Ричард Фаринья - Если очень долго падать, можно выбраться наверх

• Название: Если очень долго падать, можно выбраться наверх
• Автор: Ричард Фаринья
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-699-04935-5

Ричард Фаринья (1937 — 1968) — выдающийся американский фолксингер XX века, вошедший в пантеон славы рок-н-ролла вместе с Бобом Диланом и Джоан Баэз, друг Томаса Пинчона и ученик Владимира Набокова.

Ричард Фаринья разбился на мотоцикле через два дня после выхода в свет своего единственного романа. `Если очень долго падать, можно выбраться наверх` — психоделическая классика взрывных 60-х годов, тонкая и детально прописанная комическая панорама смутного времени между битниками и хиппи, жуткая одиссея Винни-Пуха в поисках Святого Грааля.

---

— Триппер, да?

— Salud.

— Они радостно улыбались.

Прыгай, донеслось с носа зловещее предложение.

Прыгай, на этот раз с кормы. Винтовое рагу.

Прыгай, с левой стороны. Раскрути кофель-нагель, будет легче.

Прыгай, с правого борта, дельфины едят греков.

В следующей инкарнации он родится Овусом, и все выйдет по нулям.

Он набрался храбрости и заглянул в бездну. Он перелез через леер и сжался на узком металлическом выступе, под которым не было ничего, кроме моря. Под сапогами трещала соль, в ушах гудел ветер. Оставалось лишь разогнуть колени, отпустить руки и податься назад.

Так он простоял не меньше часа, медленно остывая и безуспешно пытаясь утихомирить настырную боль. Из танцзала появились Хеффаламп и Аквавитус, обменялись конвертами и рукопожатиями. Они расстались примерно в двадцати ярдах от Гноссоса, и Хефф зашагал в другую сторону. Что за дела, старик, небольшая аудитория никогда не помешает, окликни его.

— Пссст.

Не слышит.

— ПССССССТ!

— А?

— Хефф?

— Кто это?

— Сюда.

— Папс, ты?

— Я, старик.

— Ничего не вижу, ты где?

— В жопе, детка, можешь мне поверить.

Хефф перевел дух и остолбенел.

— Папс, какого черта!

— Верь мне, Хефф, это пиздец. Уииии.

— А ну вылезай. Тебе что, жить надоело? Как ты туда попал?

— Пиздец, старик, кап-кап.

— Какого черта ты здесь болтаешься? — Он подался вперед, чтобы помочь Гноссосу выбраться, но тот рявкнул:

— Не лезь!

Хефф оглядел палубу. Помощи не было.

— В чем дело, старик?

— Не подходи. Кап-кап. Уииии.

— Что случилось, Папс, ты напился?

— Заболел, сечешь?

— О чем ты?

— Сифилис, старик. Проказа, общий парез.

— Перелезай, я ставлю бутылку. Хочешь мартини?

— Я заразился, детка. Триппер, сечешь? Смотри, одна рука осталась.

— Папс, уймись. Что ты делаешь, прекрати ради бога.

— Я подцепил у Овуса триппер. Кап-кап, капает краник. Руку сведет — и все дела. Не шевелись, подойдешь — ныряю.

— Триппер у Овуса, ты смеешься? Как ты мог подцепить триппер у Овуса? Вылезай давай, Джакомо отсыпал мне смеси.

— Долгая история, старик. Уииии.

— Ради Христа, как ты мог заразиться от Овуса?

— Ну, не напрямую. Клянусь, детка, я жутко теку.

— Знаешь что, старик, вылезай, поговорим спокойно. Вон какие чудища плавают.

— И близко не подплывут, у меня проказа. Прощай, детка.

— Ну Папс, хватит выебываться. Даже если триппер, даже если от Овуса — что тут такого? Смотри, какая трава — мексиканская.

— И ведь сам же себе устроил; блять, надо так вляпаться. Через дырку в том «трояне», пиздец.

— Что ты сказал? Я ни черта не слышу на этом проклятом ветру.

Вокруг Хеффа собралась кучка туристов: одни вполголоса давали советы, другие прикручивали к фотоаппаратам вспышки.

— Прощай, старик, скажешь им, что я утоп, как фонарный столб.

К разбухающей толпе присоединились Джек, Джуди Ламперс и Хуан Карлос; они изумленно таращились на Гноссоса, вспышки щелкали, народ втихомолку посмеивался.

— Господи, — воскликнула Ламперс. — Что опять с Гноссосом?

— У него триппер от Овуса.

— Обалдеть. — Джек.

С минуту Гноссос поизучал стремительно несущуюся под ним воду, потом попробовал удержать равновесие, отпустив обе руки. Когда он оглянулся, оказалось, что крупный специалист по разного сорта подвигам Хуан Карлос Розенблюм прорвался, как Быстрый Гонзалес, сквозь толпу и уже тащит Гноссоса под руки прочь от опасности.

— Нееееет, — заревел Паппадопулис, — вали отсюда!

— Ты мой командир. — Увернувшись от кулаков, Розенблюм уселся ему на грудь.

— Держи его за руки, — приказал Хефф, прижимая к палубе лягающиеся колени.

— Чего вообще орать? — поинтересовалась Джуди. Опять защелкали вспышки.

— Фрамбезия! — вопил Гноссос. — Пеллагра!

— Ты должен жить, — объявил Розенблюм, достигнув поставленной цели.

— О, крошка Танатос, поцелуй мой злобный язык.

К утру пароход «Флорида», неторопливо миновав испещренные ракушками стены замка Морро, вошел в Гаванскую бухту. В кавернах души Гноссоса поселилась вязкая депрессия. Все это почувствовали и оставили его в покое — кроме Хуана Карлоса, который постоянно крутился поблизости. Вдвоем они смотрели, как мальчишки и мужчины ныряют за американскими монетами. Один был слабее и неповоротливее других — брошенный Гноссосом серебряный доллар стукнул его по голове.

На пирсе их встретила небольшая команда маракасистов в разукрашенных фестонами жилетках. Повсюду запах шафрана и жареных бананов, запеченной свинины, цыплят, чеснока, поэльи, чоризо и шипящего в масле перца. Но Гноссос зажимал нос. Он почти видел, как через весь живот течет гнойная струйка гонококка, и сама мысль о еде застревала в горле натуральным кляпом. Перед глазами вставали Овус и Кристин: отвратительно похотливые подробности, садистские позы. Больше всего ему хотелось избить эту суку до полусмерти. Но бренчали гитары, щелкали кастаньеты, свистели флейты, и в голове складывался план более страшного возмездия.

Таксист сообщил, что отель находится в колониальной Гаване, но место спокойное. Сумки громоздятся на крыше, стекла опущены, Гноссос сидит впереди, таращась на указатели и винные лавки. Вдалеке слышны нервные автоматные очереди, но никто, похоже, не обращает внимания. Машина проехала вдоль волнолома, а когда остановилась у светофора, ее тут же облепила толпа малолеток. Пацаны брызгали чем-то на стекла, терли их тряпками, полировали хромированные ручки, чистили фары и орали по-английски:

— «Лаки-Страйк»! — один.

— Ура Эйзенхауэр! — другой.

Загорелся зеленый свет, и вся орава выстроилась перед бампером. Шофер сказал что-то по-испански Хуану Карлосу. На нем была шляпа с золотой лентой и серебряным орлом.

— Он говорит, если мы не дадим детям чаевые, то они будут стоять.

— Господи, — воскликнула Джуди. — Как же мы попадем в отель, если они будут стоять?

Водитель переключил передачу и вновь что-то сказал Розенблюму.

— Он говорит, что будет их переехивать.

Гноссос кинул в окно несколько серебряных долларов, и машина сдвинулась с места. Однако, толпы малолеток поджидали их у каждого светофора, и к концу пути, на калле О'Рейли, денег у него не осталось вообще.

— То есть, ты хочешь сказать, что вообще без бабок, так что ли? — Пока остальные отвязывали с крыши сумки, Хефф шарил в рюкзаке.

— Отвянь, детка, у меня кредит. Бабки будут.

Калле О'Рейли оказалась узкой мощеной улицей, туристов там почти не было. Одним концом она упиралась в площадь перед саманной церквушкой, с виду похожей на Аламо. По краям росли пальмы и мимозы, но Гноссос мечтал лишь о блицкриге вендетты.

Отель назывался «Каса Хильда»[57], и им досталось то, что сама Хильда называла «Пентхаузом», — большая комната с тремя двуспальными кроватями. С балкона открывался вид на площадь, но Гноссос заперся в туалете.

— Выходи, — умоляли они, — мы достанем пенициллин.

Он сидел в ванне, заткнув пальцами уши. Позже, когда они наконец решились оставить Гноссоса наедине с богинями его судьбы и отправились смотреть город, он заказал бутылку темного «баккарди», миску со льдом, сахар и полдюжины лимонов — приглушить боль.

Когда он высосал половину бутылки, на поверхность сознания всплыло мерзостно пузырящееся детское воспоминание о мокрых подгузниках. Гноссос вышел на балкон, развел на кафеле миниатюрный погребальный костер и сжег пропитанные влагой трусы. Из гостиничных полотенец соорудил абсорбирующие салфетки, чтобы впитывали гной и лимфу.

Когда бутылка опустела, он скрутил себе «Пэлл-Мэлл» с парегориком, высушил его на послеполуденном солнце, улегся в кровать и принялся разглядывать старые трещины на иностранном потолке. Но, как и следовало ожидать, ничего внятного они ему не сообщили.

18

И Паппадопулис впереди.

Лимфатические гроты Лимба.

Три дня он провел в постели, исполняя наложенную на себя епитимью и вставая только затем, чтобы сменить прокладки. Старые — желтые и вонючие — он сжигал и старался держать пустым мочевой пузырь. Едкая и мучительная боль оказалась слишком серьезной, заглушить ее не удавалось, поэтому он больше не пил. Лишь разглядывал потолок и жевал жирные кольца чоризо, изредка задаваясь вопросом, что же стало с его Иммунитетом. На улице непрерывно тарахтело. Винтовки по утрам, пулеметы после полудня, гранаты к вечернему коктейлю. За каждым взрывом — плоское эхо хлопающих крыльев: то взмывали в воздух голуби, до полусмерти перепуганные сотрясением воздуха. В окна летела пыль.

К концу семьдесят второго часа он перевернулся и обнаружил на подушке влажный овал — напоминание об открытом ночном рте. Грязно-желтый мешок судьбы перелился через край. Огрызком карандаша он накарябал над кроватью: Мешок из пленки — запечатан и закручен.Но мы найдем в нем клетки — чтобы грызтьи рвать их в клочья — добровольно.