Ричард Фаринья - Если очень долго падать, можно выбраться наверх

• Название: Если очень долго падать, можно выбраться наверх
• Автор: Ричард Фаринья
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-699-04935-5

Ричард Фаринья (1937 — 1968) — выдающийся американский фолксингер XX века, вошедший в пантеон славы рок-н-ролла вместе с Бобом Диланом и Джоан Баэз, друг Томаса Пинчона и ученик Владимира Набокова.

Ричард Фаринья разбился на мотоцикле через два дня после выхода в свет своего единственного романа. `Если очень долго падать, можно выбраться наверх` — психоделическая классика взрывных 60-х годов, тонкая и детально прописанная комическая панорама смутного времени между битниками и хиппи, жуткая одиссея Винни-Пуха в поисках Святого Грааля.

---

— У меня к тебе дело, Луи.

Матербол перестал вытирать стаканы и бросил на Гноссоса подозрительный взгляд.

— Естественно: небольшое дело, голове на пользу. Пей, старик, хочешь, дам хирургическую трубку, фильтрует кислород, заторчишь от побочных эффектов.

Гноссос взялся рукой за конец резинки и произнес:

— Мне нужен Будда, без этого никак.

— Дело держит клетки прочно, будет время для души, да? Взять хотя бы Линдзи — этот парень умел ловить удачу.

— Ответь мне про Будду, Луи.

— Продавал на дорогах свою брошюрку, вишь ли, штучку под названием «Рифмы в обмен на хлеб». Круто, но функционально, правда?

Гноссос опустил стакан, поставил на стойку рюкзак и глубоко вздохнул.

— Где он, Луи? Мне не до шуток.

— У тебя спиной, Гноссос, чего ты так волнуешься? Он всегда у тебя за спиной.

Еще не успев оглянуться, Гноссос знал, что Матербол говорит правду. Появление было неожиданным и зловещим. Мягкий шелест штор, колыхание, свист и шепот тяжелого шелка. Снова запах героина.

Позвякивая браслетами, Будда спокойно положил руку Гноссосу на плечо. Тягучий голос, смягченный нектаром и амброзией, произнес:

— Милые глазки.

По телу от макушки до паха пробежала дрожь, неправдоподобно ледяные пальцы промораживали плечо сквозь бойскаутскую рубаху. Прикосновение годовалого трупа, обернись.

Массивная, завернутая в балахон фигура возвышалась над его макушкой минимум на двадцать дюймов и оттуда сверху одаривала невероятно щедрой улыбкой. Надушенная кожа орехового цвета — безупречна и туга. Идеально закрученный тюрбан скрывал фигурину голову, меж бровей, гипнотически сверкая, переливался радужный опал. Глаза мерцали, как стигийские луны. Обдолбан. Пропитан насквозь — так, что трудно поверить, эритроциты плавают в чистом героине. Скажи что-нибудь.

— Привет, мужик.

— Матербол — а у него милые глазки. Хочет, чтобы все Видели то, что он Видит. — Одной рукой Будда поднял огромную чашу «Летнего снега» и грациозно поднес к морщинистым фиолетовым губам. Во дворе звенели кастаньеты, и бисерины вновь закапали сквозь дыру.

— Динь-динь, — отрешенно произнесла миссис Матербол. — Дон-дон.

— Мне долго возвращаться, Будда. — Гноссос осторожно повернулся вместе со стулом. — Дай руку.

— Она на тебе, малыш.

Это точно.

— Толстый Фред привет передавал.

— Пусть его.

— Вот тебе и Будда. — Луи Матербол одобрительно покачал головой.

— Динь-дон, — откликнулась его жена и громко втянула вкозь трубку воздух, намекая, что неплохо бы добавить.

— Ты слышишь, Будда, — долго возвращаться.

— Я слышу тебя, Гноссос.

— И долго уходить, — сказал Луи.

— Верно.

— Думаешь, верно?

— Он тебе ответил, — понимающе сказал Луи, — я слышал, он говорил.

— Ладно. — Гноссос. — Может, скажешь тогда, пару слов, а?

Будда задумчиво склонил огромную голову, опустил чашу с «Летним снегом» и спрятал руки в складки шелкового балахона.

— Попробую, малыш.

— Врубайся. — Луи.

— Дон-дон.

— Уши-то у тебя есть для чего-то, — сказал Будда.

— Он падает, — сказал Матербол, снова смешивая, снова кроша почки.

— Долго, малыш?

— Очень долго. — Гноссос.

— Рассказывай.

Гноссос проговорил:

— Я думал, так можно выбраться наверх.

— Верно, — сказал Будда.

— В Таосе, — добавил Матербол, — он падал еще в Таосе.

— Тили-бом, динь-дон.

— Полста лет назад, — сказал Гноссос. — Ты знаешь про Хеффалампа?

Будда коснулся наманикюренным указательным пальцем опала, вновь склонил огромную, как у идола, голову и тихо сказал:

— Мы видели, как он падал.

Гноссос вспомнил адамово яблоко, провал, немоту.

— Звук был громкий.

— Мы слышали звук. — Матербол, после паузы.

— Тили-бом, бом-бом.

— Люди еще услышат.

— Верно. — Будда ждал.

Гноссос собрал ложкой остатки пены и сжевал ее вместе с почками.

— Помоги мне, старик. Мне нужно вправить мозги, без этого никак.

Будда усмехнулся и шевельнул под балахоном локтями, Матербол подвинул новую банку коктейля своей зачарованной жене, и никто не произнес ни слова.

— У кого-то план, — продолжал Гноссос. — Знаешь, о чем я? Я вижу знаки.

— Рассказывай? — Луи.

— Мартышкин знак, ребятки, знаки в Адирондаках…

— Знак Хипа, — добавил Матербол. — Знаки пачуко.

— Верно. А какой знак в Неваде, вы даже не поверите.

— Мы верим знакам, — сказал Будда.

— Но больше всего — знак Моджо.

— Ага. — Матербол. — Мы знаем, что такое знак Моджо.

— Аквавитус-динь-дон.

— Джакомо тоже, без него никак. Что там с ним?

— Джакомо на ставке, малыш.

— На какой ставке?

— На ставке у Моджо, малыш.

Гноссос в очередной раз лязгнул челюстью, на этот раз снизу вверх.

— Моджо пашоу уверх, — продолжал Будда, — Здаровы стау.

— Хорошо крутится. — Матербол. — Слушай Будду.

— Мистер Джакомо, ага, он всего лишь на ставке.

На запотевшем боку портативного миксера Гноссос нарисовал восьмерку — сперва в одну сторону, потом в другую. Все молчали, и в этой тишине Гноссос вдруг почти услышал, как все его внутренности вязко сочатся клетками гонококка. Фантазия вдруг сменилась смертельным ужасом: паяльные лампы в щелях, белладона в «баккарди». Он оценил ситуацию — один в компании трех невероятных существ, за дверью эскадрон каннибалят, улицы патрулируют убийцы в военной форме, в пыли валяется изрезанный рюкзак — без денег и с убывающими остатками его сущности.

— А вы, мужики? — спросил он наконец. — Как вы?

Пауза, потом Матербол с усмешкой ответил:

— Независимые.

— Мы в тени, — сказал Будда.

— Хватит крыш, — добавил Матербол. — У нас свое маленькое дело. И нас не купишь.

— М-да, — сказал Гноссос, — хочется верить.

— Ты очень долго падал. — Будда. — Значит, надо верить.

— Тирлим-динь-дон, Моджо-бом.

— Я знаю, что нужно Гноссосу, — практично сказал Матербол.

— Бабки. — Будда вновь прикоснулся к опалу.

— Поговорим о бабках, малыш.

Той ночью Луи Матербол плел свой магический круг, вертел свои ритмические фразы, вгонял в гипноз свой психоделический легион и говорил — прямо в пропитанные опиумом лица. Гноссоса окружали таксисты, проститутки, уцелевшие таосские индейцы, и только что получившие плату гномы. Каждый держал во рту персональную хирургическую трубку, соединенную с пульсировавшим в циклопической чаше регулятором. Мегафонный голос повторял:

— Храбро двинулись колонны, в барабан Бут бьет(Искупался ли ты в Агнца крови?)Мрачно скалятся святые, предрекая: «Он идет»(Искупался ли ты в Агнца крови?)

В тени за спиной Матербола на верхней из дюжины старых бочек трудилась девочка в красном платье и несколько ее подружек. Они раскручивали сотни полых кастаньет, они вытаскивали секретные затычки у искусно раскрашенных маракасов, они наполняли страждущие полости сладко пахнущим герычем.

— Неотмытых легионы на дороге в Рай(Искупался ли ты в Агнца крови?)(Банджо)

Ныряльщик, которому три дня назад Гноссос попал по голове серебряным долларом, опустил иглу фонографа, и сквозь дымный воздух на них обрушился мерный топот марширующих лицедеев. Чистые атлеты, мудрые пророки,Цари и генералы, попы и скоморохи!(Мощный хор всех инструментов.Мелодию ведут тамбурины)

Миссис Матербол руководила упаковкой, а похожие на евнухов ку ли складывали кастаньеты и маракасы на специальные лотки, привязывая к ним бирки с именами. Кубинцы и индейцы, подавшись вперед, тянули из трубок жидкость, молочная машина пыхтела, а Будда, полулежа на благословенном боку, одаривал всех своей непостижимой, полной самой щедрой любви, прекрасной улыбкой.

Следующие четыре дня Гноссос продавал сувениры. Он выставлял лоток на перекрестках, в автобусах, на задних площадках трамваев и под пальмовыми навесами пляжа Варадеро; раскладывал свой товар перед рыбаками на марлиновых яликах Кохимара; предлагал парочкам, совершавшим в Санта-Клара свое paseo [59] , услужливым мальчикам из «Гавана Хилтон», разодетым, словно фельдмаршалы, сержантам армии Батисты, бородатым студентам юрфаков, прятавшимся в канализационных люках, Супермену в антракте «Малого Театра», крупье в «Насионале» и всем сортам похотливых американских бездельников, что пыхтя, прогуливались по переулкам.

Он расплатился со священником за похороны, через благотворительное общество отправил в сьерру посылку для Джек (шоколадки «Хершис» и защитного цвета носки), вкатил себе три укола ауреомицина, чтобы разом покончить с триппером, и выиграл почти пятьсот долларов у близорукого мазохиста с Палм-Бич, который вообще не видел карт. Ветер, похоже, переменился, но и Гноссос не упускал шанса.

Он купил билет первого класса на самолет до Айдлуайлда. Провожать его пришли Матерболы с эскадроном гномов и командой конголезских музыкантов. Со ступенек трапа Гноссос бросил в воздух пачку новых долларовых бумажек, и на терминале началась паника. Стюардесса, отодвинув кривую дверь, вручила ему букет роз «Красота по-американски». На Гноссосе теперь были плетеные сандалии, белые льняные брюки, свеженакрахмаленная рубашка кубинских бойскаутов, все тот же, но разбухший рюкзак и шляпа «кампесино». В руках он держал разрешенную на таких рейсах четырехквартовую флягу с НЗ — «Летним снегом» — а на болтающемся индейском ремне пощелкивали шесть пар кастаньет. Под хлопки вспышек он поцеловал стюардессу чуть пониже ушка. Затем послал благословение контрольной вышке, и вспышки захлопали опять. Миссис Матербол стало дурно — видимо от жары и дневного света.