецов драгоценен именно зеленым цветом — цветом всеобщей души. Бесконечно важно, что указание именно на этот цвет содержится в самом названии Изумрудной Скрижали (Table Smaragdine) […] Напомним также, что Виктор Гюго в своем романе о Соборе Владычицы нашей в Париже […] делает юную и соблазнительную Эсмеральду (Смрагдовую) объектом любовной страсти конного (chevalier) Феба (Phebus)».

Совершенно очевидно, что, описывая пребывание Видевуста у Одина и Смаедины после кораблекрушения, безымянный списатель предания повествует о некоем особом царском посвящении, хотя сегодня нам крайне трудно поянть, в чем именно оно заключалась. Разумеется, нам скорее поведают о том, как Видевуст рассказывал Одину о их совместном с отцом путешествии в Рим (!), о том, как в походе этом умер отец Ниедриша Видевуста, после чего мореплаватели приблизились, потерпев кораблекрушение, к отрову Рюгену (песнь 6-я). Песни с 7 по 17 рассказывают о многочисленных приключениях в духе сренедневековой словесности вплоть до поисков исчезающей царской жены в подземном царстве (орфический миф!). В конечном счете Видевуст объединяет латышские роды в одно государство и становится первым балтским царем. Четвертый сын его Надравс получает в удел земли между реками Байкою и Руссою: в пределах этих земель находилось савященное место Ромова, или Ромава, исконное местопребывание Криво-Кривейте (песнь 23-я). Достигнув возраста 116 лет и родив двенадцать сыновей, Видевуст передает свое царство брату Прутено (по другим родословиям, вспомим, Прутено был братом Пруса, Рюрикова предка, точнее, одного из предков) и сжигает себя в Ромове пред священным дубом (тем самым). Пепел его был зарыт на горе в Перкуоне, под камнем-великаном, посвященном идолу Перкуна (того самого Одина). Так заканчивается песнь 24-я и с нею вместе баснословное жизнеописание предка Романовых. Между прочим, гораздо более сложное и вызывающее больше недоумений и сомнений, нежели все, известное нам о Рюрике. Во всяком случае, приходится сделать очень важный вывод: если Рюриковичи («Рош») были воплощением мужского, «солнечного» начала в династической истории Русской монархии, то предки Романовых («Реш») задают совершенно иную, «женственно-лунную» матрицу, связанную с фигурой не столько Царя, сколько Царицы. Царицы, пытавшейся поднять на себе непосильную для женских плеч, мужскую, Имперскую, ношу…

ИМЯ И ЖРЕБИЙ. НЕТИ И ТЕНИ

Весной 1347 года для постепенно приходящей в себя после усобиц северо-восточной Руси наступает важное событие — замирение между Москвой и Тверью.

«Тое же весны оженись Князь Великий: приведоша ему со Тфери Княжну Марию, дчерь Александрову Михайловича Тферского Князя; а ездили по ней Андрей Кобыла (родоначальник Захарьиных-Романовых) да Олексей Босоволков… Тое же зимы Князю Великому родися сын Данило. Дек. 15… Сент. 7 (в 1349 году) Великому Князю родись сын, и крести его Митрополит, и нарече имя ему Михаил… Тое же зимы (в 1350 г.) Князю Великому родись сын Иван… Февр. 3 родись ему сын Семен».

Тогда же положил Московский Великий Князь, с благословения святителя Алексия, грамоту детям:

«Слушали бы есте (вы братья) Владыки Олексея, тако же старых Бояр, хто хотел отцю нашему добра и нам. А пишу вам се слово того деля, чтобы не перестала память родителей наших с наша, и свеча бы не угасла».

С той грамоты начинается окончательное истребление в Доме младших Рюриковичей (Даниловичей) губительного для него и для страны в целом лествичного права и воссоздание древнего порядка наследования от отца к сыну, как это было при «старых князьях» (царях). Заслуги в этом святителя Алексия признаны историей, и не только церковной. Но мало кто обращал внимание, что у самых истоков восстановления древнего династического права стоит не кто иной, как «муж честен (знатен)» Андрей Кобыла, бывший одновременно великокняжеским сватом и деятельным устроителем московско-тверского замирения. Причем он не «подвернулся под руку» (так в те времена быть не могло), а именно приехал для этого из Новгорода и, по-видимому, специально. Любое непредвзятое размышление на эту тему неизбежно наводит на мысль: Андрей Иванович Кобыла из «княжат Решских» появляется при московском дворе (князе Рош) в решающее для Руси время, А решается не больше и не меньше, как главный вопрос государственного бытия — быть Русскому государству наследственной монархией, способной исполнять миссию Третьего Рима (Империя Ромеев уже клонится к упадку) или нет. Вне зависимости от того, являлся ли Вейдевут родичем Рюрика, но так или иначе устроение Рюриковой династии (пусть младшей, московской ее ветви — другой быть уже тогда не могло) вручается именно потомку Вейдевута, прибывающему из древнего, сакрального Новгорода-Словенска в молодую послеордынскую Москву. Кем же был Андрей Кобыла в это время в Новгороде? Исследователь новгородских древностей Василий Передольский рассказывает, что во многих грамотах ХП-ХШ веков упоминается некий Князь Куний Гость, или, по-литовски, Куни-гаса, что в переводе означает Конный гость. Он же и расшифровывает имя этого высокородного «гостя»:

«Из числа немецких выходцев, селившихся в Новгороде, следует назвать потомка латышского царя Видевута, сын которого или внук (здесь мы опять встречаемся с путаницей в хронологии, однако в древние и средние века под сыном или внуком часто понимали потомство вообще — В.К.), Андрей, по прозванию Кобыла, был, по преданию, родональником бояр Захарьиных и Романовых; прибытие потомка Видевута в Новгород относится к 1287 г. Некоторым подтвержюдением этого предания может служить древнее родовое имение Захарьиных-Обольяниновых, сельцо Захарьино. О сохранившейся в саду барского дома древней церкви, служащей усыпальницей Захарьиных, говорят, что основателем ее был тот вышеназванный Путята, который насильственно крестил Новгородцев, и что Захарьины ведут род свой от него. (Мы уже касались вопроса о долетописном Православии Новгорода и так называемых „крещальных походах“ IХ в., говоря, правда, не о Путяте, а о Добрыне — В.К.). В Новгороде была улица Кобылья, упомянутая в летописи всего один раз, под 1394 г., по случаю пожара, начавшегося у Спаса на этой улице и истребившего „каменный град Детинец весь и Владычень двор, и у св.Софии верх полатный и Неревской конец до Борковы улицы, а церквей 12“. Ни один из ислледователей расположения Новгорода не знает этой улицы. Судя по порядку перечисления погоревших мест, позволительно указать для нее пространство на юго-западе от Детинца; там, близ Волховского берега, около откоса рва, охватывающего Детинец, стояла церковь Нерукотворного образа… Таким же поселком могли быть дома и хозяйственные постройки потомка царя Видевута Андрея Кобылы, с его слугами из немцев, не знавших нашего языка и говоривших так же невнятно для русских, как однообразно-тоскливое завывание кукушки. Церковь Нерукотворного образа была недалеко от Кукуевой башни».

Нам представляется, однако, что с Кукуевой башней все обстоит сложнее — дело тут вовсе не в «завывании кукушки», непонятном «немецком» языке или чем-то подобном. Все здесь пронизано средневековой символикой, в которой, возможно, и сокрыт ключ к загадке «Конного Гостя» и его башни. Некоторые авторы, в частности, Грасе д’Opce, а вслед за ним современный русский исследователь А.Г.Дугин считают историю средневековой Европы противостоянием т.н. «менестрелей Мурсии», носителей «солнечной», теократической тенденции, и «менестрелей Морвана» — «лунной», гибеллинской. Иначе эти авторы именуют их «квартой» и «квинтой». Если это так, то речь идет, все-таки, скорее не об особых «орденах», но о сохранившихся после принятия христианства более древних «стихийно-пространественных ориентациях» (определение наше), причем ни то, ни другое, по крайней мере формально, не противоречило христианской догматике. Мы полагаем, что Православие, будучи мистически полным выражением Християнства, в принципе призвано «снять» подобные противостояния, однако это происходит тогда, когда их представители становятся действительно и до конца православными. Однако, поскольку совершенство даруется только Самим Богом и только святым Его, то в человеческом мире оно может сохраняться и оказывать влияние на историю вплоть до «конспирологии». Так или иначе, «менестрелей Мурсии» Грасе д’Opce связывает с горожанами или сельскими жителями в противовес аристократам, живущим в замках, «башнях» (связь слова tour и taureau — бык). Между прочим, здесь приходит на память и «башня Магдалы». Если мы вспомним параллельно о Рюриковом городище, о сугубо мужском наследовании у Рюриковичей и о решающей роли женского начала у стоящих у истоков собственно династии Романовых Кобыличей, то определенные соответствия действительно возникают и выстраиваются. Сугубый аристократ, наследник Венедского («Венерианского»!) царя-жреца, «вещего» Вейдевута, более того, самого Криве-Кривейте, Андрей Кобыла не мог не владеть неким особым древним ведением, хотя во многом и «лжеименным», но так или иначе израстающем из остатков ведения райского (т.н. «примордиальной традиции»), сохраненного не благодаря, а вопреки идолопоклонству язычества.