Николай Горулев - Прощайте, любимые

• Название: Прощайте, любимые
• Автор: Николай Горулев
• Издательство: Мастацкая литература
• Жанр: О войне
• Год: 1979

Книга посвящена незабываемым событиям Великой Отечественной войны. Автора волнуют судьбы людей, которым выпало защищать родную землю от лютого врага. Парни и девчата, наивные, мечтательные, любящие, с первого дня войны становятся защитниками города на Днепре, родного Могилева, живут, сражаются, радуются, погибают и побеждают.

---

Однако скоро наступила разлука. Маша уезжала в Ленинградский медицинский институт. Поезд был проходящий — «Ленинград — Одесса», билетов заранее не давали, и поэтому Григорий Саввич, Светлана Ильинична, Маша и Эдик пришли на вокзал заранее.

Мать давала какие-то последние наставления, отец доставал из кошелька и добавлял дочке дорожные деньги, а Эдик сидел на скамье и смотрел в глаза Маши. Она тоже не слышала родителей, потому что глаза ее говорили с глазами Эдика.

Настоящее прощание у молодых было вчера. Полную ночь просидели они в гостиной у раскрытого окна, тесно прижавшись друг к другу.

— Любишь? — тихо шептала она.

— Люблю, — так же тихо отвечал Эдик.

—Ты тут смотри, ни с кем... — улыбаясь, грозила она и щекой прижималась к его щеке.

— А ты там смотри, ни с кем... — грозил Эдик, и они радостно смеялись, веря в то, что никто не помешает их счастью, которое совсем рядом, вот только Маша закончит институт и вернется в Могилев.

Эдик хранил эту дружбу в глубокой тайне, письма, которые получал он из Ленинграда, прятал так, чтобы ни Сергею, ни Ивану они никогда не попадались на глаза. Он считал, что отношение Ивана к девушкам — заблуждение, которое со временем пройдет. И вот сегодня на случае с Милявским Эдик убедился, что с Иваном произошло что-то серьезное.

Он еще раз восстановил в памяти всю эту сцену, улыбнулся, повернулся на бок и заснул.

Утром все было спокойно. Ребята, как ни в чем не бывало, позавтракали и побежали на бригадный двор. А оттуда — в поле.

Собирали картошку, вывернутую конными плугами вместе с пластом земли. Участок был большой. От проселочной дороги, ведущей к бригадному двору, он тянулся до самой кромки леса, видневшейся вдали. Картошку насыпали в громадные корзины и сносили в бурты. У Ивана работа спорилась, Эдик едва поспевал за ним. Без привычки заломило в пояснице.

— Перекур!... — объявил Эдик и устало опустился на ворох ботвы. — Отдохнем минуту.

И только они присели, как увидели у дороги Милявского— он стоял с каким-то коренастым парнем в полосатой футболке и о чем-то беседовал.

— Руководит... — проворчал Иван.

— А что ты к нему цепляешься? — притворившись ничего не понимающим, спросил Эдик. — Мужик интеллигентный, отличный преподаватель.

— Заткнись... — бросил Иван и начал комкать в руке пожелтевшую вялую ботву.

А оттуда, с дороги, к ним уже шел коренастый чернявый парень в футболке. Шел неторопливо, дымя папиросой, легко ступая по распаханной земле. Подошел, глянул на ребят черными глазами, быстрыми, цепкими, сдвинул густые черные брови:— Будем знакомы — Федор Осмоловский из комитета комсомола.

— Ледник Иван.

— Эдик Стасевич.

Ребята пожали друг другу руки. Федор присел на ботву рядом с Эдиком, затянулся, выпустил облако дыма.

— Комсомольцы?—спросил Федор.

— Конечно, — ответил Иван.

— Придется вызывать на комитет. Оскорбление личности...

— Эдик тут ни при чем, — запротестовал Иван. — Я один буду отвечать за все.

— Ну, хорошо, — спокойно сказал Федор, — А за что ты все-таки его?

— А черт его знает... — зло бросил Иван. Федор удивленно поднял свои черные брови.

— Черт его знает... — повторил Иван. — Так получилось.

— Ты это брось, — усомнился Федор. — Без причины такого не бывает.

— Понимаешь... — задумчиво сказал Иван. — Невзлюбил я его с самого начала за мозоли эти, за ботинки, а тут еще...

— Договаривай, чего уж... — Федор бросил окурок на пашню и притоптал его каблуком.

— Волочится он за девушкой одной... А из-за нее уже один мой друг в больнице...

— Психология... — подумал вслух Федор.

— При чем тут психология? — спросил Эдик. — Просто это...

— Психология, — перебил его Федор. — И все это непросто... Поссорился ты с ним на научной основе... — улыбнулся Федор. — А в науке, говорят, нет проторенной дороги, где-то можно и ошибиться. Правда?

— Правда, — нехотя согласился Иван. Федор предложил:

— Слушай, Иван, давай найдем самое простое решение. Я, например, прошу — подойди к нему и извинись, Так, мол, и так, извините за то, что вчера произошло... погорячился малость.

— Нет.

— Ну почему?

— А потому, что этим самым я признаю, что не он гад, а я гад.

— Зачем же так категорично?

— А как же иначе? Кто-то из нас обязательно прав. Если он прав — значит, не прав я, если я не прав — значит, прав он.

— А разве не бывает так, что оба не правы? — спросил Федор.

— Ну, тут он тебя сразил, Иван, признайся... — засмеялся Эдик. — И в самом деле извинись, что тебе стоит.

— Совесть мне дороже всего на свете — и не уговаривайте. Я не склоню перед ним колено ни за что...

Наступило молчание. Эдик достал папиросу, протянул Федору, молча закурили, и вдруг Федор улыбнулся широко, весело, открыв все свои ровные белые зубы:

— А ты мне нравишься, Иван, честное слово. Давай дружить, а?

— У нас тройной союз уже есть... — недовольно сказал Иван. — Вот Эдик, Сергей в больнице да я.

— А четвертого не примете?

— Кто его знает... — Иван энергично начал тереть лоб.

— Я — за, — сказал Эдик. — Во-первых, он курящий, во-вторых...

— Ладно, чего там анализировать раньше времени. Давай руку.

Федор протянул Ивану широкую загорелую ладонь. Иван крепко сжал ее и сказал Эдику:

— Давай и ты.

Эдик весело хлопнул по их рукам и засмеялся:

— А как же все-таки быть с Милявским?

— И мне не нравится этот тип, — признался Федор. — Но, если его не успокоить, он дойдет до директора — а там шутки плохи... Тем более что тут сплошная психология.

— Никакой тут психологии нет, — сказал Эдик, положив руку на плечо Федору. — Просто он псих, а с психами надо осторожно.

Хлопцы рассмеялись.

Глава пятая ФЕДОР

— Ну, добро, — сказал Федор, сверкнув черными глазами. — Для Милявского по важному делу я отлучился в город, а для вас — еду домой. Тут моя деревня в трех километрах, может, слыхали, Барсуки?

— Слыхали, — ответил Эдик. — С батькой туда в грибы ездили.

— Пойду за подкреплением, — сообщил Федор. — Студент на порог — матка за сало. Как-нибудь побываем у меня в гостях. Хорошо? — Федор повернулся и пошел, ловко перешагивая глубокие борозды.

Он шел и думал о хлопцах, с которыми только что встретился и подружился.

«Интересные ребята», — заключил Федор и пошел искать Милявского. Он нашел его в группе первокурсниц. Казалось, от вчерашней неприятности не осталось и следа. Он охотно помогал девчатам уносить к далекому бурту наполненные корзины и все время обращался к большеглазой девушке в спортивных брюках.

Когда Федор подошел, Милявский снял пенсне, протер его.

— Я вас слушаю.

— Я выяснил обстоятельства, — серьезно сказал Федор. — Думаю, что студенты заслуживают порицания по комсомольской линии. Особенно один из них.

— Если он на первом курсе показывает себя с такой стороны, что же будет к, четвертому? — обращаясь не столько к Федору, сколько к большеглазой студентке в спортивных брюках, говорил Милявский. — И это педагог...

— Я хотел бы попросить вашего разрешения на день отлучиться в комитет, — попросил Федор.

— Ну, как же, как же... Согласуйте там, увяжите, расскажите о нашем трудовом энтузиазме.

— Обязательно. — Федор повернулся и зашагал прочь, слыша позади веселый смех девчат и приятный баритон Милявского.

«Фальшивый какой-то, ненастоящий», — подумал про Милявского Федор, а когда вышел на дорогу, увидел параконную подводу, ехавшую в сторону Барсуков. Федор поравнялся с возницей — им оказался незнакомый, давно небритый мужчина, и спросил:

— Подбросите до Барсуков?

— Садись, — равнодушно сказал мужчина,

Федор устроился на повозке полулежа. Ныла спина, и хотелось немного отдохнуть. Он смотрел на колесо телеги, обутое в железный обод. Оно вертелось, поднимая с колеи серый рассыпчатый песок, и, поднимаясь кверху, разбрызгивало его по спицам. Это движение колеса было однообразным и утомительным, но оно напоминало Федору годы детства, когда вот так же лежал он в повозке и смотрел на колесо, то утопающее в песке, то увязающее в грязи, и в этом движении было постоянное стремление вперед.

Федор часто ездил с отцом-землемером то в город, то в деревни — близкие и далекие. Федор не помнит, чтобы у отца было свободное время поиграть с ним или поговорить, — отец всегда куда-нибудь спешил. Когда Федор был где-то в классе пятом, отец взял его с собой на собрание и сказал:

— Будешь писать протокол.

— А что такое протокол?

— Люди будут выступать, а ты запишешь самое главное. Вот послушай...

Всю дорогу отец втолковывал Феде азы канцелярии, и Федя с удовольствием слушал отца, которого считал самым умным человеком на свете.

Отец Федора в империалистическую был унтер-офицером, в гражданскую командовал ротою и сохранил военную выправку, суконный френч, на котором латунные пуговицы сменил на обыкновенные. В разгаре спора отец быстро распалялся и, доказывая правоту, потел от возбуждения. Лицо его покрывалось розовыми пятнами, он доставал выданный матерью носовой платок и начинал им вытираться. От этого лицо его розовело еще больше.